Город Воров — Артур Хейли, Чак Хоган — страница 53 читать онлайн бесплатно

Глава 32

Синтия Эрнст живо и в точности помнила тот момент, когда решила, что когда-нибудь расправится со своими родителями. Ей было двенадцать, и за две недели до того она родила ребенка от собственного отца.

В тот день к ним домой в фешенебельный, надежно охраняемый Бэй-Пойнт явилась невзрачно одетая немолодая дама. Предъявив удостоверение сотрудницы отдела социального обеспечения, она попросила их экономку провести ее к миссис Эрнст.

Услышав голос посторонней, Синтия неслышно спустилась в коридор и пробралась к гостиной первого этажа, куда мать провела незнакомую даму, плотно закрыв дверь. Синтии оказалось достаточно лишь чуть приоткрыть ее, чтобы все видеть и слышать.

— Я приехала к вам, миссис Эрнст, официально побеседовать о ребенке вашей дочери, — сказала женщина. Она осмотрелась по сторонам, и обстановка явно произвела на нее глубокое впечатление. — В делах подобного рода мы, как правило, сталкиваемся с нищетой и неблагоприятной атмосферой в семье. Но здесь, насколько я понимаю, совсем не тот случай.

— Вы действительно можете быть уверены, что ни о какой неблагоприятной атмосфере в семье у нас не может быть и речи. Совсем наоборот, — Эленор Эрнст говорила спокойно, веско. — Мой муж и я сама окружили нашу дочь нежнейшей заботой с самого дня ее рождения. Мы очень любим ее. Что же до этой неприятности, то мы до крайности огорчены и отдаем себе отчет в том, что недоглядели за дочерью.

— Быть может, будет полезно разобраться в подоплеке случившегося. Вы можете мне сказать, например, как случилось, что ваша дочь… — Здесь гостья бегло сверилась с записной книжкой. — …как случилось, что ваша дочь Синтия оказалась в положении? И кто отец? Что вам о нем известно? Меня особенно интересует его возраст.

Синтия вся обратилась в слух, боясь пропустить хоть слово.

— Должна признаться, что об отце ребенка нам ничего не известно. Синтия наотрез отказалась сообщить нам его имя, — Эленор сказала это почти шепотом, промокнула уголки глаз носовым платком и продолжила: — К несчастью, уже в столь юном возрасте у нашей дочери было много поклонников из числа подростков. И как ни стыдно в этом признаваться матери, но мне кажется, что она им всем слишком много позволяла. Нас с мужем начало это тревожить уже некоторое время назад.

— Но в таком случае, миссис Эрнст, — сказала женщина из собеса куда более жестко, — вам следовало обратиться за консультацией к специалистам. Вы и ваш муж — современные, прекрасно информированные люди, не могли не знать, что существуют специальные учреждения, где помогают решать подобного рода проблемы.

— Конечно, вы правы. Но случилось так, что мы никуда не обращались. Постороннему человеку легко судить. Все мы задним умом сильны, — добавила Эленор со значением.

— Полагаю, вы хотя бы теперь покажете свою дочь профессионалам?

— Мы с Густавом подумаем над этим. А пока мы были целиком заняты тем, чтобы расхлебать последствия этого ужасного несчастья. Мы устроили так, чтобы ребенку сразу нашли приемных родителей… — Эленор помедлила. — И вообще, разве я должна отвечать на все эти вопросы? Мы с мужем рассчитывали на строгую конфиденциальность.

Гостья, которая принялась делать записи в своем блокноте, сказала ей сурово:

— Благо младенца важнее любой конфиденциальности, миссис Эрнст. Если же вы сомневаетесь в праве нашей организации проводить подобное расследование, вам сможет его подтвердить ваш адвокат.

— Что вы! В этом нет необходимости, — Эленор вмиг сделалась покладистой. — Я хотела бы только заверить вас, что мы все — я, мой муж, сама Синтия — извлекли из случившегося хороший урок. В каком-то смысле несчастье еще более сплотило нас. Мы подолгу беседовали обо всем, и Синтия дала нам твердое обещание исправиться.

— Мне, вероятно, следует поговорить с вашей дочерью.

— Я бы очень вас просила не делать этого. Я вас просто умоляю, не надо! У нее такой характер… Словом, все наши уговоры могут пойти насмарку.

— Вы действительно так думаете?

— О, да!

Позже, уже взрослым человеком, Синтия не раз спрашивала себя, почему не ворвалась тогда в гостиную и не выложила всю правду. Потом до нее дошло, что она, конечно, могла бы поставить родителей в затруднительное положение, заставить их отвечать на множество неприятных вопросов, но в конечном счете ей, скорее всего, не поверили бы. По работе она сталкивалась с делами о сексуальном насилии над детьми в семье, в которых закон оказывался на стороне взрослых, если они полностью отрицали свою вину. К тому же к услугам взрослых всегда были алчные доктора, готовые «с медицинской точки зрения» поставить под сомнение любую жалобу ребенка, хотя ребенок был бессилен и ему некуда было обратиться, что прекрасно знали «эскулапы».

Как бы то ни было, но Синтия не ворвалась в комнату (быть может, инстинкт подсказал, что это бесполезно), а скоро решила, что слышала достаточно и пора тихо удалиться.

Минут через десять Эленор провела посетительницу к выходу и попрощалась с ней. Когда она закрыла дверь и повернулась, Синтия вышла из угла на свет и встала прямо напротив матери.

— Боже мой, Синтия! — воскликнула заметно побледневшая Эленор. — И давно ты здесь?

Синтия же молча смотрела на нее яростным и обвиняющим взглядом. Внешне она все еще была тогда двенадцатилетней девочкой-подростком с короткими русыми косичками и веснушками по щекам, но глаза ее, темно-зеленые, злые, колючие, принадлежали вполне зрелой женщине.

Эленор Эрнст нервно сцепила пальцы рук, боясь смотреть на дочь. Она была, как всегда, элегантно одета, прическа — произведение парикмахерского искусства.

— Синтия, — сказала она, — я требую, чтобы ты ответила, давно ли ты здесь! Неужели ты подслушивала?

Опять молчание.

— Да не смотри же ты на меня так!

Эленор шагнула вперед. Синтия отшатнулась. Еще мгновение, и ее мать спрятала лицо в ладонях, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.

— Ты все слышала, правда? О, милая, у меня не было выбора. Разве ты не понимаешь? Я ведь так тебя люблю. Иди, поцелуй мамочку. Ты знаешь, я никогда не сделаю тебе больно… Пожалуйста, дай мне тебя обнять!

Синтия наблюдала за ней совершенно отчужденно. Потом медленно повернулась и ушла.

Лживые, лицемерные слова матери, которые она подслушала в тот день, навсегда врезались ей в память. Отца же она ненавидела с того момента, когда впервые смогла осознать, кто и почему причиняет ей боль. Но в известном смысле ее презрение к матери превосходило ненависть к отцу. В свои двенадцать лет Синтия уже прекрасно понимала, что мать могла и обязана была обратиться за помощью, что ее бездействию не может быть прощения.

Будучи уже в детстве умной и расчетливой, Синтия на время подавила в себе ярость — на карту было поставлено ее будущее. У нее уже были амбициозные планы, и для их осуществления родители ей были необходимы, вернее, их деньги и связи. Поэтому с тех пор на людях она вела себя как примерная, иногда даже как нежная дочь. Без посторонних же практически не разговаривала с родителями.

Она видела, что отец легко поддается на ее обман; ему важнее всего было, как его семья выглядит в глазах окружающих. Да и мать вела себя так, словно все было в полном порядке.

Стоило одному из родителей попытаться что-нибудь ей запретить, Синтия скрещивала на груди руки и напускала на себя холод. Она научилась одним взглядом ставить их на место, как бы говоря: «Я знаю, что вы со мной сделали. И вы знаете тоже. Хотите, чтобы узнал кто-нибудь еще? Выбор за вами».

Такие молчаливые угрозы, игра на их страхе, чувстве вины и трусости срабатывали безотказно. Выдержав на себе ее немигающий взгляд лишь несколько секунд, Густав Эрнст ломался под его тяжестью и сдавался, бормоча под нос: «Даже не знаю, что мне с тобой делать».

Эленор же обыкновенно лишь беспомощно пожимала плечами.

А самая большая размолвка между ними произошла два года спустя, когда встал вопрос о дальнейшем образовании Синтии.

И начальную, и среднюю школу она закончила в Майами с очень хорошими отметками. Затем, как запланировали Густав и Эленор Эрнст, она должна была пойти в престижную частную школу «Рэнсом-Эверглейдс» в Корал-Гейблз. Но у четырнадцатилетней Синтии было на этот счет собственное мнение. Когда с ее оформлением в «Рэнсом-Эверглейдс» было уже практически улажено, она объявила, что будет учиться в «Пайн-Крест» — школе-интернате в Форт-Лодердейл, то есть в сорока километрах от Майами. Она самостоятельно подала туда заявление и была принята.

Густава это вывело из себя.

— Ты нарочно пошла против нашей воли, — сказал он в тот же вечер за ужином. — А если бы мы выбрали для тебя «Пайн-Крест», ты бы заявила, что пойдешь в «Эверглейдс».

Эленор слушала молча, наперед зная, что дочь, как всегда, одержит в споре верх.

Так и вышло, стоило Синтии пустить в ход свой безотказный метод. Она сидела за столом, но не притрагивалась к еде, а только сверлила отца глазами, излучавшими абсолютную власть. И так до тех пор, пока он не отбросил в отчаянье вилку и не сказал: «А, к дьяволу! Делай, как тебе заблагорассудится!»

Синтия кивнула, встала из-за стола и ушла к себе в комнату.

Четыре года спустя, когда Синтии предстоял выбор колледжа, все повторилось. В восемнадцать лет она превратилась в красивую и весьма житейски искушенную молодую леди. Синтия прекрасно знала, как мечтает мать, чтобы она продолжала образование в ее собственной «альма матер» — элитарном колледже Смита в Нортгэмптоне, штат Массачусетс. И все четыре года она позволяла Эленор думать, что так оно и будет.

У Синтии действительно были отменные шансы поступить: она закончила школу «Пайн-Крест» с отличием, удостоившись грамоты Национального школьного общества. К тому же колледж Смита регулярно получал от Эленор существенные дотации, что официально было не в счет, но тем не менее учитывалось.

И вот на домашний адрес Эрнстов пришло письмо с уведомлением, что Синтия зачислена студенткой колледжа Смита. Эленор поспешила вскрыть его и сразу же позвонила Синтии в интернат, чтобы сообщить радостную новость.

— Да я и не сомневалась, что они меня примут, — отозвалась Синтия равнодушно.

— О, милая, я просто на седьмом небе от счастья! Это нужно отпраздновать. Давай устроим ужин в субботу. Ты свободна?

— Да, прекрасная идея.

Синтия заранее любовалась симметрией повторяющихся событий. В следующую субботу вечером они втроем снова собрались за тем же дубовым обеденным столом; она — в центре, родители по правую и левую руку. На покрытом английской скатертью столе красовался лучший семейный фарфоровый сервиз. Горели свечи. По этому случаю Синтия даже надела вечернее платье. Родители же, как она могла видеть, сияли от удовольствия.

Потом отец разлил вино по бокалам, поднял свой и произнес:

— За следующее поколение выпускников Смита!

— Да, да! — вторила ему Эленор. — О, Синтия, я так горжусь тобой! С дипломом Смита весь мир будет открыт перед тобой.

Небрежно вертя в пальцах бокал с вином, Синтия произнесла:

— Верно, мамочка, но только кто тебе сказал, что я буду учиться у Смита?

Не без злорадства следила она, как счастливое выражение померкло на лице Эленор. Они уже столько раз все это проходили, что каждый нюанс был легко предсказуем.

— Что ты несешь? — спросил отец.

— Я подала заявление в университет штата Флорида в Таллахасси, — продолжала Синтия с невинным видом. — На прошлой неделе мне сообщили, что я принята, — она подняла свой бокал. — Так что как насчет такого тоста? За Таллахасси!

Эленор лишилась дара речи. Лоб ее мужа покрылся испариной.

— Нет, я не позволю тебе променять колледж Смита на какой-то третьеразрядный университет! Запрещаю! По другую сторону стола вскочила на ноги Эленор.

— Ты хотя бы представляешь себе, какая это честь быть принятой в Смит? Год обучения там обходится в двадцать тысяч. Одно только это показывает, насколько…

— В Таллахасси берут всего три тысячи, — перебила Синтия. — Только вообрази, сколько денег вы сэкономите.

Довольная собой, Синтия одарила родителей белозубой улыбкой.

— Да неужели же ты думаешь, что деньги… Нет, это невозможно! — Эленор спрятала лицо в ладонях.

— Нет уж, на этот раз у тебя этот номер не пройдет, юная леди! — грохнул кулаком по столу Густав.

Но теперь уже и Синтия поднялась со стула, переводя свой яростный взгляд с отца на мать и обратно. Взгляд этот был такой, что уж лучше бы она на них кричала. Густав пытался было выдержать его, но в который уже раз не смог. Он отвел глаза и тяжело вздохнул. Посидел еще немного, пожал плечами, развел руками и удалился. Почти сразу за ним последовала Эленор.

Синтия с удовольствием поужинала в одиночестве.

Через три года Синтия с отличием окончила полный четырехлетний курс университета штата Флорида.

И в старших классах, и в колледже Синтия часто сходилась с мужчинами, и к своему удивлению обнаружила, что секс доставляет ей удовольствие, несмотря на страшные воспоминания детства. Однако в сексе она искала прежде всего власти над партнером. Никогда, никогда больше не будет она пассивной и покорной — говорила она себе поначалу. Не важно как, не важно с кем, но в постели она должна была доминировать. К ее большому удивлению оказалось, что мужчинам нравится ей подчиняться. Многих это только еще больше возбуждало. Один из партнеров, который, впрочем, ничем больше не запомнился, сказал ей после бурной ночи: «Ты дьявольски сексуальна, Син, но до чего же жестока!» При всем обилии связей и интрижек Синтия никогда и никого не любила, не позволяла себе влюбляться. Не могла же она поступиться своей свободой?

Много позже, почти по тем же правилам, она играла в любовь с Малколмом Эйнсли. Как и большинство его предшественников, он получал удовольствие от ее «секс-зарядки» (так он это окрестил) и легко подстраивался под ее темперамент. Но Синтии не удавалось подчинить его себе полностью, как других, была в нем какая-то внутренняя сила, неодолимая для нее. Между тем она старалась увести Малколма из его семьи, причем с единственной целью — доказать свою власть над ним. Сама-то она замуж не собиралась, ни за него, ни за кого другого. Замужество для Синтии было синонимом полной потери независимости, а она дала себе слово не жертвовать ни малой ее толикой.

Противоположностью Малколму оказался писатель Патрик Дженсен. Этого она заставила плясать под свою дудку с первого дня знакомства. Сначала их с Патриком связывал исключительно секс, в дальнейшем отношения стали более сложными. Ее романы с ними двумя завязались почти одновременно, и ей довольно долго удавалось, как она про себя это называла, «бежать по параллельным дорожкам».

Патрик Дженсен сошелся с Синтией в трудный для себя период. Он был в процессе развода с женой. Причем Нейоми не только бросила его, но сумела по суду добиться выгодного для себя раздела имущества. По словам друзей семьи, все семь лет их супружества были отравлены необузданным нравом Патрика. Нейоми крепко доставалось от него. Трижды ей приходилось даже заявлять на него в полицию. И трижды она забирала заявления, поскольку он клялся никогда больше не поднимать на нее руки. Но сдерживаться он так и не научился. Даже после развода с Нейоми он устраивал ей сцены ревности, стоило ей появиться на людях с другим мужчиной. Однажды это чуть не кончилось дракой.

Синтия Эрнст оказалась для Дженсена поистине находкой во всех отношениях. Он сразу признал, что она человек куда более сильный, чем он сам, и полностью подчинился ей, все более и все чаще целиком полагаясь на нее. А Синтия в свою очередь посчитала, что нашла человека, которого не только сможет крепко держать в руках, но и использовать как орудие достижения своих далеко идущих личных планов.

Она окончательно убедилась, что была права, когда однажды Патрик заявился к ней домой глубокой ночью.

Настойчивый стук в дверь поднял ее с постели. Посмотрев в «глазок», она увидела Патрика, который беспокойно оглядывал лестничную клетку и нервно ерошил пальцами свою шевелюру.

Стоило ей открыть, он ворвался внутрь и лихорадочно зашептал:

— Боже праведный, Синтия! Я сделал страшную вещь! Мне надо убираться отсюда. Можно взять твою машину?

Он подскочил к окну, оглядел улицу внизу и затем продолжал лепетать:

— Мне нужно бежать… куда угодно! Помоги мне, Син! — Он смотрел на нее умоляюще, продолжая ерошить волосы.

— Да что с тобой, Патрик? С тебя пот градом. — Синтия крепко взяла его за руку и приказала: — Ну-ка, успокойся! Сядь, я плесну тебе виски.

Она усадила его на диван, принесла выпить и принялась массировать ему шею. Он на время затих, но потом вдруг выпалил:

— Боже мой, Син! Я убил Нейоми! Застрелил из револьвера.

И у него перехватило дыхание.

Синтия вмиг отпрянула от него. Как офицер полиции — особенно как сотрудник отдела по расследованию убийств — она прекрасно знала, как ей велит поступить служебный долг. Она должна была немедленно арестовать Патрика, зачитать ему его права и доставить в полицейский участок. Но она, быстро осмыслив ситуацию, взвесив возможности и вероятности, не сделала ничего подобного. Вместо этого она направилась к себе в спальню, достала из тумбочки диктофон, вставила новую кассету и, прежде чем вернуться в гостиную, нажала на кнопку «запись». Патрик тем временем рыдал, зарывшись лицом в диванную подушку. Синтия положила диктофон на столик рядом с диваном, но так чтобы его загораживал цветочный горшок. Потом она сказала:

— Патрик, если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, расскажи мне в точности, как все произошло.

Он поднял на нее взгляд, кивнул и сбивчиво прерывающимся голосом начал:

— Я не хотел, чтобы так вышло… Я и не думал даже… Но мне невыносимо даже представить себе ее с другим… И когда я увидел их вместе, ее и этого мозгляка, меня просто ослепила злоба. У меня был револьвер. Я и заметить не успел, как выхватил его и начал стрелять… В секунду все было кончено. Только потом я увидел, что натворил. Боже, я уложил их обоих!

Синтия почувствовала, что ей не хватает воздуха.

— Так ты убил двоих?! Кто же был второй?

— Килбэрн Холмс, — Дженсен еще пытался оправдываться. — Он прилип к Нейоми как банный лист. Их все время видели вместе. Мне же обо всем рассказывали!

— Кретин! Законченный идиот! — Синтии и самой стало по-настоящему страшно. Это было двойное убийство, в котором Патрик будет наверняка главным подозреваемым. Помогать ему сейчас, если она решится на это, значило рисковать не только карьерой, но и свободой.

— Тебя кто-нибудь видел? — быстро спросила она. — Свидетели были?

— Нет, — покачал головой Дженсен, — в этом я уверен. Было уже поздно и очень темно. Даже выстрелы не привлекли внимания.

— Ты ничего не оставил на месте? Подумай хорошенько. Ничего?

— Уверен, что нет.

— Когда ты уходил, там не начался переполох? Слышал ты голоса, шум?

— Нет.

— Где револьвер?

— Вот он, — Дженсен достал из кармана «Смит и Вес-сон» тридцать восьмого калибра.

— Положи на столик, — распорядилась Синтия. Она все еще медлила, взвешивая риск, обдумывая, стоит ли он той полной и окончательной власти над Патриком Дженсеном, какую она несомненно получала в результате. Он мог стать послушным инструментом в ее руках, она прекрасно понимала, что ей надо для этого сделать.

Приняв решение, она отправилась в кухню и вернулась с пачкой прозрачных полиэтиленовых пакетов и пинцетом. Не прикасаясь к револьверу, на котором остались отпечатки пальцев Патрика, она подцепила его и опустила в пакет. Потом сказала, указывая на его футболку:

— Снимай ее, на ней кровь. И кроссовки тоже. И опять-таки ни к чему не прикасаясь, кроме пакетов, она сложила в них футболку и обувь.

— Теперь дай мне ключи от своего дома и снимай с себя остальную одежду.

Заметив его колебания, она прикрикнула:

— Делай, что я тебе говорю! Ну! Да, скажи еще, где ты их убил?

— На въездной дорожке к дому Нейоми, — Дженсен вздохнул и горестно помотал головой.

Синтия встала к нему спиной и, заслонив магнитофон, выключила запись. Впрочем, предосторожности были излишни. В таком состоянии он ничего не замечал.

Патрик сбросил с себя все и стоял совершенно голый.

Он нервно переминался с ноги на ногу, с поникшими плечами и уперев взгляд в пол. Синтия еще раз сходила на кухню и принесла большой пакет для мусора, куда легко вошла вся остальная одежда Дженсена.

— Я поеду сейчас к тебе домой, — сказала она. — Эти тряпки я по дороге выброшу, а тебе привезу что-нибудь свежее. Пока меня не будет, прими горячий душ и хорошенько весь отскребись. Особенно займись ногтями и рукой, которой ты держал револьвер, когда стрелял. Кстати, откуда он у тебя?

— Купил два месяца назад, — ответил он и добавил с безысходностью: — Он числится за мной.

— Если револьвер не найдут и других прямых улик не окажется, тебе ничего не угрожает. Так что револьвер ты потерял через неделю после покупки. Запомни это и не пытайся ничего менять в показаниях.

— Понял, — пробормотал Дженсен.

Когда Синтия уходила, он уже закрылся в ванной.

К дому Дженсена Синтия ехала кружным путем, выбрасывая по одному в попадавшиеся урны и мусорные баки предметы его одежды. Потом в его спальне она поспешно собрала комплект белья, джинсы, рубашку и ботинки. К себе она вернулась около половины шестого утра. Тихо отперев замок, она с порога увидела Патрика, который склонился над стеклянной столешницей журнального столика и прикладывал к ноздре свернутую в трубочку долларовую бумажку.

— Как же ты смел притащить это дерьмо сюда! — не удержалась она от крика.

Его голова вскинулась. На столешнице проступали четыре тонких полоски — щепотки кокаина, которые он еще не успел вдохнуть в себя.

Патрик высморкался и чихнул.

— Да ладно тебе, Синтия. Большое дело! Я просто подумал, что это поможет мне справиться с нервишками.

— Спусти все в унитаз. И остальной кокаин, если остался. Быстро!

Патрик хотел затеять спор, но передумал и направился в туалет, брюзжа:

— Я же не наркоман в самом-то деле!

Синтия про себя согласилась с ним. Подобно многим ее знакомым, он лишь изредка употреблял наркотики. Сама же Синтия к ним не притрагивалась: ей претило все, что могло притупить ее способность контролировать ситуацию.

Из туалета Патрик вернулся, бормоча себе под нос, что вот-де пришлось спустить в унитаз двести баксов. Не обращая на его нытье ни малейшего внимания, Синтия принялась наклеивать таблички и помечать пакеты с револьвером и запятнанными кровью вещами, причем намеренно дала Патрику пронаблюдать за этой процедурой. Потом она сложила все в картонную коробку, намереваясь позже бросить туда и кассету с записью.

— Для чего все это? — спросил он наконец, беспокойно меряя гостиную шагами.

— Во всем должен быть порядок, — Синтия понимала, что дала слишком уклончивый ответ, но сейчас это не имело значения. Патрик уже «поплыл», стал рассеян. Как и предполагала Синтия, он сразу забыл, о чем спрашивал, и пустился в россказни о том, в каком порядке сам хранит материалы для своих будущих книг.

Она с исчерпывающей полнотой ответит на вопрос Патрика позже, когда коробка с роковыми для него уликами будет храниться в надежном месте. И ее ответ Патрику Дженсену совсем не понравится.

На следующий вечер, оставшись одна, Синтия прослушала запись. Качество получилось отменное. Чтобы довести задуманное до конца, она прихватила домой еще один магнитофон и чистую кассету.

Прежде всего она проделала трюк, который звукорежиссеры не без чувства юмора окрестили «уотергейт» — с оригинальной кассеты, где Дженсен описывал обстоятельства совершенного им двойного убийства, она полностью стерла куски с собственным голосом, пользуясь для этого секундомером. После этого, в точности как на уотергейтской пленке Никсона, в записи образовались длинные пустоты, но это нисколько не волновало ее. Главное — слова Патрика звучали четко и недвусмысленно, что легко поймет и он сам, когда она прокрутит ему эту запись. Для этой цели она переписала отредактированную запись на новую кассету, а оригинал положила в коробку вместе с другими уликами.

Она тщательно заклеила крышку синей лентой со своими инициалами и отвезла коробку в дом своих родителей в Бэй-Пойнт. Там на мансарде у Синтии была собственная комната, где она по временам оставалась ночевать и хранила кое-какие личные вещи. Она пристроила коробку на верхней полке стенного шкафа позади других таких же коробок. Позже она собиралась снять с пакетов собственноручно надписанные наклейки или, еще лучше, надеть перчатки и вообще избавиться от пакетов, на которых оставались ее отпечатки пальцев. Однако с течением времени это перестало ей казаться важным, и она так и не удосужилась заняться коробкой.

Дело в том, что Синтия с самого начала решила, что никому не покажет содержимого коробки. Ей достаточно было, чтобы Патрик пребывал в уверенности, что улики против него находятся в ее полном распоряжении, но она собиралась привязать к ним что-нибудь тяжелое и утопить в океане в нескольких километрах от берега.

Как только трупы Нейоми Дженсен и Килбэрна Холмса были обнаружены, Патрик Дженсен стал для отдела по расследованию убийств полиции Майами основным подозреваемым по этому делу. Его несколько раз вызывали на допросы. Синтия вздохнула с облегчением, узнав, что оснований для его немедленного ареста следователи, тем не менее, не нашли. Да, Дженсен мог совершить это преступление и не имел алиби, но кроме этого не было абсолютно никаких улик. Синтия посоветовала Патрику как можно меньше говорить во время допросов, не выдавать никакой лишней информации.

— Помни, ты не обязан доказывать свою невиновность, — внушала она ему. — Пусть легавые докажут, что ты виновен.

Экспертам-криминалистам удалось все же кое-что обнаружить на месте преступления, но ничего по-настоящему инкриминирующего. Носовой платок, валявшийся на земле рядом с трупами, был таким же, как те, которыми пользовался Дженсен. Однако ничего на платке не указывало, что принадлежал он именно ему.

Кроме того, обрывок бумаги, зажатый в кулаке Килбэрна Холмса, совпал с другим фрагментом, который был обнаружен в мусорном баке у дома Дженсена. Это, опять-таки, ничего не доказывало. Извлеченные из трупов пули тридцать восьмого калибра и тот факт, что за два месяца до убийства Дженсен приобрел револьвер «Смит и Вессон» именно этого калибра навели детективов на очевидный вывод. Однако Дженсен заявил, что потерял оружие спустя неделю после покупки, а обыск в его доме ничего не дал.

За отсутствием орудия преступления полиция не смогла предъявить ему обвинения.

С еще большим облегчением Синтия узнала, что следствие поручено не группе Эйнсли. Его вели сержант Пабло Грин и детектив Чарли Турстон. О близком знакомстве Синтии с Дженсеном знали многие, и потому Турстону пришлось побеседовать с ней. Вопросы он задавал неохотно, а некоторые почти робко.

— Известно ли вам об этом человеке что-нибудь, что могло бы помочь следствию? — спросил он.

— Нет, к сожалению, ничего, — ответила она непринужденно.

— Как вы считаете, Дженсен способен был убить этих двоих?

— Как это ни прискорбно, но думаю, что да, — сказала Синтия.

— Вот и я тоже, — кивнул Турстон.

Собственно на этом все и закончилось. Ни сержанту Грину, ни детективу Турстону, ни кому-либо другому в отделе убийств и в голову прийти не могло, что детектив Синтия Эрнст не просто была близка с человеком, которого подозревали в жестоком убийстве, но оказалась замешана в этом деле.

Отчасти это объяснялось тем, что для коллег, начальства и всех остальных, кто ее знал, она была милейшей и очень красивой молодой женщиной. Только попадавшие к ней в руки преступники узнавали ее совершенно с другой стороны — с ними она управлялась с холодной жестокостью.

Патрику Дженсену Синтия раскрылась именно с этой стороны при следующей их встрече, которая состоялась после того, как она несколько месяцев сознательно избегала его.

Глава 33

Местом своей следующей встречи с Патриком Дженсеном Синтия избрала Каймановы острова, где была гарантирована абсолютная конфиденциальность, столь ей необходимая в задуманном.

Они прилетели туда разными рейсами и остановились в разных отелях. Синтия забронировала себе номер в «Хайатт Ридженси» на имя Хильды Шоу. Чтобы избежать необходимости пользоваться именными кредитными карточками, она направила предоплату наличными через курьерскую службу «Вестерн юнион», а остальное внесла на месте. В службе размещения отеля никто и бровью не повел.

Следуя полученным от Синтии по телефону инструкциям, Дженсен остановился в расположенном неподалеку, но более скромном «Слип инн». Но большую часть времени из трех дней и ночей, что они провели на Каймановых островах, он не покидал номера Синтии, окнами выходившего на уставленный скульптурами сад.

Впервые оказавшись вместе после трехмесячной разлуки, они жадно впились друг в друга, сорвали с себя одежды и с яростью занялись любовью — бешено, грубо. Кончив, Синтия сжатыми кулаками ударила Патрика в плечи.

— Что ты делаешь? Больно же! — взвыл он.

Потом, когда они в изнеможении лежали поверх измятых простыней, Патрик сказал:

— В ту ночь, когда мы последний раз виделись, столько всего произошло, что я даже не сообразил поблагодарить тебя за то, что ты для меня сделала. Поэтому я говорю тебе сейчас: спасибо, Синтия.

— Твоя благодарность здесь совершенно ни при чем, — она сказала это с намеренной небрежностью. — Я просто заплатила цену.

— Какую цену? О чем ты? — со смешком спросил Патрик.

— О том, что ты теперь полностью принадлежишь мне.

Наступило молчание, потом он сказал:

— Ты, конечно, имеешь в виду коробку с моим барахлом? Наверняка ты ее где-то надежно припрятала.

— Естественно, — кивнула она.

— И стало быть, если я не буду тебе подчиняться или как-то задену тебя, ты сможешь открыть эту коробочку и сказать: «Эй, парни, смотрите, что у меня есть! Здесь полный набор улик. Берите этого мерзавца Дженсена тепленьким!»

— Тебе всегда хорошо удавались диалоги, — одними губами улыбнулась Синтия. — Я не сформулировала бы лучше.

На лице Патрика появилась тень улыбки.

— Кажется, при всем своем опыте и ты кое-чего не предусмотрела. На пакетах остались наклейки с твоим почерком, да и твоих пальчиков на них полно.

— Ничего уже нет, — солгала она, напомнив себе еще раз, что этим нужно будет действительно заняться, и чем скорее, тем лучше. — Теперь там только твои отпечатки. Да, и ведь ты еще не знаешь! Есть еще магнитофонная кассета.

Синтия рассказала ему, как сделала запись всего, что Дженсен говорил в ту ночь в ее квартире, то есть фактически его признание в убийстве Нейоми Дженсен и Килбэрна Холмса.

— Копию записи я прихватила с собой, — закончила она. — Хочешь прослушать?

— Не надо. Я тебе верю, — отмахнулся он. — Но только я все равно смогу потянуть тебя за собой, если расскажу, как ты помогала мне и утаивала улики. Если меня признают виновным, тебе тоже крышка. Ты будешь проходить как моя сообщница, по меньшей мере.

Синтия покачала головой.

— Тебе никто не поверит. Если я буду все отрицать, поверят мне. И вот еще что, — она заговорила с ним теперь по-настоящему жестко. — Улики против тебя обнаружат в таком месте, где спрятать их мог только ты сам. К несчастью для тебя, ты не узнаешь, где именно, пока анонимным звонком об этом не будет оповещена полиция.

Какое-то время они в упор смотрели друг на друга; каждый просчитывал свои ходы. Дженсен неожиданно закинул голову и рассмеялся:

— Синтия, дорогая, ты действительно коварна до гениальности! Что ж, похоже, что я действительно полностью в твоей власти.

— По-моему, ты не очень огорчен этим обстоятельством.

— Понимаю, в этом есть что-то извращенное, но самое смешное в том, что мне это даже нравится, — он задумался. — Неплохой сюжет для книги.

— Эту книгу ты никогда не напишешь.

— Тогда что же я должен буду сделать, раз уж я стал чем-то вроде собачонки у тебя на поводке?

Вот он, настал этот момент! Синтия посмотрела на него очень серьезно и сказала:

— Ты поможешь мне убить моих родителей.

— Слушай меня! — приказала Синтия. — Слушай внимательно!

Мгновением раньше Дженсен начал что-то ей говорить, пытался урезонить, доказать, что она могла заявить такое только будучи не в своем уме.

Но теперь она остановила его. Он молча сидел и ждал.

И она в подробностях и деталях, живо и рельефно, вызвав в памяти все воспоминания детства, все, что узнала от матери, поведала ему свою историю, не утаив ничего.

С младенчества… Густав стал домогаться ее еще в колыбели… Его гнусные ощупывания… Ее собственный ужас, все возраставший, пока в трехлетнем возрасте она не начала в страхе накрываться одеялом при каждом приближении отца, заливаясь слезами, сжимаясь в комок.

Эленор ничего не предпринимала, она думала только о себе самой — как ей будет стыдно, как она будет опозорена, если выплывет правда о Густаве…

Между тем детский ум Синтии формировался. Продолжавшиеся домогательства Густава запечатлевались в нем теперь на долгие годы, страх и гнев накапливались в душе…

А воспоминания были чудовищными: неутолимая похоть Густава, подогреваемая еще и избиениями… Оглушающие оплеухи и обжигающие пощечины, которыми он осыпал ее за любой «проступок», ничего не объясняя… Потом еще и еще более жестокие «наказания» (за что?)… Огромные синяки, обожженные ноги… А мать непрерывно лгала…

Когда Синтии исполнилось шесть, отец в первый раз начал тереться о нее… А потом, когда ее тельце еще немного подросло, — наступило предельное унижение: он стал систематически насиловать ее, это было так омерзительно и больно, что она кричала… Густав же, озабоченный только собственным удовольствием, не замечал ничего, а, быть может, даже наслаждался отчаянными криками дочери… Эленор и тогда ничего не сделала…

Все к тому шло, и, наконец, случилось неизбежное — в двенадцать лет Синтия «залетела»… Она испытала новый ужас… Укрытое от посторонних глаз неуклюжее детское тело распирало, оно уродливо росло, что-то билось внутри… И было еще чувство стыда и вины, абсолютной беспомощности, когда не с кем даже поговорить, довериться и излиться, не на кого опереться… Потом тайные, мучительные роды… Младенец, которого у нее отняли так, что она не успела и увидеть его…

Единственное утешение: после этого домогательства отца, которые продолжались и во время ее беременности, вдруг разом прекратились, она не понимала почему. Лишь много позже Эленор нехотя признала, что подействовала только угроза семейного адвоката донести на Густава, если насилие над Синтией не прекратится…

Потом, как дьявольский постскриптум к ее страданиям, — встреча Эленор с женщиной из отдела социального обеспечения, этой тупой бюрократкой, которая приняла на веру откровенную ложь и не настояла на разговоре с самой Синтией…

Но самое странное, что, вопреки всему, в Синтии возобладал холодный прагматизм и расчет… Она решила выждать, использовать родителей на всю катушку, а потом, добившись от них полной независимости, осуществить явно вынашиваемую месть… Убить их! Ведь они сами убили, уничтожили в ней что-то жизненно важное…

И вот время возмездия стало приближаться… Она стала строить конкретные планы… А теперь в ее руках был и надежный инструмент.

Патрик Дженсен не шевельнулся за все время, пока слушал ее откровения. На лице его отражались самые разные эмоции — сначала недоверие, а потом изумление, гадливость, злость, испуг, сочувствие. В какой-то момент на глаза его навернулись слезы, в другой — он попытался взять Синтию за руку, но она ее отдернула.

— Невероятно. — Голос его был едва слышен. — В это невозможно поверить…

— Нет уж, черт побери! Как раз тебе лучше поверить сразу, — резко вскинулась на него Синтия.

— Я совсем не то имел в виду… Подожди минуточку, — и после паузы: — Я тебе верю. Всему верю. Но все это так…

— Что? — перебила она его нетерпеливо.

— Это так трудно выразить словами. Я много чего дурного наделал в своей жизни, но до такой грязи и мерзости…

— Оставь эту патетику, Патрик. Довольно и того, что ты убил двоих человек.

— Да, знаю. — Его лицо исказилось. — Я — дерьмо, согласен. Да, я убил, но я был вне себя от ревности, действовал импульсивно… Я хочу сказать, что твои родители… У них было очень много времени, чтобы обдумать свои поступки… Господи, как таких только земля носит!

— Вот это мне уже нравится, — сказала Синтия. — Похоже, ты начинаешь понимать, почему я решила разделаться с ними.

После недолгих колебаний Дженсен кивнул.

— Да, теперь я это понял.

— Вот и помоги мне.

Они проговорили еще два часа — иногда очень спокойно, порой срываясь на крик, но ни одной секунды их разговор не был легкой беседой. Их мысли, доводы, сомнения, угрозы, уговоры складывались в целостную цепочку, а потом снова смешивались, подобно костяшкам домино.

— Предположим, я откажусь участвовать в осуществлении твоих безумных планов, — пытался маневрировать Дженсен, — пошлю тебя куда подальше. Неужели ты тогда и в самом деле вскроешь ту коробку с клубком ядовитых змей и посадишь меня на электрический стул? Ведь этим ты ничего не добьешься.

— Можешь не сомневаться, я это сделаю непременно, — ответила Синтия. — Пустые угрозы не в моих правилах. К тому же ты заслужил наказание.

— И что же дальше, благородная мстительница? — тон Дженсена стал почти презрительным. — Как возделаете вы без меня поле смерти?

— Ничего, найду кого-нибудь другого. Он знал, что найдет.

Чуть позже Дженсен решил испробовать другой аргумент.

— Я уже говорил тебе, что совершил преступление на почве ревности и страшно сожалею об этом. Но я совершенно не способен, я это точно знаю, на хладнокровное предумышленное убийство. — Он вскинул вверх обе руки. — Нравится тебе это или нет, но дело обстоит именно так.

— Это мне известно, — сказала Синтия. — Я об этом догадывалась с самого начала.

— Тогда какого ж дьявола!.. — Дженсен зашелся от злости.

— Мне нужно, чтобы ты нашел исполнителей, — продолжала она невозмутимо. — И заплатил им.

Дженсен глубоко вдохнул, задержал воздух в легких и выдохнул. И душой и телом он испытал в этот момент огромное облегчение. Но почти сразу подумал: «Почему?»

Ответ был очевиден. С ловкостью и циничным пониманием людской психологии Синтия подвела его к точке, в которой ее нынешнее предложение представилось ему меньшим из двух возможных зол: сесть на всю жизнь в тюрьму или, хуже того, вообще попасть на электрический стул за убийство Нейоми и ее любовника или организовать чужими руками еще одно убийство, на которое у него самого не хватило бы духу. Ему не обязательно даже быть на месте преступления, когда оно будет совершаться. Конечно, всегда останется шанс, что все раскроется и он понесет наказание. Но к этому страху он уже привык с той ночи, когда убил Нейоми.

Синтия с полуулыбкой наблюдала за ним.

— Ну как, все просчитал? — спросила она.

— Слушай, да ты просто ведьма и сука!

— Но ты сделаешь это. У тебя просто нет выбора. Странным образом, обладая складом ума неплохого рассказчика, Дженсен уже начал смотреть на это дело как на игру. Да, извращенная и порочная, но всего лишь игра, в которой можно выйти победителем, так он размышлял про себя.

— Насколько мне известно, ты в последнее время отирался среди подонков, — развивала свою идею Синтия. — Тебе остается только подобрать подходящую кандидатуру.

И верно, Дженсен свел близкое знакомство с преступным миром, когда пару лет назад решил написать роман о контрабанде наркотиков. Сойтись с мелкими торговцами для него не составило труда — он и раньше время от времени покупал у них кокаин для себя. Уличные продавцы помогли ему найти дорожку к более крупной рыбе.

Двое или трое настоящих воротил этого подпольного бизнеса, согласившихся встретиться с Дженсеном чистого любопытства ради, поначалу отнеслись к нему с подозрительностью, но потом решили, что этому писателю, «толковому малому, который ставит свое имя на обложке», все-таки можно доверять. Многие закоренелые преступники в глубине души тщеславны и очень хотели бы прославиться. Это тщеславие и открыло перед Дженсеном нужные двери. В барах и ночных клубах, за выпивкой и «мужским» разговором ему часто задавали один и тот же вопрос:

«Вставишь меня в свою книжку?» Он неизменно отвечал на него уклончивым «может быть». И с течением времени криминальные связи, накопленные Дженсеном, стали давать ему куда больше материала, чем требовалось. Более того, от случая к случаю он сам начал проворачивать сделки с наркотиками, поражаясь, как это легко, а главное — выгодно.

Этот дополнительный доход оказался весьма кстати — его книги перестали продаваться, и звезда Дженсена, автора бестселлеров, стала заметно клониться к закату. Положение осложнялось тем, что он неудачно вложил свои сбережения, следуя дурным советам. Деньги на его банковском счету таяли с угрожающей быстротой.

Подобное стечение обстоятельств сделало для него сверхстранное предложение Синтии не таким уж неприемлемым, скорее даже представляющим интерес.

— Ты должна понимать, — сказал он Синтии, — что за такую работу придется заплатить очень много. Лично у меня таких денег нет.

— Догадываюсь, — хладнокровно реагировала Синтия. — Зато у меня их предостаточно.

И это была правда.

Чтобы примириться с дочерью после многолетнего надругательства над ней, Густав Эрнст назначил ей весьма щедрое ежемесячное денежное содержание. В сочетании с ее собственной зарплатой это давало ей возможность жить без материальных проблем. Синтия принимала «пенсию» от отца как должное.

Но мало этого, периодически Густав переводил кругленькие суммы на именной счет Синтии в банке Каймановых островов. Этих денег она вообще не трогала, и, по ее подсчетам, там должно было уже лежать более пяти миллионов долларов.

Надо сказать, что Густав Эрнст обладал незаурядными талантами дельца и финансиста: специализировался он на скупке акций небольших современных компаний, нуждавшихся для своего развития в инвестициях. Чутьем он обладал фантастическим. Дела большинства фирм, долю в которых он успевал приобрести, быстро шли в гору, акции резко подскакивали в цене, и Густав с огромной прибылью их сбывал. По слухам «стоил» он не менее шестидесяти миллионов долларов.

Закари, младший брат Густава, подобно многим богатым американцам, отказался от гражданства США, чтобы избежать тяжелого налогового бремени. Он проживал то на Каймановых островах, то на Багамах, то есть в налоговом раю с райским климатом. Именно Закари открыл для Синтии счет на Каймановых островах, куда то и дело переводил деньги в виде не облагавшихся налогами «даров». И каждый раз Синтии приходило подтверждающее письмо такого содержания:

«Милая моя Синтия! Прими от меня еще один дар, который я поместил на твой банковский счет. Денег у меня теперь куда больше, чем нужно мне самому, а поскольку ни жены, ни детей, ни других близких родственников у меня нет, мне доставляет истинное наслаждение делиться с тобой. Полагаю, ты найдешь им достойное применение.

Твой любящий дядя Зак.»

На письма она не отвечала, но весьма аккуратно их хранила.

Синтия прекрасно знала, что деньги на самом деле от Густава, у которого были с дядей Заком свои делишки по части уклонения от уплаты налогов, но эти детали ее совершенно не волновали.

Ее беспокоила только полная законность собственного банковского счета, а потому с самого начала она не преминула проконсультироваться у специалиста по налоговому законодательству.

«С вашими письмами все в порядке, — заключил эксперт. — Сохраняйте их и дальше, на случай, если вдруг нужно будет подтвердить, что переведенные вам суммы были дарами и налогами не облагаются. Ваш счет на Каймановых островах тоже ни в малейшей степени не является нарушением закона. Нужно только, чтобы каждый год, заполняя налоговую декларацию, вы не забывали упомянуть о существовании этого счета и занести доход с него, полученный в виде процентов. Тогда все в ваших делах будет чисто».

Синтия окончательно успокоилась, когда ее очередная налоговая декларация была проверена инспекцией и принята без замечаний. И тем не менее она позаботилась о том, чтобы об ее капитальце на Каймановых островах не знал никто, кроме финансового советника и налоговой службы США. Не собиралась она рассказывать о нем и Дженсену.

Некоторое время он сидел молча и размышлял.

— Деньги в этом деле крайне важны, — заключил он. — Предстоит совершить убийство да так, чтобы оно осталось не раскрытым и никто не болтал потом лишнего… За это придется выложить целое состояние. Думаю, не меньше двухсот тысяч.

— Я смогу заплатить эту сумму, — сказала Синтия.

— Как?

— Наличными.

— О'кей. А сколько ты мне дашь времени?

— Сколько необходимо. Я не ставлю тебе определенных дат. Ищи до тех пор, пока не найдешь действительно нужного человека: умного, хладнокровного, жестокого, умеющего держать язык за зубами — словом, абсолютно надежного.

— Это будет нелегко.

— Знаю. Потому и не собираюсь тебя подгонять.

Синтия заранее решила, что сможет подождать, если только будет знать, что в конце концов давно задуманное возмездие непременно свершится.

— Чтобы закончить разговор о деньгах, — сказал Патрик, — не забудь, что и мне тебе придется заплатить немало.

— Да, ты тоже получишь вознаграждение. Главным образом, за молчание. Тот, кого ты наймешь, не должен знать моего имени. Никому и ни при каких обстоятельствах ты не обмолвишься о моей причастности к этому делу, понятно? И вот еще что. Чем меньше подробностей будет мне известно, тем лучше, сообщи мне точную дату не позднее, чем за две недели.

— Чтобы ты успела позаботиться об алиби?

— Чтобы я оказалась за тридевять земель от Майами, — кивнула Синтия.

Глава 34

Синтия дала Патрику Дженсену много времени на подготовку. Но прошло почти четыре года — значительно дольше, чем она предполагала, — прежде чем дело вступило в решающую стадию.

Впрочем, это время промелькнуло быстро, особенно для самой Синтии, которая с невиданной стремительностью взбиралась вверх по должностной лестнице в полицейском управлении Майами. Но ни время, ни успешная карьера нисколько не умерили той ненависти, которую она продолжала питать к своим родителям. И жажда мести в ней горела тем же неугасимым пламенем. Она не упускала случая изредка напоминать Дженсену о его обязательствах, а он неизменно отговаривался тем, что все еще ищет подходящего исполнителя заказа — хитрого, безжалостного, жестокого и, главное, надежного. Такой ему пока не встретился.

По временам в мыслях Дженсена все это предприятие приобретало черты полной нереальности. Прежде он часто писал о преступниках, но то были для него чистые абстракции, не более чем слова на дисплее компьютера. В мрачном и зловещем мире преступности, каким он виделся ему за писательским столом, жили какие-то совершенно другие, ни в чем не похожие на него самого люди. И вот теперь он стал одним из них. Один безумный миг, когда, ослепленный бешенством, он совершил убийство, и вся его прошлая жизнь законопослушного гражданина оказалась перечеркнутой. Неужели и другие становились преступниками также вдруг, неожиданно для самих себя? Наверняка многие, отвечал он сам себе.

«До чего же ты докатился, Патрик Дженсен? — предавался он порей невеселым размышлениям и достаточно трезво отвечал: — Ты зашел слишком далеко, возврата к прошлому нет… Теперь добродетель — это роскошь не для тебя… У тебя была возможность жить по совести, но ты ее упустил… Если кто-нибудь когда-нибудь узнает, что ты натворил, ни прощения, ни снисхождения лучше не жди… В таком случае главным для тебя становится выжить, выкарабкаться любой ценой… Пусть даже ценой жизни других…»

Но даже после таких диалогов с самим собой чувство нереальности не покидало его.

А вот для Синтии все было предельно реально, в этом он не сомневался. Она поразительно целеустремленный человек. Жизнь уже сводила его с такими сильными личностями, и потому он знал, что ему теперь не избежать миссии подручного палача, уготованной ему Синтией Эрнст, понимал, что если он не выполнит обещанного, она, ни секунды не колеблясь, сдержит свое слово и уничтожит его.

Постепенно Дженсен стал ощущать в себе разительную перемену. Он перестал быть прежним. В нем проснулся некий не ведающий жалости незнакомец, готовый ради спасения собственной шкуры на все.

Хотя осуществление ее самого важного плана продолжало откладываться, Синтия успела привести в исполнение другой; пользуясь своим высоким чином, связями и более чем пристрастными методами при работе с личным делом Малколма Эйнсли, она лишила его всяких шансов стать лейтенантом. Она отдавала себе полный отчет в своих мотивах. Лишенная человеческого внимания и тепла в детстве, она не могла позволить, чтобы хоть кто-то отверг ее во взрослой жизни. Малколм посмел это сделать, и она никогда не простит ему, никогда не забудет.

Под конец она стала терять терпение в ожидании расплаты с Густавом и Эленор Эрнст. Она слишком долго ждала! Об этом она заявила Патрику во время проведенного с ним вместе уик-энда в Нассау на Багамах, где они, по своему обыкновению, остановились в разных гостиницах.

После затяжного и весьма приятного сеанса утреннего секса Синтия неожиданно села в постели и сказала:

— Все! Твое время истекло. Переходи к действиям или начну действовать я, — она склонилась и поцеловала его в лоб. — И поверь мне, милый, тебе очень не понравится, если я возьмусь за дело.

— Не сомневаюсь, — Дженсен понимал, что рано или поздно ультиматум будет предъявлен, и был готов к такому повороту. — Сколько времени ты мне даешь?

— Три месяца.

— Ну хотя бы шесть!

— Четыре, отсчет начинается с завтрашнего дня. Дженсен вздохнул — она была неумолима, да и у него появились веские причины ускорить ход событий.

Дженсен написал еще одну книгу, которая оказалась такой же неудачной, как и две предыдущие, в сравнении с суперпопулярными бестселлерами, с которых он начинал. В результате суммы, вырученные издателем от продажи всех трех книг, не окупили даже авансов, давно Дженсеном прожитых, ни о каких гонорарах не могло быть и речи. Дальнейшее было предсказуемо. Его американский издатель, который в прежние годы выдавал ему щедрые авансы за еще не написанные романы, впредь это делать зарекся и настаивал теперь, что должен иметь законченную рукопись, прежде чем заключит договор и выплатит деньги.

Дженсен попал в отчаянное положение. За предыдущие несколько лет он выработал привычку жить на широкую ногу и не ограничивать себя в расходах, посему у него не только ничего не осталось на банковском счету, он и долгов наделал немало. И получилось, что двести тысяч долларов, выделенные на наемного убийцу, половину из которых он собирался тихо присвоить, плюс аналогичная сумма за его собственное молчание представлялись ему теперь желанным, если не единственным выходом из положения.

Вскоре целая серия совпадений помогла ему приблизить встречу с нужным человеком. Поначалу эти события никакого отношения к самому Патрику Дженсену не имели, а фигурировали в них полицейские, группа инвалидов-ветеранов войн во Вьетнаме и в Персидском заливе и наркотики. Ветераны Майами, искалеченные на полях сражений и прикованные к своим креслам-каталкам, в мирной жизни пристрастились было к наркотикам, но со временем избавились от дурной привычки и превратились в самых яростных борцов с отравой. Обитали они преимущественно в районе между Гранд-авеню и Берд-роуд в Кокосовом оазисе — в бедных, смешанных по расовому составу населения кварталах города, где они и объявили войну торговцам наркотиками. Прежние попытки борьбы с ними ни к чему не приводили. Тем удивительнее, что в ней преуспели калеки в инвалидных колясках, избрав свой путь — всевидящих и вездесущих негласных осведомителей полиции.

Как ни странно, но лидером и вдохновителем движения оказался человек, который не был ни ветераном войны, ни наркоманом, вставшим на путь истинный. Двадцатитрехлетний бывший студент и спортсмен-альпинист Стюарт Райс по прозвищу Спои за четыре года до того сорвался во время восхождения по отвесному склону горы. Нижняя часть его тела была полностью парализована, и передвигаться он теперь мог только в инвалидной коляске.

Обездоленных инстинктивно тянет друг к другу, и Райс легко сошелся с группой инвалидов-ветеранов, которые, как и он, от души жалели молодых парней и ненавидели зелье.

Райс напутствовал новичков, присоединявшихся к отряду, который поначалу состоял из троих ветеранов Вьетнама, но быстро разрастался, такими словам: «Молодежь, совсем еще юнцы, начинающие жить, становятся жертвами этих отбросов, которым место в тюрьме. И мы поможем их туда отправить».

«Модус операнда» отряда состоял в том, чтобы негласно собирать информацию: кто торгует наркотиками, где, кому, как регулярно продает и когда ожидает поступления новой партии товара; затем анонимными телефонными звонками сообщать обо всем тактическому подразделению по борьбе с наркотиками полиции Майами.

Райс так описывал это одному из своих близких друзей:

«Мы вертимся в своих колясках как раз там, где идет наркоторговля, и на нас никто не обращает внимания. Нас принимают за жалких попрошаек с Берд-роуд. Они считают, что если у нас отнялись ноги или руки, то и с головами у нас не все в порядке. И так думает мразь, которая сама задурманила наркотой те немногие извилины, что у нее когда-то были».

В полиции к первым анонимным звонкам в подразделении по борьбе с наркотиками отнеслись скептически. Райс всегда звонил сам, пользуясь мобильным телефоном, чтобы его «не запеленговали». Сразу по получении информации дежурный офицер по инструкции обязан был попросить звонившего назвать свое имя. Райс представлялся как Спои и быстро давал отбой. Понадобилось совсем немного времени, чтобы полицейские убедились, насколько точные и полезные наводки дает аноним, и теперь каждый звонок, начинавшийся словами «Добрый день! Это Спои», встречали радушным «Привет, старина! Что у тебя для нас сегодня?» Его и не пытались искать. Зачем портить самим себе обедню?

В результате полиция смогла нанести по торговцам наркотиками серию хорошо выверенных ударов. Многие были арестованы, некоторые надолго попали за решетку. В Кокосовом оазисе преступный бизнес удалось почти полностью остановить. Но потом…

Наркодельцы решили было, что в их ряды внедрился полицейский стукач, но затем им помог случай. Задержанный торговец зельем подслушал в участке, как один полисмен сказал другому: «Ну уж сегодня Спои точно до нас дозвонился».

Уже несколько часов спустя криминальный мир бурлил:

«Кто такой, этот Спои?»

Ответ был найден быстро. А следом преступному сообществу стала ясна и тактика, к которой прибегал отряд ветеранов в инвалидных колясках.

Стюарт Райс должен был умереть, причем так, чтобы это стало хорошим назиданием остальным.

Его убийство заказали на следующий же день, и именно тогда, по воле случая, в это дело оказался замешан Патрик Дженсен.

С некоторых пор Дженсен стал завсегдатаем «Медного дублона» — шумного, прокуренного бара, где частенько коротали время продавцы наркотиков. В тот вечер, едва он вошел, его окликнули через весь зал:

— Эй, Пат! Как дела? Настрочил что-нибудь новенькое? Иди к нам, расскажешь!

Это был Эрли — недавно освободившийся прощелыга с изрытым оспинами лицом. За одним с ним столом сидели еще несколько типов, с которых Дженсен лепил образы персонажей своего криминального романа. Не знаком ему был только один — могучего сложения широкоплечий и коротко стриженный мулат с грубоватыми чертами лица. Незнакомец, рядом с которым остальные казались гномами, был мрачен. Он процедил вопрос, и ему наперебой ответили:

— Пат — свой, Виргилио! Он книжки пишет, представь! Залепи ему любое дерьмо, он — бац! — и готов рассказик. Рассказик, ничего конкретного, нам от этого никакого вреда, и сам помалкивает.

— Точно, — закивали все, — Пат не из болтливых. Он знает, что мы делаем с болтунами, верно, Пат?

— Верно, — кивнул Дженсен.

Ему быстро освободили место и придвинули стул. Дженсен сел напротив здоровяка и сказал небрежно:

— Нет причин для беспокойства, Виргилио. Считай, что я уже забыл твое имя. Однако мне нужно задать тебе один серьезный вопрос. — Все за столом уставились на него. — Можно мне заказать для тебя выпивку?

Смуглый гигант смерил его тяжелым взглядом исподлобья. Потом сказал с заметным акцентом:

— Я сам заказываю выпить.

— Прекрасно, — Дженсен не отвел глаз. — Тогда мне двойной «черный лейбл».

— Принято, — заверил мгновенно возникший официант.

Виргилио поднялся на ноги и стал еще огромнее, чем казался прежде.

— Сначала я пойду отлить, — объявил он хрипло и направился в сторону туалета.

Глядя на его широченную спину, один из сидевших за столом, которого называли Голландец, сказал Дженсену:

— Он к тебе присматривается. Моли Бога, чтобы ты ему понравился.

— А что будет, если не понравлюсь?

— Плохо будет. Он колумбиец, а сюда приезжает на время. Говорят, у себя на родине он круто расправился с четырьмя придурками, которым вздумалось постукивать в полицию на тамошнего босса. Знаешь, что он сделал? Он их переловил по одному, привез в лес, привязал к деревьям, а потом мотопилой отсек каждому правую руку.

Дженсен нервно отхлебнул виски.

— Тебе полезно свести знакомство с Виргилио, — зашептал ему на ухо Эрли. — Мы идем на одно дельце нынче ночью. Хочешь поучаствовать?

— Да, — согласился он не раздумывая, потому что новая мысль уже пришла ему в голову.

— Когда он вернется, — сказал Голландец, — выжди немного и сам отправляйся в сортир. Мы спросим Виргилио, можно ли взять тебя с собой.

Дженсен поступил, как ему велели. Вскоре ему ответили утвердительным кивком.

— Поезжай за тем джипом, — сказал Голландец. — Когда они остановятся и выключат габариты, сделаешь то же самое.

Время приближалось к трем часам утра. В принадлежавшем Дженсену «вольво» они проехали километров пятьдесят на юг по Флоридскому шоссе, следуя за джипом «чероки» с Эрли за рулем и Виргилио в качестве пассажира. Выехав из Флориа-Сити, возле въезда на дорогу к Эверглейдс, они свернули на Кард-Саувд-роуд — пустынную дорогу, ведущую в сторону Ки-Ларго. В скудном свете ущербной луны Дженсен мог разглядеть океан и многочисленные плавучие домики, тянувшиеся вдоль берега. Никаких населенных пунктов, где было бы светлее, им уже не попадалось, как и машин на дороге. Ночью водители предпочитали более безопасное Первое федеральное шоссе.

— Я бы никогда в жизни не смог торчать в такой дыре, — сказал Голландец. — А ты?

В свете фар их машины возникла на мгновение руина, которая была когда-то катером, с надписью по борту: «Синий краб. Продается». Дженсен ничего не ответил своему спутнику. Он уже с трудом понимал, зачем ему понадобилось ввязываться в эту темную авантюру.

В этот момент джип впереди съехал с асфальта на покрытую щебнем обочину и остановился, его фары и огни погасли. Дженсен повторил маневр и выбрался из машины. Эрли и Виргилио ждали. Ни слова не было произнесено.

Верзила-колумбиец подошел к самой воде и уставился в черноту ночи.

Внезапно показался свет фар. Через несколько секунд рядом с джипом припарковался фургон с названием фирмы «Друг сантехника» по борту. Из фургона вышли двое. Дженсен заметил, на руках у обоих перчатки. Они открыли заднюю дверь фургона. Внутри можно было различить какой-то крупный предмет. Когда его подтянули к двери, Дженсен разглядел, что это перевернутое на спинку инвалидное кресло-каталка. К нему веревками был привязан человек, который, несмотря на тугие путы, пытался сопротивляться. К инвалиду приблизился Виргилио; он тоже успел натянуть перчатки. Легким движением, словно кресло было невесомым, он поставил его на колеса. Стоявшему поодаль Патрику стало теперь видно, что к креслу был привязан молодой мужчина с кляпом во рту. Он бешено вращал глазами и явно делал усилия вытолкнуть кляп. Непостижимым образом это ему удалось, и тогда он выкрикнул, обращаясь к Дженсену, который держался в стороне от остальных:

— Меня похитили! Я — Стюарт Райс. Эти люди меня убьют! Помогите!

Огромным кулаком Виргилио ударил Спои по лицу, не дав договорить. Калека закричал, из уголка рта заструилась кровь. Голландец суетливо водворил кляп на место. Но глаза пленника все еще умоляли, просили помощи. Дженсену пришлось отвести взгляд.

— Живо! — отрывисто приказал Виргилио и покатил кресло к воде, легко приподнимая его, если колесо наталкивалось на крупный камень. Двое из фургона шли следом. Один нес цепь, другой — тяжелый бетонный блок. Голландец увязался за ними, жестом показав Дженсену идти следом. Тот подчинился с неохотой. На берегу остался один Эрли.

Пройдя немного по обнажившемуся в отлив дну, они зашлепали по воде. Виргилио катил кресло с отчаянно извивавшимся в нем Спои, покуда колеса почти полностью не ушли под воду. Без подсказки двое других быстро пропустили цепь несколько раз между спицами колес и прикрепили оба ее конца к металлическому кольцу, торчавшему из бетонной болванки.

— Теперь уж точно не всплывет, — хихикнул Голландец. — Прилив начался. Его накроет с головой, но не раньше, чем через пару часов. Будет у гада время подумать.

Обреченный на смерть не мог не услышать этой реплики и с силой дернулся в кресле, но в результате оно еще глубже ушло в воду.

В темноте никто не видел, как Дженсена пробирает дрожь. Он понял, что станет соучастником в убийстве, как только увидел, какой «груз» привез фургон. Но так же ясно понял он и то, что уйти теперь нельзя. Попытайся он сбежать, Виргилио разделается с ним не менее жестоко.

Где-то в глубине его естества тонко пискнул уже знакомый внутренний голос: «Во что ты превратился? Когда ты перешел грань?» А потом пришел ставший уже привычным ответ: «Меня прежнего больше нет».

— Уходим, — распорядился Виргилио.

Пока они выбирались на берег, оставив кресло и привязанного к нему человека во власти приливной волны, Дженсен изо всех сил старался не думать, какой будет смерть Спои Раиса, но не мог отогнать от себя этих мыслей. Он представил себе Раиса беспомощно наблюдающим, как постепенно прибывает вода. Вот он уже чувствует соленую влагу на своих щеках… Чуть позже он отчаянно вытягивает шею и при каждой возможности судорожно хватает ртом воздух… До самого последнего мгновения он будет инстинктивно стремиться выжить… Он, вероятно, даже сможет задерживать дыхание, зная, что конец близок… Потом уровень воды поднимется еще немного, он поперхнется, закашляется… Еще минута, и его легкие наполнятся водой. Смерть наступит как акт милосердия…

Дженсен тряхнул головой, чтобы избавиться от видения.

Едва они оказались на берегу, к нему подошел Виргилио. Он вплотную приблизил к Дженсену свое темное лицо и сказал:

— Это — большой секрет. Будешь болтать, где не надо, убью.

— Я умею молчать. И потом, я ведь тоже замешан, верно? — Дженсен не отпрянул, в голосе его не было дрожи. Если он собирался и дальше иметь дело с Виргилио, нельзя было показывать страх.

— Точно, замешан, — односложно подтвердил здоровяк.

— Мне нужно как-нибудь с тобой поговорить с глазу на глаз, — сказал Дженсен негромко. — Так, чтобы только ты и я.

Ему показалось, что Виргилио был удивлен. Но по некотором размышлении он что-то понял и вопросительно посмотрел на Дженсена.

— Да-да, — подтвердил тот, зная, что смысл недосказанного им усвоен.

— Я уеду в Колумбию, — сказал Виргилио. — Когда вернусь, отыщу тебя.

Дженсен не сомневался, что отыщет. И еще он знал, что нашел наемного убийцу.

Первыми инвалидное кресло, показавшееся на поверхности с началом отлива, заметили рано утром два мотоциклиста, проносившихся вдоль берега на своих «харлей-дэвидсонах». По телефону из популярного среди мотоциклистов бара «Алабама Джек», что был неподалеку, они позвонили по 911. К месту были направлены двое патрульных из полицейского управления округа Дейд и машина «скорой помощи». Врач немедленно определил, что Стюарт Райс, личность которого без труда была установлена по найденным при нем кредитным карточкам и документам, мертв. Пока полицейские возились с цепью, на берегу в большом количестве уже собрались репортеры.

Разумеется, трагические фотографии, на которых был запечатлен стянутый веревками в инвалидном кресле утопленник, появились во всех газетах и были показаны по телевидению. Невольно эта шумиха оказалась на руку преступному сообществу — предупреждение дошло до всех, включая и ветеранов-инвалидов. Их борьба с наркодельцами закончилась, звонки с информацией в полицию прекратились.

— Жаль этого бедолагу Спои, — обсуждали событие между собой офицеры из подразделения по борьбе с наркотиками. — Видать, кто-то сболтнул лишнего. Так всегда и бывает.

Через несколько дней после этого Дженсен позвонил Синтии Эрнст домой и попросил о встрече. Когда они прощались на Багамах, она сообщала ему, что их теперь не должны видеть вместе, до того, как будет осуществлен их план, и даже немного дольше. Посему Дженсен не мог просто приехать к ней на квартиру, но мог позвонить ей туда (и никуда больше!), чтобы в случае крайней необходимости повидаться в укромном месте. По телефону Синтия назначила ему встречу на ближайшее воскресенье в городке Бока-Рейтон — достаточно далеко от Майами, хотя на автомобиле легко было туда слетать. Она будет ждать его в ресторане «У Пита» на Глэдс-роуд, где они не рисковали столкнуться с кем-нибудь из знакомых.

Дженсен приехал раньше времени и просидел в машине, пока Синтия не припарковалась поблизости от него. Вместе они вошли в уютный ресторанчик и выбрали столик на веранде под навесом, откуда открывался великолепный вид на озеро и где они могли поговорить без помех. Синтия заказала себе греческий салат, а Дженсен — «улов дня», хотя даже не знал, какая рыба попалась сегодня в сети местным рыбакам. Само название блюда показалось ему символичным.

Как только официант удалился, он сразу перешел к сути дела.

— Я нашел нужного нам человека, — Дженсен описал ей Виргилио и пересказал, что узнал о нем в «Медном дублоне».

— Но откуда ты знаешь, что он… — начала возражать Синтия, но Дженсен жестом остановил ее.

— Я еще не все тебе сказал. Я видел его в деле. Понизив голос, он принялся описывать ей события страшной ночи. Но как только он дошел до прибытия фургона и инвалидной коляски, уже Синтия оборвала его, прошипев:

— Заткнись! Не говори мне об этом! Не хочу ничего знать!

— Главное, что ты поняла, — пожал плечами Дженсен. — Это убийство совершил Виргилио. Ты наверняка слышала об этом преступлении.

— Конечно, слышала, идиот несчастный! — процедила покрасневшая от злости Синтия. — Ты не должен был мне этого говорить! А теперь заруби себе на носу: ты мне ничего не рассказывал! Сотри это из памяти.

— Хорошо, если тебе так угодно, но позволь еще кое-что объяснить, — Дженсен сделал паузу, потому что им подали еду. Дождавшись, чтобы официант ушел, он склонился через стол и заговорил еще тише, чем прежде: — Понимаешь, этот Виргилио… Он убивает с наслаждением. Я пристально наблюдал за ним в ту ночь. Он находчив и ни черта не боится.

Синтия помолчала немного, потом подавила раздражение и спросила:

— Ты уверен, что он еще выйдет с тобой на связь?

— Да, уверен. Он убрался к себе в Колумбию, чтобы переждать шумиху, но вернется. Тогда-то я и закажу ему твоих стариков. Не сомневаюсь, он возьмется. Нам же с тобой пока нужно кое-что подготовить. Во-первых, деньги.

— Они у меня припасены.

— Двести тысяч наличными?

— Да, ты же сам назвал эту сумму.

— Прибавь еще столько же для меня.

Синтия помедлила с ответом. Потом:

— Ладно, но только когда дело будет сделано.

— Согласен.

Синтия успокоилась и удивила его своим следующим заявлением.

— У меня появились кое-какие соображения, как нам обставить это преступление.

— Интересно, рассказывай.

— Недавно были совершены два убийства. Одно в Кокосовом оазисе, другое в Форт-Лодердейле, но похоже, что орудовал один и тот же человек. В каждом из этих дел были замечены странности. Наши сыщики предполагают, что серия будет продолжена.

— О каких это странностях ты упомянула?

— В том-то и дело. В Оазисе, а точнее в отеле «Ройел Колониел», на месте преступления нашли четырех дохлых животных.

— Я прочитал все про убийство в «Ройел Колониел», но о животных там не было ни слова.

— Прессе намеренно не сообщали об этом.

— А что было в Форт-Лодердейле?

— Точно не помню, но что-то в том же роде, — ответила Синтия. — Я и подумала, что убийство моих родителей можно было бы сделать похожим на те два…

— Идею понял, — сказал Дженсен. — Это отведет от нас всякие подозрения. Ты сможешь разузнать еще какие-нибудь подробности?

Она кивнула.

— Отлично. Тогда давай встретимся через пару недель…

Вскоре они вышли из ресторана. Счет оплатила наличными Синтия.

Дженсен намеренно пропустил «БМВ» Синтии вперед, когда они выезжали на шоссе Ай-Девяносто пять, чтобы вернуться в Майами. Он дождался, пока ее машина скрылась из виду, и тут же снова съехал с главной дороги, припарковав «вольво» у торгового центра.

Не покидая кабины, он запустил руку себе под пиджак и рубашку, достав из-под одежды крошечный диктофон. Перемотал пленку назад и с помощью наушников прослушал. Как ни тихо вели они свой разговор, запись получилась превосходной. Каждая фраза звучала четко, включая бурную реакцию Синтии, когда он сообщил ей, кто убил инвалида в каталке, и обсуждение убийства ее родителей.

Дженсен не сдержал улыбки. «Видишь, Синтия, — пробормотал он, — не одна ты умеешь втихаря записывать компрометирующие разговоры». Он от души надеялся, что ему не придется пускать в ход эту запись, но теперь, по крайней мере, ему было гарантировано: если что-то пойдет не так и он попадется, Синтию Эрнст он потянет за собой.

Глава 35

— Помнишь, в прошлый раз я рассказала тебе о двух убийствах? — спросила Синтия. — В Кокосовом оазисе и…

— Само собой, помню, — нетерпеливо перебил Дженсен. — Ты обещала побольше о них узнать.

— Я выполнила обещание.

Это происходило во второй половине июня, через две недели после их рандеву в Бока-Рейтон. Им понадобилось снова увидеться, но работа не позволяла Синтии даже ненадолго слетать на Багамы или Каймановы острова. Поэтому свидание было назначено в Хоумстеде, крохотном городишке в пятидесяти пяти километрах к югу от Майами. Они приехали туда по отдельности и сошлись в ресторане «Потликкерс».

Недолгая поездка утомила Дженсена; он плохо спал накануне ночью, как и несколько ночей до того. Его посещали кошмары, которые утром он помнил крайне смутно, но всякий раз он просыпался в холодном поту, и последними образами были инвалидное кресло, полупогруженное в воду, и зловещее лицо Виргилио почти вплотную к его собственному.

Интерьер «Потликкерса» отличала простота, Дженсен и Синтия сидели на скамьях за неполированным сосновым столом поодаль от других посетителей. Она принесла небольшой кожаный «дипломат» и поставила рядом с собой.

— У нас что-то неладно? — спросила она, заметив его кислую мину.

— О, Бога ради! Лучше спроси, что у нас ладно! Он готов был расхохотаться и сказать: «Нет, нет, у нас все хорошо. Хочу лишь напомнить, если ты запамятовала, что мы встретились здесь, чтобы спланировать двойное убийство, а расследовать его будут лучшие детективы города… Раскрой они его, кто знает, нам с тобой может выпасть огромное счастье рядышком сесть на электрические стулья… А так — нет! В остальном у нас все отлично».

— Говори тише, пожалуйста, — шикнула на него Синтия. — И не психуй раньше времени. Побереги нервишки. Все пройдет гладко. Помни, что я сужу обо всем с позиций профессионала. Что твой человек? Прорезался?

— Три дня назад, — кивнул Дженсен.

Ему позвонили ровно через пятнадцать дней после убийства Стюарта Раиса. Дженсен не стал спрашивать, откуда звонят, но догадался, что из Колумбии.

— Ты меня узнал? — голос несомненно принадлежал Виргилио. — Только не надо имен.

— Да, я узнал тебя.

— Я скоро вернусь. Тебе еще нужно?..

— Да, — Дженсен понял, что лучше отвечать так же односложно, как говорил сам Виргилио.

— Одна неделя, максимум две. О'кей?

— О'кей.

Вот, собственно, и весь их разговор. После того как он передал его Синтии, та спросила:

— Ты уверен, что не ошибаешься в нем? Он хорошо понимает, чего мы от него хотим?

— В нем я уверен на все сто. Таких, как он, не нанимают для пустяковых дел, и он это знает. Расскажи мне лучше про те, другие убийства. Что там еще были за странности, ты так их называешь?

— Да. В Кокосовом оазисе рядом с жертвами были оставлены четыре дохлые кошки, — начала она.

— Почему кошки? — Дженсен был удивлен.

— Не задавай глупых вопросов. Этого не знает никто. Весь отдел убийств ломает над этим головы.

— Ты говорила, что в Форт-Лодердейле было что-то подобное? Что именно?

— Это посложнее. Там у старика были обожжены ноги, и опять-таки никто не знает почему. Считается, что все это некие символы, которые придумал сумасшедший маньяк-убийца.

— И что же ты предлагаешь?

— Скопировать первое преступление. Скажи своему человеку, чтобы подбросил какую-нибудь дохлятину.

— Надеюсь, не четырех кошек? Синтия покачала головой.

— Нет. Полного совпадения не надо. Достаточно будет чего-нибудь одного… Пусть это будет хотя бы кролик. Чем не символ? Но есть еще кое-что.

Она рассказала, что жертв убийств всегда находили связанными, в сидячем положении, лицом друг к другу и с кляпами.

— Орудием убийств в обоих случаях был бови-нож. Знаешь, что это такое?

— Знаю, — кивнул Дженсен. — Он фигурировал в одном из моих романов. Такой нетрудно достать. Дальше.

— Еще деталь: на месте преступления должно громко играть радио. Тяжелый рок.

— Тоже не проблема, — Дженсен сконцентрировал внимание, чтобы все запомнить. Никаких записей он решил не вести — ни теперь, ни позже.

— Наличные деньги должны быть украдены до последнего цента, — продолжала Синтия. — У моего папаши их всегда полно при себе. Бумажник он на ночь кладет у постели. А вот матушкины драгоценности трогать нельзя ни в коем случае. Категорически. Ювелирные украшения серийный убийца не берет. Это нужно будет хорошенько растолковать.

— Нет проблем. Драгоценности легко опознать, наверняка убийца предпочитает не связываться с ними именно поэтому.

— Теперь о доме, — сказала Синтия. — Тебе может пригодиться вот это.

Она передала ему через стол сложенный рекламный буклет агентства по торговле недвижимостью. Развернув его, Дженсен увидел, что он целиком посвящен микрорайону Бэй-Пойнт и содержит подробный план улиц и особняков с прилегающими владениями. Один из домов был помечен жирным крестом.

— Это и есть?..

— Да, — сказала Синтия. — Еще имей в виду, что в доме работают трое. Дворецкий Паласио и его жена при доме и живут. Горничная приезжает рано утром и заканчивает в четыре пополудни.

— Значит, по вечерам в доме находятся четыре человека?

— Да, но не по четвергам, когда Паласио обязательно уезжают в Уэст-Палм-Бич навестить сестру миссис Паласио. Они уезжают вскоре после обеда и никогда не возвращаются до полуночи, часто — позже.

Дженсен почувствовал, что голова перегревается от обилия информации.

— Боюсь что-нибудь забыть, — сказал он и выудил из кармана ручку.

— Дай, я сама тебе запишу, — Синтия нетерпеливо вырвала у него ручку и на полях буклета вывела:

Горная — нач, рано, заканч. 16–00.

Пал-о — по чете, уеззк. Возвр, пос. 12.

Сложив брошюру гармошкой и убрав ее в карман, Дженсен спросил:

— Есть еще что-нибудь, что мне нужно знать про те два убийства?

— Да. Они отличались крайней жестокостью. Синтия сама не удержалась от гримасы отвращения, когда описывала ему обезображенные трупы Фростов и Хенненфельдов. Как и всю прочую, эту информацию она без труда получила в отделе.

За несколько дней до того ближе к вечеру Синтия заглянула в отдел по расследованию убийств. Старшие офицеры из других отделов нередко захаживали сюда поболтать с коллегами, послушать байки про интересные дела, да и кофе здесь всегда варили отменный. Синтия как бывший детектив этого отдела и вовсе была частой гостьей — по делу и без.

Время было выбрано в этот раз так, чтобы народу в отделе было поменьше. В главной рабочей комнате она застала двух детективов и сержанта Пабло Грина; он дежурил. Обменявшись с ними приветствиями, Синтия сказала:

— Кстати, мне заодно нужно бы поднять одно старое дело.

— Ради Бога, майор, — Пабло сделал легкий жест в сторону двери, за которой находился архив. — Вы и сами знаете, где что, но если понадобится помощь, только кликните.

— Непременно, — ответила Синтия.

Оказавшись в одиночестве в архивном помещении, она действовала без промедлений. Где искать папки с делами об убийствах Фростов и Хенненфельдов, ей было хорошо известно. Она достала их и положила на рабочий стол. Первая папка могла показаться необъятной по размерам, но Синтия быстро извлекла из нее записи, сделанные рукой Бернарда Квинна, ведущего следователя по делу, и Малколма Эйнсли, руководившего следственной группой.

Она просматривала их рапорты и отчеты по диагонали, задерживаясь на полезной для себя информации, которую быстро заносила в блокнот. С делом Фростов она разобралась за несколько минут и открыла вторую папку, которая была гораздо тоньше, поскольку это дело вела не полиция Майами, а детектив при шерифе Бенито Монтес из Форт-Лодердейла. Он-то и переслал коллегам копию первоначального рапорта об осмотре места преступления и еще некоторые документы.

Возвратив обе папки на место, Синтия вернулась в рабочую комнату и попрощалась с детективами и сержантом Грином. На выходе она посмотрела на часы. В отделе она пробыла всего двенадцать минут, и никто не смог бы догадаться, какие именно дела она брала.

У себя в кабинете она просмотрела сделанные записи, чтобы закрепить их содержание в памяти, после чего вырвала из блокнота несколько страниц и спустила в унитаз служебного туалета.

Слушая в хоумстедском ресторане рассказ Синтии о том, какой чудовищной жестокостью отличались убийства в Кокосовом оазисе и Форт-Лодердейле, Дженсен про себя был уверен, что Виргилио без труда сумеет устроить такую же кровавую бойню. Связать жертвы, заткнуть рты, усадить друг против друга, что Синтия считала крайне важным, — для него пара пустяков.

Взвешивая все это, он не мог не восхититься идеей имитировать два убийства, совершенных ранее. Извращенная, но гениальная! Впрочем, чуть покопавшись в себе, он должен был признать, что при том образе жизни, который он вел достаточно длительное время, во всем этом уже не могло быть для него ничего извращенного.

— Эй, очнись! — окликнула его через стол Синтия.

Дженсен тряхнул головой.

— Старался получше запомнить все твои указания, — солгал он.

— Тогда добавь к ним еще одно. Никаких отпечатков пальцев.

— Это само собой разумеется, — Дженсену живо припомнились перчатки на руках Виргилио, толкавшего кресло-каталку в сторону воды.

— А теперь еще одна важная вещь, — сказала Синтия, — и теперь уже действительно последняя. Дженсен ждал.

— Между убийствами в Оазисе и Форт-Лодердейле прошло четыре месяца и двенадцать дней. Я не поленилась высчитать это.

— И что же?

— А то, что серийные убийцы зачастую совершают свои преступления примерно через равные промежутки времени. Это значит, что маньяк, под которого мы хотим сработать, ударит в следующий раз в самом конце сентября или в первую неделю октября. Так получается по моим расчетам.

— И что же это означает для нас? — все еще недоумевал Дженсен.

— Что мы должны выбрать день в середине августа. Тогда, если настоящий серийный убийца вновь пойдет на преступление в то время, что я тебе назвала, интервал все равно будет значительным, и никто не заметит здесь никакой странности.

На этом Синтия осеклась и посмотрела на Дженсена изучающе.

— Да что с тобой? Почему я опять вижу вытянутую физиономию?

Дженсен, который действительно сидел мрачнее тучи, тяжело вздохнул:

— Хочешь знать, что я обо все этом думаю?

— Вообще-то, мне плевать, но скажи, если тебе так хочется.

— Я боюсь, Син, что мы перехитрим сами себя.

— То есть?

— Чем больше мы с тобой говорим, тем сильнее у меня предчувствие, что где-то мы с тобой совершаем ошибку, жуткую ошибку.

— И что же ты предлагаешь? — спросила Синтия ледяным тоном.

Дженсен помедлил. Затем, обуреваемый противоречивыми эмоциями, понимая все значение слов, которые сейчас произнесет, он ответил:

— Я предлагаю отказаться от затеи и все отменить. Здесь и немедленно.

Сделав глоток содовой, стакан с которой стоял перед нею на столе, Синтия очень спокойно и тихо спросила:

— Тебе не кажется, что ты кое о чем забываешь?

— Это ты о деньгах? — Дженсен провел кончиком языка по пересохшим губам.

Синтия кивнула.

— Да, я привезла тебе деньги, — она легко дотронулась рукой до кожаного «дипломата» на скамье рядом с собой. — Но ничего, как привезла, так и увезу.

Взяв чемоданчик за ручку, она поднялась, чтобы уйти. Потом остановилась и посмотрела на Дженсена сверху вниз.

— Я оплачу наш с тобой счет на выходе из ресторана. Тебе теперь каждый цент дорог. Придется ведь нанимать адвоката, причем завтра же. А если ты этого не можешь себе позволить, защитника тебе предоставят бесплатно. Боюсь только, что не самого лучшего.

— Не уходи! — он потянулся и вцепился ей в запястье. Потом попросил униженно: — Бога ради, садись.

Синтия опустилась на скамью, но молчала, выжидающе глядя на Дженсена.

— Хорошо! — не выдержал молчания тот. — Тебе, видно, нужно, чтобы я признал это вслух. Да, я сдаюсь-Сдаюсь опять. Я знаю, что все козыри у тебя на руках, что ты пустишь их в ход и потом ни секунды не будешь раскаиваться. Поэтому давай вернемся к нашему прежнему разговору там, где мы его прервали.

— Ты уверен, что действительно хочешь этого? — спросила она.

— Да, — кивнул он невесело.

— Тогда помни, что наш «день Икс» должен быть как можно ближе к середине августа, — она опять говорила по-деловому, словно между ними ничего не произошло. — Мы не будем больше встречаться. Очень долго. Можешь звонить мне домой, но будь краток и осторожен, чтобы не сболтнуть лишнего. Когда будешь называть мне дату, прибавь к ней пять дней, а я буду знать, что мне их нужно вычесть. Понятно?

— Понятно.

— Так, а теперь выкладывай, что еще у тебя?

— Только одно, — сказал Дженсен. — От всей этой конспирации у меня кое-что встало. Не хочешь ли воспользоваться случаем?

— Еще как хочу, — улыбнулась она. — Пошли отсюда скорей. Найдем какой-нибудь мотель.

Когда они обнявшись выходили из ресторана, она сказала:

— Кстати, это для тебя. Смотри не потеряй.

И протянула ему «дипломат».

Дженсен подчинился воле Синтии и принял от нее деньги, но это не значило, что сомнения покинули его. А упоминание об адвокате, который может ему понадобиться, натолкнуло его на одну мысль.

По вторникам в Атлетическом клубе Майами Дженсен обычно играл в теннис с неким Стивеном Крузом. Их связывало несколько месяцев ни к чему не обязывающей дружбы на корте. От других завсегдатаев клуба и по газетным публикациям Дженсен знал, что Круз — преуспевающий адвокат по уголовным делам. И вот однажды вечером, когда они оба стояли под душем после нескольких хороших сетов, Дженсен вдруг поддался импульсу и спросил:

— Стивен, если у меня вдруг случатся нелады с законом и понадобится помощь юриста, смогу я на тебя рассчитывать?

Круз был искренне поражен:

— Послушай, я надеюсь ты ничего такого…

Дженсен поспешил отрицательно помотать головой:

— Нет, ничего такого. Я спрашиваю просто так, теоретически.

— В таком случае, конечно, можешь.

Продолжать этот разговор они не стали.

Глава 36

Двести тысяч долларов наличными — ровно. Дженсен пересчитал деньги у себя в спальне, но не банкнот за банкнотом, на что потребовалось бы слишком много времени, а пачками, наугад вскрывая некоторые из них. Как он и ожидал, все купюры оказались бывшими в употреблении и разного достоинства. Преобладали все же сотенные, причем нового, хорошо защищенного от подделки образца, запущенные в обращение в 1996 году. Дженсен счел это большим плюсом. Он знал, что вопреки заверениям американского правительства, будто старые сотни принимаются наравне с новыми, многие отказывались теперь иметь с ними дело, опасаясь нарваться на фальшивки.

Следующими по количеству в чемоданчике Синтии были пятидесятидолларовые бумажки. С этими никаких проблем быть не должно, хотя новые купюры тоже были уже на подходе. Немало оказалось и пачек с двадцатками, но мельче не было.

Дженсену легко было представить себе, как Синтия заказывала деньги в конкретных купюрах (эта скрупулезность в ее характере) и как перевозила их с Каймановых островов. Скорее всего для этого ей понадобилось слетать туда несколько раз. Ввозить в США более десяти тысяч долларов, не задекларировав их на таможне, официально запрещено. Но та же Синтия рассказывала ему как-то, что таможенники в Майами никогда не «трясли» офицеров полиции. Достаточно было потихоньку предъявить свой жетон.

Синтия, разумеется, понятия не имела, что Дженсен знает про ее капиталы на Кайманах. Однако четыре года назад, когда они вдвоем резвились в номере отеля на Большом Каймане, случилось так, что у Синтии начались нелады с желудком, и она надолго заперлась в туалете. Ее чемоданчик стоял на самом виду, и Дженсен поспешил воспользоваться случаем, чтобы изучить его содержимое. Быстро перебрав лежавшие внутри бумаги, он наткнулся на обычное месячное уведомление Банка Каймановых островов, где за Синтией значилось более пяти миллионов долларов, Дженсен беззвучно присвистнул. Было там еще письмо от некоего «дядюшки Зака», подтверждавшего, что последний денежный перевод на имя Синтии является его даром. Другая пачка бумаг показывала, что Синтия уведомила о существовании этого счета налоговую службу США и аккуратнейшим образом платила налоги с полученных процентов. Чрезвычайно умно, отметил тогда про себя Дженсен.

Не представляя, зачем ему это может понадобиться, он достал записную книжку и перенес туда основные реквизиты; лучше бы снять ксерокопии, но на это не хватило времени. Достаточно и того, что он успел записать название банка, номер счета, баланс на тот месяц, а также фамилию финансового консультанта Синтии и его адрес в Форт-Лодердейле, номер и дату письма из налоговой инспекции. Взял он на заметку и «дядюшку Зака». Потом Дженсен вырвал эту страничку из записной книжки и спрятал.

Много позже он стал понимать отношение Синтии к своим «каймановым капиталам». Она не воспринимала их как реальные деньги и, вероятно, никогда не стала бы тратить на себя. Поэтому для нее было не так уж и важно, сколько заплатить и кто эти деньги получит. Например, Дженсену было совершенно ясно, что Синтия подозревает его во лжи, когда он называет ей сумму, которую необходимо заплатить Виргилио; что он собирается прикарманить часть ее в придачу к крупному вознаграждению, которое Синтия выделяла лично для него.

Само собой, Дженсен обманывал ее. За убийство Эрнстов он намеревался предложить Виргилио не больше восьмидесяти тысяч, готовый в случае необходимости поднять гонорар до ста. Дженсен снова обдумывал все это, убирая пачки денег в «дипломат», и улыбался. Настроение заметно улучшилось; от сомнений и страхов, одолевавших его в Хоумстеде, не осталось и бледной тени.

Пять дней спустя около семи вечера в принадлежавшей Дженсену квартире на третьем этаже дома по авеню Брикелл раздался зуммер домофона. Это значило, что кто-то нажал на кнопку у подъезда внизу. Дженсен включил переговорную систему и спросил:

— Кто это?

Ответа не последовало. Он повторил вопрос. Снова молчание. Дженсен пожал плечами и вернулся в гостиную.

Через несколько минут все в точности повторилось. Дженсен был раздражен, но не придал этому большого значения — иногда с домофоном баловались соседские детишки. Но когда зуммер заголосил в третий раз, до него дошло, что ему посылают некий сигнал, и с чувством легкого беспокойства он спустился вниз. Там ему не встретился никто, кроме возвращавшегося домой жильца дома.

Свой «вольво» Дженсен припарковал на улице рядом с домом. Непонятно, что двигало им, когда он вышел из парадного и подошел к машине. Приблизившись, он вздрогнул, заметив, что на пассажирском сиденье кто-то расположился; мгновение спустя он узнал Виргилио. Дженсен хорошо помнил, что запер машину, и теперь, когда он открывал ключом дверь со стороны водителя, его так и подмывало поинтересоваться: «Как, черт побери, ты сюда залез?», но он подавил в себе это желание. Виргилио уже успел продемонстрировать, что он на все руки мастер.

— Поехали, — распорядился колумбиец, взмахнув огромной лапищей.

— Куда? — спросил Дженсен, запустив двигатель.

— Где поспокойнее.

Минут десять Дженсен кружил совершенно бесцельно, потом свернул на стоянку перед закрытым хозяйственным магазином, выключил зажигание, огни и откинулся на сиденье, выжидая.

— Что молчишь? Говори, — прервал молчание Виргилио. — Есть для меня работа?

— Да, — в самом деле, подумал Патрик, почему не взять быка за рога. — Моим друзьям нужно убрать двоих.

— Кто твои друзья?

— Этого я тебе не скажу. Так будет спокойнее для всех нас.

— О'кей, — наклонил голову Виргилио. — Которых надо убить… они — большие люди?

— Да. Один из них — городской комиссар.

— Тогда будет стоить много денег.

— Я заплачу тебе 80 тысяч долларов, — сказал Дженсен.

— Не годится, — Виргилио энергично замотал головой. — Нужно больше. Сто пятьдесят.

— У меня столько нет. Сто тысяч я, быть может, и смогу достать, но не больше.

— Тогда не договоримся, — Виргилио положил руку на ручку двери, словно собираясь выйти из машины, но потом передумал. — Сто двадцать тысяч. Половина сейчас, половина — когда сделаю.

Торговля зашла слишком далеко, отметил про себя Дженсен, который уже сожалел, что не взял с самого начала пониже; можно было предложить пятьдесят тысяч. Впрочем, ему все равно оставалось восемьдесят тысяч в дополнение к тем деньгам, что Синтия обещала ему самому. В том, что она выполнит обещание, у него не было никаких сомнений.

— Я подготовлю шестьдесят тысяч через два дня, — сказал он. — Вызовешь меня тем же способом, что и сегодня.

Колумбиец знаком показал, что согласен. Потом кивнул на руль автомобиля, сказал:

— Где живут эти люди? Покажи, Почему бы и нет? — рассудил Дженсен. Он снова завел мотор, направил машину в сторону Бэй-Пойнта и вскоре остановился вблизи охраняемого въезда в фешенебельный микрорайон.

— Дом за этой оградой, — объяснил он. — Она снабжена сигнализацией, а территорию патрулирует охрана.

— Ничего, пролезу. У тебя есть план дома?

Дженсен открыл «бардачок» и достал копию буклета, который несколько дней назад дала ему Синтия. Оригинал был припрятан в надежном месте. Он показал Виргилио помеченный крестом дом на плане местности и пояснил смысл пометок, сделанных Синтией от руки: часы работы горничной и еженедельную отлучку дворецкого с женой.

— Хорошо! — подытожил Виргилио, пряча копию буклета в карман. Слушая инструкции, он морщил лоб, старался все запомнить, дважды попросил повторить информацию, потом кивком подтвердил, что усвоил ее. Кем бы он ни был, этот головорез, но в сообразительности ему не откажешь, подумал Дженсен.

Затем он объяснил, почему необходимо, чтобы убийство походило на два других.

— Это и в твоих интересах тоже, — сказал он. Виргилио согласно кивнул.

Дженсен стал описывать ему подробности. Нужно оставить на месте дохлое животное, можно кролика. Должно громко играть радио, тяжелый рок по местной станции «Металл, 105».

— Знаю такую, — вставил слово Виргилио. Никаких отпечатков пальцев… Виргилио кивнул несколько раз… Забрать все наличные деньги, какие найдутся в доме, но драгоценности не трогать… Жестом показано согласие… Убийство должно быть совершено ножом…

— Бови-нож, знаешь, что это такое? Сможешь раздобыть?

Виргилио:

— Смогу.

Дженсен пересказал почти дословно все, что сообщила ему Синтия о том, как должно выглядеть место преступления: жертвы связаны, кляпы, сидят лицами друг к другу, жуткие раны, лужи крови… В темноте машины он не мог быть уверен, но ему показалось, что здесь Виргилио улыбнулся.

— Ты уверен, что все запомнишь? — спросил Дженсен под конец.

— Все уже здесь, — ответил колумбиец, прикоснувшись пальцем ко лбу.

Потом обсудили дату, по настоянию Синтии Дженсен назвал середину августа.

— Я уеду. Потом вернусь, — сказал о своих планах Виргилио, и Дженсен понял, что шестьдесят тысяч задатка сразу переместятся вместе с ним в Колумбию.

Под конец сошлись на семнадцатом августа.

Когда они подъезжали к дому Дженсена, Виргилио почти в точности повторил свои слова в ночь убийства Стюарта Раиса:

— Эй! Не вздумай меня подставить. Убью.

— Мне и в голову не может прийти подставлять тебя, Виргилио, — заверил Дженсен искренне. Но он дал себе обещание после убийства Эрнстов держаться от Виргилио как можно дальше. Этот способен расправиться со всяким, не исключая и Дженсена, если ему взбредет в голову получше замести следы.

В тот же вечер он позвонил Синтии и, даже не назвавшись, сказал только:

— Двадцать второе августа.

Она вычла из этой цифры пять и ответила:

— Поняла тебя. — И сразу повесила трубку.

Глава 37

Синтия пробыла в Лос-Анджелесе целых восемь дней, когда ей сообщили о трагической гибели родителей. Все это время она жила раздвоенной жизнью. Одна ее часть целиком состояла из напряженного ожидания, другая — протекала совершенно нормально, в обычной прозе повседневности.

Официально она приехала в Лос-Анджелес для того, чтобы прочитать сотрудникам местного управления полиции серию лекций об опыте полицейских Майами по налаживанию контактов с общественностью. Для нее это было не в новинку: она уже читала подобные лекции в других городах. Кроме того, она собиралась провести несколько отпускных дней вместе с Пэйдж Бэрделон — старой подругой еще по школе «Пайн-Крест», а ныне вице-президентом «Юниверсал пикчерс», которая жила в Брентвуде.

После того как двадцать седьмого июня Патрик Дженсен сообщил Синтии, что долгожданное событие произойдет семнадцатого августа, она заказала себе билет из Флориды в Калифорнию на десятое августа. О ее поездке и лекциях даже сообщила в своей популярной среди читателей колонке «О чем говорят в городе» известная журналистка из «Майами гералд» Джоан Флейшман, — Синтия сама позаботилась обо всем, по-приятельски позвонив Джоан за день до отъезда. Заметка на эту тему появилась и в «Лос-Анджелес таймс» — опять-таки понадобился звонок Синтии своему калифорнийскому коллеге Уинслоу Макгоуну.

— Пойми, не то чтобы мне нужна была реклама, — объясняла она ему, — но чем чаще мы будем напоминать публике, насколько мы печемся о взаимопонимании с общественностью, тем легче нам с тобой будет работать.

Коллега не мог с ней не согласиться. В результате ее отсутствие на востоке страны и появление на западе было как бы запротоколировано прессой.

Узнав о планах Синтии, Пэйдж Бэрделон искренне обрадовалась.

— Жить ты непременно будешь у меня! — заявила она по телефону. — С тех пор как мы с Биффи расстались, я слоняюсь по этой огромной квартире, как чужая. Приезжай скорее, Син! Уж мы с тобой закатим веселье, обещаю!

Синтия охотно приняла приглашение и отправилась к подруге прямиком из Лос-Анджелесского аэропорта.

Свои лекции — шесть часов в день на протяжении двух недель — Синтия начала уже на следующий по прибытии день. Ее слушателями, собравшимися в большом конференц-зале главного здания управления полиции Лос-Анджелеса, стали восемьдесят офицеров во всех званиях из восемнадцати подразделений, представлявших различные этнические группы. Примерно две трети из них пришли на занятия в форме, остальные были в штатском. В полиции Лос-Анджелеса как раз предпринималась попытка трансформировать единую для всего региона организацию с жестоким централизованным управлением в несколько локальных управлений, тесно сотрудничающих с населением подконтрольных территорий. Нужно было избавляться и от груза прошлого, символами которого стали воинственный бывший начальник управления Дэррил Гейтс и скандальное дело Симпсона. Аналогичные реформы в Майами, которые начались много раньше и были проведены с большим успехом, по всей стране считались образцом для подражания.

Вот как Синтия высказалась по этому поводу в начале вводной лекции:

— В современной полиции, как в машине, во главе угла должна стоять профилактика. Вот почему столь повышается роль подразделений по связям с общественностью. На первый взгляд, в нашей работе нет ничего мудреного: мы должны учить людей принимать меры предосторожности, которые снизили бы для них вероятность стать жертвами преступников. Вторая важнейшая задача состоит в том, чтобы не позволять втягивать граждан, особенно юных, в мир преступности. С этим мы справляемся далеко не всегда, поэтому наши недоброжелатели имеют основания утверждать, что переполненные тюрьмы — это не следствие наших успехов, а показатель наших неудач.

Слушатели при этом заерзали на стульях, а последние слова вызвали даже сдержанные недовольные возгласы. Поэтому Синтия резковато бросила в зал следующую ремарку:

— Хочу напомнить, что я здесь не для того, чтобы льстить вашему самолюбию, а чтобы заставить вас задуматься.

Между тем, если бы кто-нибудь заглянул в ее собственные мысли, которые сейчас шли в двух совсем разных руслах…

«О, это нескончаемое ожидание… Ночами лежать без сна, воображая, как убийца проникает в Бэй-Пойнт… Находит моих родителей…»

Она внутренне собралась и перешла к подробному рассказу о программах работы с населением, принятых управлением полиции Майами.

— Но само собой разумеется, — подытожила она, — что, уделяя повышенное внимание связям с общественностью, мы не забываем внушать публике, что для тех, кто несмотря ни на что совершает грабежи, изнасилования, поджоги и убийства, мы остаемся непобедимой силой, способной раскрыть любое преступление. Что мы будем нещадно бороться с ними с помощью все более современных методов и еще более жестких наказаний.

После этих слов ее аудитория заулыбалась, одобрительно закивала.

Вопреки первоначальному скептицизму под конец выступления Синтию наградили более чем щедрыми аплодисментами, а потом посыпались вопросы — их было так много, что первая лекция продлилась на полчаса дольше, чем планировалось.

Когда все начали расходиться, к Синтии подошел один из офицеров, грузный человек с седеющими волосами.

— Прими поздравления, все прошло отлично, — сказал он. Потом, когда они остались вдвоем, он немного помялся, но решился продолжить:

— Послушай, Синтия, это, конечно, не мое дело, но с самого приезда ты кажешься мне чем-то расстроенной. У тебя все в порядке? Может быть, я просчитался в организации лекций?

Для Синтии это было как гром среди ясного неба. Она-то была уверена, что надежно умеет скрывать свои мысли и переживания от других. Этот Макгоун оказался слишком наблюдателен.

— Нет, все отлично, — заверила она его. — Абсолютно никаких проблем.

Про себя же решила, что должна удвоить осторожность.

И все же Синтии было бы трудно избавиться от навязчивых мыслей о том, что скоро должно было произойти в пяти тысячах километров от нее, если бы не неуемный пыл Пэйдж. В первое же утро она усадила Синтию в свой черный открытый «сааб» и повезла на одну из съемочных площадок «Юниверсал», где как раз шла работа над полицейским боевиком. Они мчались на север по Четыреста пятому шоссе, ветер резвился в их прическах.

— Прямо как в «Тельме и Луизе», — потешалась Пэйдж. Она была высока и стройна, светлые локоны до плеч, голубые глаза. «Типичная девчонка из Лос-Анджелеса», — в шутку называла она себя.

— А что это будет за фильм? — спросила Синтия.

— «Слепая справедливость», о, это замечательный сюжет! Ночью в аллее поблизости от полицейского участка убивают семилетнюю девочку. Сыщик, которому поручают расследование, отличный полицейский, нормальный мужик с хорошей семьей, но чем больше ему удается выяснить, тем больше улик против него самого.

— Это что же, детектив убил ребенка?

— Так задумано по сценарию. У него редкая форма шизофрении, и он сам не догадывается, что совершил преступление.

— Ну, вы даете! Неужели ты это серьезно? — рассмеялась Синтия.

— Конечно, серьезно. На самом деле это так увлекательно! Мы даже наняли психиатра, чтобы не напутать в диагнозах.

— И что же происходит дальше?

— По правде сказать, сама не знаю. Сценаристов попросили переписать концовку, как только мы сумели заполучить на главную роль Макса Кормика. Его агент заявил, что если Кормик сыграет убийцу такой крохи, его дальнейшая карьера окажется под угрозой. Так что теперь, наверное, придется сделать убийцей его напарника.

— Напарника? По-моему, это получится слишком предсказуемо.

— Ты так думаешь? — Пэйдж казалась озадаченной не на шутку.

— Конечно, разве ты сама не видишь? Может, лучше жену?

— Жену? Вот это идея! Подожди минуточку… — Пэйдж схватилась за мобильный телефон и быстро набрала номер. — Майкл? Послушай. Я тут вместе с подругой. Она из полиции Майами. Она считает, что убийцей должна быть Сьюзен.

Пауза. Потом:

— Да, сейчас спрошу… Син, какие мотивы могли быть у жены, чтобы стать убийцей?

Синтия пожала плечами.

— Предположим, она полюбила другого, и ей нужно избавиться от мужа. Вот она и подстроила так, чтобы подозрение пало на него.

— Ты все слышал, Майкл?.. О'кей, поразмысли над этим.

Пэйдж с довольной улыбкой положила трубку.

— Теперь я могу пригласить тебя поужинать в лучший ресторан города за счет студии.

— Почему?

— Что значит, почему? Ты же консультант сценариста.

Пэйдж проехала к самым задворкам киностудии «Юниверсал» и остановила машину у огромной площадки с навесом в форме гигантской белой ракушки. Внутри нее кипела жизнь. Синтия восхищенно взирала на происходившее. Впечатление было такое, что часть здания полицейского управления перенесли под навес, а потом окружили юпитерами, лесами, камерами с тучами людей.

— А я увижу Макса Кормика? — тихо спросила Синтия, тронув подругу за плечо.

— Пойдем, — Пэйдж повела ее за собой туда, где в одном из шезлонгов Макс, прославленная кинозвезда, ожидал начала следующего дубля. Это был рослый, очень уверенный в себе человек лет сорока с начавшими седеть волосами и глазами цвета скорлупы спелого лесного ореха.

— Доброе утро. Макс, — сказала Пэйдж. — Позволь тебе представить майора Синтию Эрнст. Она из полицейского управления Майами.

— Разве у нас в сценарии есть женщина-полицейский из Майами? — спросил он недоуменно.

— Нет, нет, — смутилась Синтия. — Я вовсе не актриса.

— О, извините. Мне просто показалось… Словом, вы больше похожи на актрису, чем на настоящего сотрудника полиции.

— Если бы я была актрисой, я бы больше денег получала.

Актер кивнул, явно испытывая неловкость.

— Да, это правда, хотя и глупо, не так ли?

— Не знаю, не знаю. Еще в школе я попробовала однажды сыграть в спектакле, это оказалось дико трудно! Я все время думала о том, какой должна быть моя героиня, и потому все получалось очень неестественно.

Макс Кормик взял ее за руку и подвел к накрытому столу.

— Настоящий актер никогда не думает о том, как он играет. Никогда! Если начнешь думать об этом, сразу станет заметно. Актер думает только о том, как ему остаться самим собой, то есть той новой личностью, в которую ему необходимо на время перевоплотиться. О новой жизни, работе, семье — обо всем!

Синтия кивнула, и со стороны могло показаться, что она сделала это просто из вежливости. На самом же деле она запомнила каждое слово.

Восемнадцатое августа. Через шесть дней. В дверь квартиры Пэйдж позвонили без десяти семь утра. Через несколько секунд звонок повторился.

Синтия лежала в постели, но не спала. Она слышала первый звонок. Потом, после второго, заспанный голос Пэйдж:

— Какого черта!.. В такую-то рань…

Дверь соседней спальни открылась, но прежде чем Пэйдж добралась до входной двери, раздался третий звонок.

— Не трезвоньте, я уже иду! — крикнула Пэйдж раздраженно.

Синтия почувствовала, как участился ее пульс, но продолжала лежать неподвижно — будь что будет!

Пэйдж посмотрела в «глазок» и увидела на лестничной площадке мужчину в форме полицейского. Она отперла два замка, сняла накидную цепочку и открыла дверь.

— Здравствуйте, мэм. Меня зовут Уинслоу Макгоун, — голос был негромкий, тон интеллигентный. — Я работаю вместе с майором Синтией Эрнст. Полагаю, она остановилась у вас?

— Да. Что-нибудь случилось?

— Сожалею, что пришлось побеспокоить вас в столь ранний час, но мне необходимо ее видеть.

— Войдите, сэр, — предложила Пэйдж. Потом окликнула подругу: — Ты не спишь, Син? К тебе пришли.

Синтия неспешно накинула халат и вышла в прихожую. С лучезарной улыбкой она приветствовала Макгоуна:

— Привет, Уинслоу. Что привело тебя сюда спозаранку?

Он не ответил, а обратился к Пэйдж:

— Где мы с Синтией могли бы поговорить с глазу на глаз?

— Идите в мой кабинет, — она жестом указала себе за спину. — Закончите, дайте знать. Кофе уже будет готов.

Когда Синтия и Макгоун уселись друг против друга, она сказала:

— Ты что-то слишком серьезен, Уинслоу. Что-то стряслось? — она говорила небрежно, а в уме крутились слова Макса Кормика. Актер никогда не думает, как он играет. Никогда! Если начнешь думать об этом, сразу станет заметно…

— Увы, да, — сказал Макгоун, отвечая на ее вопрос. — У меня плохие новости для тебя, очень плохие. Тебе нужно бы подготовиться…

— Я готова выслушать тебя. Говори же! — перебила она нервно. Потом, словно ее вдруг осенило: — Что-то с родителями?

Макгоун медленно наклонил голову.

— Да, с родителями… И самое плохое…

— Боже, нет! Они?.. — Она запнулась, будто не в силах вымолвить это слово.

— Да. Не знаю, как сообщать такие вести, но… Боюсь, что оба они мертвы.

Синтия спрятала лицо в ладонях и вскрикнула. Потом позвала:

— Пэйдж! Пэйдж!

Пэйдж опрометью вбежала в кабинет.

— О, Пэйдж, мои мама и папа… — воскликнула Синтия.

Когда же подруга заключила ее в свои объятия, она повернулась к Макгоуну:

— Это… это была… автокатастрофа?

— Нет, — он покачал головой. — Знаешь, Син, лучше я пока не буду тебе ничего больше рассказывать. Тому, что может вынести человек, тоже есть предел. С тебя достаточно.

Пэйдж горячо его поддержала, еще крепче обнимая Синтию.

— Да, прошу тебя, милая! Тебе нужно успокоиться, взять себя в руки.

Поэтому прошло еще четверть часа, прежде чем Синтия — новая личность в новом сценарии — узнала некоторые подробности убийства своих родителей.

С этого момента ей оставалось только плыть по течению. Уинслоу Макгоун и Пэйдж посчитали, что Синтия находится в состоянии шока, в чем их еще более убедила ее рассеянная покорность. К Макгоуну скоро присоединились двое полицейских в форме, один из которых сразу сел к телефону.

— Мы поможем тебе срочно вернуться домой, — сказал Макгоун Синтии. — Я уже отменил твои остальные лекции. Сегодня же вечером ты отправишься в Майами прямым рейсом. Наша машина доставит тебя в аэропорт.

— Я полечу с тобой, Син, — сразу заявила заботливая Пэйдж. — В таком состоянии тебя нельзя отправлять одну. Я могу сама упаковать твой чемодан, если не возражаешь.

Синтия только отрешенно кивнула и буркнула:

— Спасибо.

Полезно иметь спутницу в дороге, хотя она сразу решила, что долгое присутствие Пэйдж в Майами ей решительно ни к чему. Она вытянулась на кушетке, на которую ее прежде усадили, и закрыла глаза, отстранившись от окружавшей суеты.

Вот и свершилось, думала она, родители мертвы. Долгожданная цель достигнута. Почему же не ощутила она той эйфории, той радости, которую предвкушала? Все ее чувства сейчас сводились к одному — полнейшей опустошенности. Это оттого, вероятно, что никто, кроме Патрика Джексона и ее самой, никогда не узнает правды — почему было совершено это убийство и кто его так гениально спланировал.

Она по-прежнему не сожалела о содеянном. Такая развязка была необходима; своего рода логическая концовка, возмездие за зло, причиненное ей. Только такой и могла быть расплата за изломанное, беспросветное детство, которое устроили ей Густав и Эленор. Вот и выросла она такой, какая есть теперь, то есть человеком, который, как она по временам честно признавалась, не нравился ей самой.

Жизненно важный вопрос: была бы она другой, могла ли она стать иным человеком, если бы не семена ненависти и гнева, посеянные извращенными домогательствами отца и лицемерным невмешательством матери? Конечно!.. Да!.. Она непременно выросла бы другой. Не такой сильной, наверное, но гораздо добрее. Хотя кто может знать такие вещи? И в любом случае с ответом на этот вопрос она опоздала ровно на полжизни. Модель, по которой отлили характер Синтии, давно сломана. Она такая, какая есть, и не хочет да и не может измениться.

Ее веки все еще были смежены, когда в ее мысли вторгся негромкий голос Пэйдж:

— Мы все устроили, Син. Но до выезда в аэропорт еще несколько часов. Не вернуться ли тебе в постель, чтобы немного поспать?

Синтия приняла предложение с благодарностью. Стараниями Пэйдж перелет на восток прошел без приключений.

Перед приземлением в Майами Синтия украдкой втерла себе в глаза немного соли. Этому трюку она научилась как раз в том школьном драмкружке, о котором упомянула в разговоре с Максом Кормиком. Эффект был неизменным: сначала слезы, потом покрасневшие глаза. На самом деле за все эти дни она не проронила ни единой слезинки, так что фокус с солью оказался как нельзя кстати.

Впрочем, хотя она и разыгрывала глубочайшее горе, она практически сразу дала всем понять, что вновь обрела душевные силы, полностью овладела собой и готова узнать все подробности убийства своих родителей. При ее служебном положении, открывавшем доступ в полицейские подразделения штата, никаких препятствий для этого не существовало.

На второй после возвращения день Синтия приехала в родительский дом в Бэй-Пойнт, опоясанный желтой лентой полицейского заграждения. В гостиной первого этажа она застала сержанта Брюмастера, который руководил следствием.

— Майор, — сказал он, едва завидев ее, — позвольте выразить вам мои самые искренние соболезнования в связи с…

Она жестом остановила его.

— Спасибо, Хэнк, я очень тронута, но стоит мне услышать слова сочувствия, особенно от старого, верного друга, я начну реветь. Пойми меня правильно, прошу.

— Я вас понимаю, мэм, — с готовностью отозвался Брюмастер. — И обещаю, мы сделаем все возможное, чтобы прищучить гада, который… — он задохнулся от переполнявших его эмоций и не смог закончить фразы.

— Расскажи мне все, что тебе известно, — велела Синтия. — Я слышала, ты рассматриваешь смерть моих родителей как одно из серии убийств?

Брюмастер кивнул.

— Да, очень многое указывает на это, хотя есть и некоторые несовпадения.

«Вот кретин, этот Патрик!» — подумала она.

— Прежде всего, вы слышали о совещании у нас в отделе два дня назад — то есть буквально в день смерти ваших родителей? О том, что Малколм Эйнсли сумел найти связь четырех прежде совершенных серийных убийств с Апокалипсисом?

Она покачала головой. Смутное беспокойство шевельнулось в ней.

— Когда мы начали анализировать детали этих четырех дел, то в каждом из них обнаруживались некие символы, намеренно оставленные убийцей на местах преступлений. И только Малколм, который хорошо в этом разбирается, потому что был священником, сумел расшифровать их смысл.

— Ты говоришь, четыре преступления… — сказала Синтия недоуменно. — Однако, по-моему, похожих дел было только два.

— Еще одно точно такое же, как те, произошло в Сосновых террасах за три дня до убийства ваших родителей. Жертвами были супруги Урбино. А еще раньше было совершено другое, о котором мы вообще могли бы ничего не узнать. — И Брюмастер рассказал ей о том, как Руби Боуи случайно нашла старую ориентировку из Клиэруотера с деталями убийства, аналогичного серийным убийствам Хэла и Мейбл Ларсен. — Клиэруотерское дело по времени случилось где-то как раз посередке между убийствами Фростов и Хенненфельдов.

В голове Синтии зазвучала оглушительная тревожная сирена. За время ее краткой отлучки из города произошли непредсказуемые события. Мысли ее были в полном хаосе. Она знала, что должна срочно навести в них порядок.

— Ты сказал, что в деле об убийстве моих родителей есть несовпадения. Какие именно?

— Во-первых, убийца, кто бы он ни был, оставил на месте дохлого кролика. Малколм считает, что этот символ выпадает из ряда, хотя лично меня он пока не убедил окончательно.

Это ее собственная идея подбросить кролика, подумала Синтия с тоской. Но ведь тогда еще абсолютно никто даже в самом отделе по расследованию убийств понятия не имел, что означает вся эта мрачная символика. Так было вплоть до ее отъезда в Лос-Анджелес.

— А вот другая странность бесспорна, — продолжал Брюмастер. — Я имею в виду фактор времени. Между каждым из прежних серийных убийств и следующим промежуток был примерно в два месяца, никогда не меньше двух. А между делами Урбино и Эрнстов… Извините, я хотел сказать, ваших родителей… прошло всего три дня, — он пожал плечами. — Хотя, конечно, это может ничего не значить. В действиях серийных убийц по большей части бесполезно искать логику.

Так-то оно так, думала Синтия, но даже серийным убийцам необходимо время на подготовку своих злодеяний. Три дня, чтобы спланировать двойное убийство? Что-то совсем не убедительно… Вот ведь черт подери! Как же не повезло! Весь ее тщательный расчет был совершенно опрокинут преступлением в Сосновых террасах, о котором она ничего не знала. Ей припомнилась фраза Патрика в Хоумстеде: Как бы нам с тобой, Син, не перехитрить самих себя.

— Как, ты сказал, фамилия жертв четвертого убийства? — спросила она.

— Урбино.

— Шумиха была большая?

— Ясное дело. Первые полосы всех газет, много сюжетов по телевидению. А почему вы спросили об этом? — настала очередь Брюмастера полюбопытствовать.

— Просто потому, что даже не слышала об этом в Лос-Анджелесе. Вероятно, слишком была занята, — ответ получился неуклюжий; она сама почувствовала это. Нужно быть крайне осторожной, имея дело с проницательными детективами из отдела по расследованию убийств. Из сказанного Брюмастером она поняла, что Патрик не мог не знать об убийстве Урбино. Значит, он имел возможность отложить выполнение их плана. Хотя… Вполне вероятно, что у него не было никакой связи с колумбийцем и он никак не мог остановить занесенный нож убийцы…

— Но очень многое совпало с более ранними преступлениями, мэм, — он говорил уважительно, словно хотел загладить неловкость от своего неуместного вопроса. — Пропали все наличные деньги вашего батюшки, а все драгоценности миссис Эрнст оказались на месте — это мы проверили особо тщательно. И еще кое-что, хотя даже не знаю, стоит ли мне…

— Продолжай, — махнула рукой Синтия. — Кажется, я догадываюсь, о чем ты.

— О ранах… Они очень похожи на те, что были нанесены другим жертвам серийных убийств… Вы уверены, что хотите выслушать все это?

— Рано или поздно придется. Лучше уж прямо сейчас.

— Раны были чудовищные. Медэксперт сказала, что снова орудовали бови-ножом. А трупы… — он запнулся и сглотнул. — Трупы были обнаружены связанными, сидящими лицами друг к другу. И с кляпами.

Синтия отвернулась и промокнула носовым платком уголки глаз. На платке еще оставались крупинки соли. Она пустила их в дело, прежде чем слегка откашлялась и снова повернулась к Брюмастеру.

— И еще одна деталь соответствовала почерку маньяка, — сказал тот. — В спальне ваших родителей громко играло радио.

— Да, припоминаю, в материалах тех двух дел, что мне знакомы, говорилось о громкой рок-музыке, так ведь?

— В тех делах, да, — Брюмастер бегло сверился с записями. — Но на этот раз это оказалась станция WTMI, которая крутит, в основном, классику и мелодии из кинофильмов. Дворецкий показал, что это была любимая радиостанция вашей мамы.

— Да, верно.

Про себя Синтия выругалась грязнейшим образом. Несмотря на самые точные инструкции, которые она дала по этому поводу Патрику, его наемный убийца почему-то не настроил приемник на тяжелый рок. Может, Патрик забыл ему сказать об этом? Хотя что толку теперь гадать? Слишком поздно. Ей показалось, что Брюмастер пока не придал этому большого значения, но кто-нибудь в отделе за это наверняка зацепится. Уж она-то знает, как работает их машина.

Проклятие! И вдруг, совершенно неожиданно, по всему ее телу пробежали колючие иголки страха.

Глава 38

В третью ночь после возвращения в Майами Синтии спалось беспокойно. Ее совершенно выбили из колеи те новости, что сообщил ей сержант Брюмастер. Теперь ее мучил навязчивый вопрос: где еще могли они ошибиться?

Действовала ей на нервы и необходимость встречи с Малколмом Эйнсли. Она была теперь неизбежной, поскольку именно Эйнсли назначили командиром спецподразделения по расследованию серийных преступлений, в число которых попало и убийство ее родителей. Таким образом, хотя Хэнк Брюмастер непосредственно вел следствие, общее руководство осуществлял Эйнсли.

Да, перспектива беседы с ним представлялась Синтии крайне неприятной, но она понимала, что ей следует самой проявить инициативу и как можно раньше. Иначе сложится впечатление, что она этой встречи избегает, возникнет вопрос почему, и первым задумается над этим сам Эйнсли.

Синтия умела быть честной сама с собой и прекрасно понимала, почему из всех сыщиков отдела по расследованию убийств полиции Майами наибольший страх ей внушал именно Эйнсли. Как ни обозлилась она на него, когда он порвал с ней, как ни полна была решимости привести в исполнение свою угрозу: «Ты об этом пожалеешь, Малколм! Ты будешь жалеть об этом до конца твоих дней!» — свое мнение о нем она ни на йоту не изменила: из всех известных ей детективов Эйнсли был лучшим.

Она никогда не могла до конца разобраться, в чем именно заключалось превосходство Эйнсли над остальными. Просто он непостижимым образом умел в ходе расследования заглянуть в суть вещей, не ограничиваясь поверхностными суждениями и впечатлениями. У него был редкий дар ставить себя на место и преступника, и жертвы. В результате, чему Синтия не раз была свидетельницей, он нередко раскрывал дела об убийствах либо вообще в одиночку, либо раньше, чем его коллеги.

Другие детективы, особенно из начинающих, считали его чуть ли не оракулом, то и дело лезли к нему за советами, причем не только профессиональными. Детектив Бернард Квинн даже составил как-то «Антологию афоризмов Эйнсли», которую кнопкой прикрепил к доске объявлений в отделе. Некоторые Синтия запомнила, а один-два даже сейчас могли ей пригодиться:

Нам удается ловить преступников, потому что никто не бывает так умен, как сам о себе мнит.

Мелкие ошибки по большей части сходят людям с рук. Но не убийцам. Стоит им допустить малейшую оплошность, и в деле образуется дыра, в которую стоит заглянуть — и докопаться до истины.

Многие полагают, что хорошее образование — это синоним ума. На самом же деле образованные люди часто слишком мудрят и на этом попадаются.

Мы все совершаем ошибки — иногда абсолютно очевидные — и удивляемся потом, как могли быть так глупы.

Самые изощренные лжецы порой говорят слишком много.

Преступники в большинстве своем забывают о простейшем «законе бутерброда», чем очень помогают сыщикам.

Интеллект, эрудиция, сан священнослужителя за плечами — вот что помогало теперь Эйнсли в сыскной работе, и, как поняла Синтия со слов Хэнка Брюмастера, именно благодаря этому он сумел найти смысл в разрозненном наборе странных вещей, которые оставлял серийный убийца на местах своих злодейств.

Синтия гнала от себя воспоминания. Никогда прежде не ощущала она проницательность Эйнсли как угрозу себе самой. Теперь именно в ней заключалась главная опасность.

Она решила не откладывать встречу, а устроить ее незамедлительно и на своих условиях. После практически бессонной ночи она рано утром заявилась в отдел расследования убийств, где оккупировала кабинет Лео Ньюболда и распорядилась, чтобы сержанта Эйнсли препроводили к ней, как только он появится на работе. Он чуть задержался, объяснив, что по дороге заехал в усадьбу Эрнстов.

Дав понять ему с самого начала, кто хозяин положения — майор в полицейской табели о рангах стоит тремя ступеньками выше сержанта, — а заодно, что не допустит и намека на фамильярность, Синтия забросала его резкими по форме вопросами об убийстве своих родителей.

Он отнесся к ней с сочувствием и добротой, что было ей на руку. От него не укрылись, разумеется, ее покрасневшие глаза. Это она заключила по участливым взглядам, которые он по временам бросал на нее. Вот и отлично! Малколм не сомневается, что она горько оплакивает смерть родителей, значит, первая цель достигнута.

Вторая часть ее плана состояла в том, чтобы с высоты служебного положения решительно настаивать на скорейшем раскрытии убийства родителей. Тогда Эйнсли и в голову не придет заподозрить ее в соучастии. По ходу беседы Синтия поняла, что преуспела и в этом.

Конечно, заметила она и ту неохоту, с которой он отвечал на вопросы по поводу символов и их связи с Апокалипсисом. Она догадывалась, что Эйнсли вовсе не собирается докладывать ей о каждом шаге своего спецподразделения, как она требовала, но до поры не слишком этим опечалилась. Достаточно и того, что нелегкий разговор она сумела повернуть целиком к своей выгоде.

В итоге, когда за Эйнсли затворилась дверь, она даже подумала про себя, что, вероятно, переоценила его способности.

Пышным и официозным похоронам, устроенным для Густава и Эленор Эрнст, предшествовала восьмичасовая гражданская панихида, в которой по некоторым оценкам приняли участие около девятисот человек. Синтия знала, что ей никуда не деться от этих двух дней, когда придется на публике изображать вселенскую скорбь, и от души желала, чтобы все скорее кончилось. Роль ей выпало сыграть непростую: убитая горем дочь, которая при этом достаточно владеет собой, чтобы вынести боль утраты с достоинством, приличествующим ее высокому положению и званию. Судя по некоторым подслушанным репликам, справилась она с этой ролью вполне успешно.

Во время панихиды у нее состоялся один разговор, который мог иметь важные последствия. Ее собеседниками были люди, хорошо ей знакомые: мэр Майами Лэнс Карлесон и один из двух оставшихся городских комиссаров Орестес Кинтеро. С обоими она и раньше часто встречалась. Мэр, отошедший от дел промышленник, обычно такой веселый, говорил об отце Синтии с проникновенной печалью.

— Нам будет очень не хватать Густава, — закончил он.

Кинтеро был помоложе мэра, обладал значительным состоянием, заработанным его семьей на спиртных напитках; он закивал в знак согласия:

— Очень трудно будет найти ему замену. Он так тонко разбирался в механизме жизнеобеспечения города.

— Да, я знаю, — сказала Синтия. — Как жаль, что мне не дано продолжить его дело.

Она заметила, что мужчины при этом переглянулись. Их явно осенила одна и та же идея. Мэр едва заметно кивнул.

— Извините, господа, я должна вас оставить, — сказала Синтия. И она отошла от них, уверенная, что посеяла зерно в благодатную почву.

На панихиде и во время похорон ей часто попадался на глаза Эйнсли. Он был заместителем командира отряда почетного караула. Она никогда прежде не видела его в мундире, который оказался ему на диво к лицу: все эти золотые аксельбанты и белые перчатки… Другой офицер из почетного караула рассказал ей, что каждую свободную минуту Эйнсли проводит на радиосвязи со своим спецподразделением, которое ведет круглосуточное наблюдение за шестью подозреваемыми в серийных убийствах.

После последней встречи Синтия не знала, как ей себя вести с Эйнсли, и потому просто постаралась не замечать его.

На следующий день после похорон Синтии позвонили в ее кабинет в отдел по связям с общественностью. Звонивший предупредил, что разговор конфиденциальный. Несколько минут она только слушала, потом сказала:

— Спасибо. Я, конечно же, согласна.

Двадцать четыре часа спустя городской совет Майами во главе с мэром Карлссоном объявил, что Синтия Эрнст займет место своего отца в кресле городского комиссара на те два года, что оставались до следующих выборов. В сообщении подчеркивалось, что это не противоречит положениям хартии города.

Еще днем позже Синтия подала заявление об уходе из полиции Майами.

Время шло, Синтия вступила в новую важную должность и чувствовала себя все более и более в безопасности.

А через два с половиной месяца был арестован Элрой Дойл — один из подозреваемых, за которыми следила группа Эйнсли. Причем взяли Зверя с поличным на месте убийства Кингсли и Нелли Темпоун, в его виновности не могло быть сомнений, а в силу прочих улик все: и полиция, и пресса, и публика — были убеждены, что остальные серийные убийства — тоже его рук дело.

Блестящий итог операции спецподразделения несколько омрачило решение прокурора штата Адель Монтесино выдвинуть в суде против Дойла обвинение только в одном двойном убийстве — супругов Темпоун. Здесь, как она считала, «у обвинения были неоспоримые аргументы и неопровержимые доказательства», тогда как по остальным делам улики были косвенными и не до конца убедительными.

Решение это вызвало бурю протеста со стороны членов семей жертв других серийных убийств, к которым присоединила свой голос и Синтия — в ее интересах было, чтобы на Дойла приговором суда навесили убийство ее родителей. Но в конечном счете это оказалось совершенно не важно. Дойл отрицал свою вину во всем, включая убийство Темпоунов, хотя и был пойман на месте преступления. Присяжные признали Дойла виновным, и он был приговорен к смерти на электрическом стуле. Казнь ускорил добровольный отказ самого осужденного воспользоваться правом на апелляцию.

А вот в те семь месяцев, что прошли от вынесения Дойлу приговора до дня казни, произошло нечто, ставшее для Синтии причиной глубокого нервного потрясения.

В повседневной деловой суете ее новой жизни в роли городского комиссара Синтию вдруг ни с того ни с сего осенило, что она так и не сделала одну важную вещь, которую намеревалась сделать давным-давно. Невероятно, но она начисто забыла про коробку с вещественными доказательствами, собранными в ту ночь, когда Патрик признался ей, что застрелил Нейоми и Килберга Холмса. Необходимо раз и навсегда избавиться от этой коробки и ее содержимого, Синтия прекрасно понимала это, нужно было еще несколько месяцев назад это сделать!

Она отлично помнила, где хранится коробка, тщательно заклеенная лентой и опечатанная, в ее собственной комнате в доме родителей.

Со времени смерти Густава и Эленор Эрнст дом их пустовал. Синтия дожидалась, пока вступит в законную силу завещание родителей, прежде чем решить, что с ним делать: продать или поселиться в Бэй-Пойнт самой. В конце концов ей решать — она единственная наследница. Иногда она устраивала в доме вечеринки и потому держала дворецкого Тео Паласио и его жену Марию, чтобы они присматривали за родовым гнездом.

Синтия решила осуществить давно задуманную операцию в ближайшую среду. Она дала указание своей секретарше Офелии перенести все назначенные на этот день деловые встречи и отменить прием посетителей. Синтии пришло было в голову, что проще всего спалить коробку в первом попавшемся общественном мусоросжигателе, но потом она узнала, что большинство из них уже ликвидировали за неэкологичность, а в тех, что уцелели, не дозволялось ничего сжигать собственноручно. Зная, что не может никому в этом довериться, Синтия вернулась к первоначальному плану утопить коробку.

Она была знакома с владельцем прогулочной лодочной станции, который когда-то работал на ее отца. Простоватый и немногословный бывший морской пехотинец имел несколько подмоченную репутацию, потому что не все его деловые операции умещались в рамки закона, зато в его надежности не приходилось сомневаться. Синтия позвонила ему, узнала, что он мог ей предоставить яхту в нужный ей день, и распорядилась:

— Яхта нужна мне на весь день. Я приеду с приятелем. Но только никакого экипажа. Управишься один.

Лодочник поворчал немного, одному, мол, слишком много работы, но согласился.

Насчет приятеля она приврала. Она никого не собиралась брать с собой. Да и яхта понадобится ей ровно столько времени, сколько нужно, чтобы выйти в открытое море и вышвырнуть коробку, упакованную в металлический ящик, на хорошей глубине. Хозяин останется доволен — она ему заплатит за весь день. Магазин, стоящий в стороне от магистрали, где можно было купить подходящую металлическую упаковку для коробки, она присмотрела заранее.

Покончив с приготовлениями, Синтия поехала в Бэй-Пойнт и поднялась к себе в комнату. Она отлично помнила, где лежит коробка и отодвинула в сторону другие вещи, чтобы дотянуться до нее. К ее Огромному удивлению, коробки на месте не оказалось. Память подводит, решила она, и поспешно выбросила все содержимое шкафа на пол. Теперь сомнений не оставалось: чертова коробка куда-то делась. Испуг, который она в первые минуты усилием воли давила в себе, становился ей неподконтролен.

«Только не паниковать!.. Она где-то здесь, в доме… Должна быть здесь!.. Понятно, что ее так сразу не найти — столько времени прошло… Остановись и подумай, где искать…»

Когда поиск в других комнатах ничего не дал, Синтия звонком вызвала к себе Паласио, который тут же поднялся наверх. Она описала ему пропавшую коробку, и он сразу вспомнил:

— Да, мисс Эрнст, была такая. Ее вместе с другими вещами увезли полицейские. Это было на другой день после… — он осекся и печально покачал головой. — По-моему, это было на следующий день после того, как здесь появилась полиция.

— Почему же ты ничего не сказал мне?!

Дворецкий только беспомощно развел руками.

— Так много всего случилось… И потом, это были полицейские, я и подумал, что вы наверняка знаете.

Постепенно факты приобретали некоторую последовательность.

— У полицейских был ордер на обыск, — объяснил Паласио. — Один из детективов предъявил мне его и сказал, что им нужно осмотреть в доме все.

Синтия кивнула. Это было в порядке вещей, другое дело, что она сама совершенно не учла этого момента.

— Они нашли множество коробок с разными бумагами, — продолжал дворецкий. — Часть из них принадлежала вашей матушке. Как я понял, там было так много всего, что полицейские физически не могли просмотреть все это прямо здесь, и потому увезли куда-то. Они складывали все в коробки и опечатывали их. Вашу коробку потому и взяли, что, как я заметил, она уже была опечатана.

— И ты не сказал им, что она принадлежит мне?

— Сказать вам правду, мисс Эрнст, я как-то не подумал об этом. Столько всего сразу свалилось, что у нас с Марией голова шла кругом. Если я совершил ошибку, я готов…

— Оставь свои оправдания! — оборвала его Синтия. Мозг ее был занят быстрыми подсчетами.

Со дня смерти родителей прошел год и два месяца.

Стало быть, почти ровно столько же нет на месте и коробки. И где бы она сейчас ни находилась, в одном можно не сомневаться: ее еще не вскрывали, иначе Синтия уже почувствовала бы на себе все последствия. К тому же, она была уверена, что знает, куда коробку увезли.

Вернувшись в городской совет, она первым делом отменила прогулку на яхте, а потом постаралась привести в порядок мысли. Бывают моменты, когда необходима абсолютно холодная голова. В Бэй-Пойнт она уже почти поддалась панике, напуганная дикой глупостью, которую совершила. Здесь как нельзя более к месту был один из афоризмов Эйнсли. «Мы все совершаем ошибки — иногда самые очевидные — и удивляемся потом, как могли быть так глупы».

Что же сейчас важнее всего?

Открытие, которое сделала Синтия, породило два насущных вопроса. Ответ на первый она уже получила: коробку пока не открывали. Второй вопрос, следовательно, был таким: какова вероятность, что она так закрытой и останется? Соблазнительно было бы предположить утешительный ответ и расслабиться. Но это было не в характере Синтии.

Она заглянула в телефонный справочник и набрала номер склада вещественных доказательств полиции Майами. Ответил ей дежурный:

— Говорит комиссар Эрнст, капитана Якоуна, пожалуйста.

— Да, мэм.

И несколько секунд спустя:

— Добрый день, комиссар. Это Уэйд Якоун. Чем могу быть полезен?

— Хотела повидаться с тобой, Уэйд. — Они хорошо знали друг друга с тех времен, когда Синтия служила в отделе по расследованию убийств. — Когда ты будешь свободен?

— Для вас — в любое время.

Синтия обещала быть на складе через час.

Складские помещения в главном здании полицейского управления, как обычно, кипели жизнью. Немногочисленный штат сотрудников — приведенных к присяге и вольнонаемных — умел всегда найти себе занятие среди плотно забитых стеллажей, на которых хранилось бесконечное множество самых разных вещей: больших и крохотных, драгоценных и бросовых. Объединяло их только одно: каждая из этих вещей была связана с преступлением и могла быть востребована как улика.

Капитан Якоун встретил Синтию у входа и провел в свой тесноватый кабинет. Места на складе никому не хватало, даже его начальнику.

Они сели, и Синтия приступила к разговору.

— Когда были убиты мои родители… — начала она, но вынуждена была сделать паузу, потому что взгляд Якоуна помутнел слезой; он опечаленно понурил голову.

— До сих пор не могу поверить, что это случилось.

— Да, с этим трудно смириться, — вздохнула Синтия. — Но дело теперь закрыто, а Дойла скоро казнят… Пора вернуть домой родительские вещи и бумага, которые забрали из нашего дома больше года назад. Кое-что до сих пор хранится здесь у тебя.

— Что-то точно было. Сразу сказать не могу, но сейчас проверю. — Якоун повернулся на стуле лицом к дисплею компьютера на своем рабочем столе, ввел пароль и команду, потом фамилию. Мгновенно на экране высветились колонки цифр.

— Ну, конечно! У нас хранятся вещи из дома ваших родителей. Теперь-то я вспомнил, — сказал Якоун.

— Столько всего проходит через склад, удивительно, что ты хоть что-то помнишь.

— Да, но ведь это было громкое дело. Все упаковали в коробки, и сыщики заверили меня, что со временем просмотрят их содержимое… — Он снова бросил взгляд на дисплей. — Но, насколько я помню, никто этим так и не занялся.

— Ты случайно не знаешь почему? — полюбопытствовала Синтия.

— Как я понял, тогда все были слишком заняты. За вероятными серийными преступниками велось круглосуточное наблюдение. Людей не хватало. Поэтому до ваших коробок ни у кого не дошли руки. А потом убийцу схватили, и в них вроде как вообще отпала всякая надобность.

— Значит, я могу забрать свои коробки? — спросила Синтия, просиял улыбкой. — В них ведь преимущественно бумаги из архива моих родителей.

— Думаю, что да. Мне и самому очень хотелось бы освободить место. Пойдемте взглянем на них, — предложил Якоун, запоминая номера на экране и поднимаясь.

— Если здесь кто потеряется, мы вызываем поисковую партию, — пошутил Якоун.

Они оказались в той части огромного хранилища, где ящики, коробки, связки и пакеты громоздились штабелями от пола до потолка. Проходы между штабелями были узки и сплетались в род лабиринта. Однако все было пронумеровано.

— Любую единицу хранения можно отыскать в считанные минуты, — похвалился Якоун. И действительно он почти сразу остановился и сказал: — А вот и коробки из дома ваших родителей.

Два штабеля, отметила про себя Синтия, дюжина коробок-контенейров, а может, больше. Все крест-накрест перетянуты лентой с надписью ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА. Почти сразу на самом верху она заметила коробку, на которой из-под казенной желтой клейкой ленты отчетливо просвечивала синяя. Нашла! Свою именную ленту она ни с чем бы не спутала.

Теперь нужно как-то ухитриться завладеть этой коробкой.

— Стало быть, я могу все это забрать? — Она небрежным кивком указала на штабеля. — Если нужно, могу оставить расписку.

— Простите, но это не так просто, — покачал головой Якоун, — хотя и не сложно. Чтобы выдать вам ваше имущество, мне нужен запрос за подписью тех, кто передал эти вещдоки на хранение.

— И кто же это был?

— У меня в компьютере значится сержант Брюмастер. Но подписать может и Малколм Эйнсли — он ведь командовал тем спецподразделением. Или лейтенант Ньюболд. Любой из них, вы же знаете всех троих.

Синтия призадумалась. Она-то надеялась, что поможет ее высокий пост… А что до упомянутого трио, то ей придется серьезно поразмыслить, прежде чем обратиться к одному из них.

По пути к выходу из хранилища, словно бы в порядке легкой болтовни, она спросила:

— И долго тебе приходится держать у себя все это барахло?

— В том-то и беда, что слишком долго, — привычно пожаловался Якоун. — Это моя самая большая проблема.

— Сколько лет самому старому вещдоку?

— Честное слово, не знаю. Но кое-что провалялось здесь уже двадцать лет и даже больше.

Якоун еще отвечал на ее вопрос, но Синтия уже приняла решение. Она не будет просить подписать для нее этот запрос. Проще всего было бы подкатиться с этим к Брюмастеру, но даже он может оказаться излишне любопытным. Ньюболд непременно захочет узнать мнение двух других. А Эйнсли… этот мыслит творчески, поймет, что здесь не все чисто.

К тому же, если коробки не трогать, они скорее всего так и пропылятся на складе лет двадцать или даже больше. Что ж, она рискнет и оставит все, включая опаснейший набор улик, в покое. На ближайшее время.

А на будущее, причем, если подумать, не такое уж далекое, она имела особый план.

Синтия всерьез намеревалась стать следующим мэром Майами.

Карлссон, нынешний мэр города, уже объявил, что по окончании срока полномочий, то есть через два года, переизбираться не будет. Узнав об этом, Синтия решила, что должна стать его преемницей. Конечно, у нее будут соперники. Один, если не оба других городских комиссара выставят свои кандидатуры. Но Синтия расценивала свои шансы в борьбе с ними как весьма высокие. Женщина в наши дни может быть избрана куда угодно. Наступили времена, когда даже мужчинам перестало нравиться мужское засилье в коридорах власти. Глядя на представителей сильного пола на самой вершине могущества, включая и Овальный кабинет Белого дома, люди все чаще задаются вопросом: неужели это лучшее, что у нас нашлось?

Став мэром, Синтия получит по сути неограниченную власть над полицейским управлением города. Она будет решать, кому быть начальником полиции, и определять все перемещения в руководстве правоохранительных органов. Это автоматически даст ей совершенно иной уровень полномочий, и тогда в один прекрасный день она сможет забрать все эти коробки — включая и ту самую — без малейших затруднений.

Так что пусть пока все остается, как есть.

— Спасибо за помощь Уэйд, — сказала она Якоуну на прощанье.

В те три с половиной месяца, которые прошли затем до дня казни Элроя Дойла, Синтия жила под бременем все нараставшего беспокойства. Время тянулось мучительно медленно. Причина ее тревоги состояла в том, что только со смертью Дойла на электрическом стуле у нее могла появиться твердая уверенность, что дела о всех шести приписываемых ему двойных убийствах будут окончательно закрыты. Что с того, что Дойла приговорили к смерти только за убийство Темпоунов? Никто из тех, чье мнение могло иметь значение, не сомневался, что все остальные жертвы пали от его же руки, не исключая Густава и Эленор Эрнст.

Итак, кому же было известно, что одного из серийных убийств Дойл не совершал?

Синтия задала себе этот вопрос, когда однажды вечером сидела дома одна. Ответ был прост: она сама, Патрик Дженсен и колумбиец. И все. Только трое.

Хотя нет, четверо, спохватилась она. Был ведь еще сам Дойл. Впрочем, его можно не считать. Что бы он сейчас ни заявил, ему никто не поверит. На следствии он отрицал абсолютно все, даже ничего не значившие пустяки, даже очевидные вещи. Например, свое присутствие в доме Темпоунов, где он был взят с поличным при множестве свидетелей.

И вот еще что: на казнь шел не невинно осужденный, Дойл был несомненно виновен в остальных убийствах и заслужил высшую меру. И если уж ему судьба умереть на электрическом стуле, то почему бы не оказать Синтии и Патрику любезность и не уйти в мир иной с небольшим дополнительным грузом чужого греха? Право жаль, что не будет случая сказать ему за это спасибо!

Но поскользнуться можно, как говорится, и на ровном месте. И потому Синтия ждала в напряженном нетерпении. Скорее бы свершилась казнь, а там начнется для нее новая жизнь.

Синтия возобновила регулярные свидания с Патриком Дженсеном — на людях и в постели, а в последние недели их встречи стали еще более частыми. Инстинктивно она понимала, что это неразумно, но порой она готова была лезть на стенку от одиночества, а ни с кем другим она не могла до такой степени быть самой собой. Она понимала, что их так сближает. Два сапога пара! Вся дальнейшая судьба каждого из них зависела от другого.

Отчасти поэтому Синтия решила, что Патрик Дженсен должен быть вместе с ней при казни в тюрьме штата Флорида. Ее собственное присутствие считалось если не необходимым, то естественным по двум причинам: как единственной близкой родственницы двух из жертв Элроя Дойла и как городского комиссара. Когда она поделилась своим планом с Патриком, тот немедленно согласился.

— Мы с тобой кровно заинтересованы в том, чтобы лично убедиться в его смерти. И потом, я же смогу вставить этот эпизод в свою книгу.

Синтия позвонила начальнику тюрьмы. Уговорить его было нелегко — очередь желающих была расписана на три года вперед, — но ей он в итоге пошел навстречу. Дженсена включили в список.

Временами Синтию очень беспокоили случавшиеся с Патриком приступы глубокой депрессии. Он всегда был склонен к ненужным философствованиям, что она считала свойством профессии писателя. Но теперь философия его окрасилась в фатально мрачные тона. Однажды в разговоре с ней он с тоскливой распевностью прочитал строчки из Роберта Фроста:

В лесу я попал на скрещенье дорог,

Той я пошел, что никто бы не смог.

Так судьбу обмануть мне случай помог…

— Вот так и я, — грустно заключил Патрик. — Разница в том, что Фрост пошел верной дорогой. А я… Я заплутал, и обратно мне уже не выбраться.

— Странно, что ты еще в религию не ударился, — с насмешкой сказала Синтия.

Неожиданно он злорадно рассмеялся.

— Просто время не приспело. Молиться будем, когда нас разоблачат.

— Не смей так говорить! — задохнулась от ярости Синтия. — Нас никто не сможет разоблачить, особенно после того как…

И хотя она осеклась, оба знали, что имелась в виду казнь Дойла, до которой оставались считанные дни.

Ну не странно ли, думала Синтия, ощущать облегчение при входе в тюремные стены? Тем не менее ею владело именно это чувство. Синтия посмотрела на часы: шесть-двенадцать утра — она так долго ждала этого момента, а теперь до него оставалось меньше часа. Вместе с еще двадцатью свидетелями их с Патриком провели через массивные стальные ворота и мимо помещения дежурных с пуленепробиваемыми стеклами. Здесь-то и бросились ей в глаза двое мужчин, посторонившихся, чтобы пропустить группу свидетелей. Одним из них был офицер тюремной охраны, другим… Малколм!

Ее будто ледяным душем окатило.

В голове завертелись вопросы. Он-то зачем здесь? Ответ мог быть только один: он приехал повидать Дойла перед казнью! Почему?

Она покосилась на Патрика. Тот тоже заметил Эйнсли, и, как она поняла, его осенила та же догадка. Но времени поговорить у них не было; сопровождающие торопили их вслед за остальными.

Хотя они не встретились взглядами, Синтия была уверена, что Эйнсли разглядел ее в толпе. Она шла вместе со всеми, поглощенная новыми пугающими раздумьями.

Предположим, встреча Эйнсли с Дойлом перед его казнью действительно состоится. О чем они будут беседовать? Неужели Эйнсли до сих пор сомневается в том, что Эрнстов убил Дойл? Не это ли цель его приезда — в последние минуты жизни преступника вытянуть из него как можно больше? С Малколма станется, упорства в нем на десятерых… Или ее черные мысли не более чем симптомы истерики? Эйнсли мог приехать в тюрьму штата совсем по другим делам, с Дойлом никак не связанным. Но она не верила в это.

Свидетелей ввели в зал, отделенный от зала казней наполовину стеклянной стеной. Охранник со списком в руках указывал каждому его место. Синтия и Патрик оказались в самой середине первого ряда. Когда все наконец расселись, в помещении осталось пустовать только одно кресло — справа от Синтии.

И новый неприятный сюрприз. Как только в зале казней началось какое-то движение, тот же охранник провел в помещение для свидетелей Малколма Эйнсли и указал ему место рядом с ней. Он сел, искоса посмотрел на нее и был явно намерен заговорить, но Синтия сделала вид, что не замечает его, неподвижно уставившись вперед. А вот Патрик поспешил чуть склониться вперед и улыбнуться Эйнсли. Синтия была уверена, что ответной улыбки ему не дождаться.

Она наблюдала за процедурой казни в полглаза; в голове метались тревожные мысли. Однако, когда тело Дойла конвульсивно задергалось под серией мощных электрических разрядов, даже она почувствовала приступ дурноты. Патрик, напротив, следил за происходившим с завороженной улыбкой, получая видимое удовольствие от зрелища. Синтия даже не сразу поняла, что все кончено. Труп Дойла поместили в мешок, а свидетели поднялись, направляясь к выходу. Именно в этот момент Эйнсли чуть склонился к ней и негромко сказал:

— Комиссар, я должен сообщить вам, что непосредственно перед казнью я говорил с Дойлом о ваших родителях. Он заявил, что…

Шок от столь скорого подтверждения ее худших опасений оказался слишком силен. Чтобы не выдать себя, она поспешно, ни секунды не раздумывая, оборвала его:

— Я не желаю ничего слушать, — потом она вспомнила, что для нее Дойл должен быть убийцей родителей, и добавила:

— Я пришла посмотреть на его муки. Надеюсь, они действительно были велики.

— В этом не приходится сомневаться, — голос Эйнсли был по-прежнему тих.

— В таком случае, сержант, я полностью удовлетворена, — надменно сказала Синтия, уже полностью овладевшая собой.

— Я понял вас, комиссар, — в его интонации она не расслышала никакого подтекста к сказанному.

Когда они вышли из зала для свидетелей, Патрик сделал неуклюжую попытку представиться Эйнсли, тот прореагировал холодно, показав, что прекрасно знает, кто такой Дженсен, и не имеет желания познакомиться с ним ближе.

Неловкость сгладило появление сопровождавшего Эйнсли офицера тюремной охраны, который увел его с собой.

В автобусе, доставившем группу свидетелей обратно к месту сбора в Сторке, Синтия сидела с Патриком рядом, но они молчали всю дорогу. Теперь она уже жалела, что не дала Малколму Эйнсли договорить. Я говорил с Дойлом о ваших родителях. Он заявил, что…

О чем заявил Дойл? Скорее всего, о своей невиновности. Поверил ли ему Эйнсли? Будет ли он копать и дальше?

Странная мысль посетила вдруг Синтию. А не совершила ли она самую серьезную в своей жизни ошибку, воспрепятствовав производству Эйнсли в лейтенанты? Парадокс был очевиден: не помешай она его карьере, он не оставался бы до сих пор детективом отдела расследования убийств.

Порядок производства из сержантов в лейтенанты был давно отработан: получившего повышение офицера обязательно переводили служить в другое полицейское подразделение. Если бы не ее злая воля, Эйнсли трудился бы сейчас совершенно в другом отделе и не имел бы никакого отношения к расследованию серийных убийств. Остальные детективы не обладали его кругозором и недюжинными знаниями, чтобы разгадать связь таинственных символов с Апокалипсисом, и дело приняло бы совершенно иной оборот. Но самое главное — никто не стал бы упорствовать в дальнейшем расследовании убийства Эрнстов, как, очевидно, намеревался поступить теперь Малколм Эйнсли.

Она осознала, что ее бьет дрожь, вдруг получится так, что Эйнсли, который задержался в отделе по расследованию убийств только потому, что она в свое время не правильно поняла свои интересы, станет в будущем ее Немезидой?

Она не была уверена, что это так уж вероятно. Однако уже за то, что такая вероятность вообще возникла, за все, что он ей сделал и не сделал тоже… за все, что он собой олицетворял сейчас для нее… и за многое другое, были на то основания или нет — Синтия ненавидела, ненавидела, ненавидела его.

Часть V

Предыдущая Стр. 53 из 55 Следующая