Город Воров — страница 7 из 55

Глава 1

Я сидел на кровати в номере отеля и упорно пытался внушить себе, что мне не хочется выпить. Последний раз я выпивал целых три месяца назад (да и то позволил себе всего одну порцию «Джин Рики»), и почти семь месяцев прошло с тех пор, как я последний раз капитально нарезался, но этот аргумент почему-то не имел для меня сейчас убедительной силы. Я пробовал ухватиться и за другой аргумент — что увижу Джо впервые за четыре года. И не только Джо, а еще и адвоката Фрэнка Палмера-старшего, а возможно, еще и тетю Элис, и что на этой встрече я должен быть трезвым. Но выпить-то мне хотелось как раз по этой причине.

Предвкушая свою встречу с сыном, я разглядывал себя в зеркале на двери ванной комнаты и ужасался своему потрепанному виду. Жалкие седоватые волосенки, жеваное помятое лицо, морщинки вокруг глаз, обвисшие щеки и синюшные сосуды по краям носа. Я выглядел сейчас хуже, чем мой отец перед смертью, а ведь он был тогда на десять лет старше меня сегодняшнего.

— Мне не хочется выпить! — объявил я своему отражению в зеркале, потом увидел, как оно тяжко вздохнуло, шумно выпустив воздух через нос, и все мое тело как-то устало обмякло.

Ну вот какого черта я приперся обратно в Мэриленд, обратно в этот Калверт-Сити? — спросил я себя.

Спросить-то спросил, но ответ знал и так. Просто пора было опять платить за частную клинику Клотильды. А я задолжал Хэнку Огеру. И Максу Пирсону. И Хьюбу Гилплэйну. Причем задолжал не какую-то ерунду, а большие суммы, тысячи долларов. И помимо них у меня имелась еще целая компания кредиторов, которые не обрадовались бы, узнав, что я теперь нахожусь за три тысячи миль от Сан-Анжело. А в завещании Куинн я, видимо, был как-то упомянут, иначе Палмер не вызвал бы меня.

В прихожей вдруг хлопнула входная дверь, и в зеркале появилось отражение Ви, окаймленное арочным проемом, разделявшим прихожую и комнату.

— Смотри, нравится? — спросила она.

На ней была соболья шубка длиною до колен с огромным воротником, скрывавшим шею. Все остальное, помимо шубки, тоже выглядело вполне впечатляюще — ярко-рыжие волосы, гладкая белая кожа и ножки. В шубке и на высоченных каблуках она выглядела роскошно.

— Что-то не по погоде одежка, — сказал я.

Она выступила вперед, красуясь.

— Да он давно купил, а подарил только сейчас.

— Надеюсь, одной только шубкой не ограничится?

— Он платит за номер.

Она игриво распахнула шубку, и я заметил, что под ней больше ничего не было надето. Она скользнула на постель позади меня и обняла за плечи. В зеркале я видел ее нежное тело, прятавшееся под мехом шубки.

— А он не поинтересовался, почему ты не осталась с ним?

Она в притворном смущении прикрыла рот рукой.

— Ты что, я же не из таких! — Она похабно расхохоталась и откинулась спиной на постель, протягивая ко мне руки и приглашая меня накрыть собой ее теперь полностью обнажившееся из-под шубки тело.

— Ну, ты же была с ним…

— Да. Но это было нужно для дела. А теперь я хочу тебя.

Так и не повернувшись к ней, но видя ее в зеркале, я покачал головой.

Она уронила руки на постель.

— Что с тобой?

— Выпить хочется, — сказал я.

— Ну так выпей.

— Не могу.

— Да забудь ты, что тебе сказали доктора. — Она начала терять терпение. — Давно бы уж взял и выпил, вместо того чтобы ныть. Давай-ка лучше иди сюда! Я требую ласки!

Я повернулся к ней. Она могла бы быть соблазнительной, если бы не была так вульгарна.

— Мне надо идти, — сказал я и поднялся.

— Черта с два тебе надо идти! — сказала она, садясь на постели. — Неужели ты вот так бросишь меня, скотина?!

— Завещание начнут зачитывать ровно в полдень. Я и так уже опаздываю. А мы ведь сюда приехали именно ради этого, если помнишь.

— Сводник ты и больше никто! Я тебе нужна здесь, только чтобы платить за тебя. Надо было мне остаться с ним наверху. Он хотя бы мужик, а ты — жалкий сводник!

— Если я сводник, то ты тогда кто? Изображаешь хрен знает кого!

Конечно, я мог напомнить ей, что раньше, когда только познакомилась со мной, она думала обо мне иначе, но какой смысл был говорить все это? Поэтому я просто направился к двери.

Она крикнула мне вслед:

— Тебе очень повезет, если я буду здесь, когда ты вернешься!

Выйдя в коридор, я пожалел, что не сделал этого раньше. Вот зачем мне сейчас эти сцены? Я что, не насмотрелся на них? Она такая ненасытная, ей всегда мало. Разве может пожилой мужик удовлетворить такую женщину? Правда, когда познакомился с ней, я не чувствовал себя таким стариком. Наоборот, она тогда как-то оживила меня, заставила почувствовать себя молодым, и уж только потом я понял, что это за штучка. И не был я никаким сводником, просто мне хотелось секса, и из нас двоих пахала всегда она.

Спустившись на лифте, я не вышел на улицу, а направился в бар. Там царил приятный полумрак, и, когда глаза мои к нему немного привыкли, я заметил, что кроме меня там был еще только бармен — облокотившись на стойку, он уныло смотрел на пустые табуреты. Подойдя к стойке, я сказал:

— «Джин Рики».

Бармен оживился и бросился готовить мне напиток, потом поставил его передо мной на специальную салфеточку и, приняв прежнюю позу, стал наблюдать за мной.

Я выпил всю порцию одним глотком, и голова сразу пошла кругом, но это было приятное чувство — былого напряжения как не бывало. Прищелкнув пальцами, я сказал:

— Повторить!

Бармен посмотрел на меня вопросительно.

— 514-й номер, — сказал я, рассудив так — если «милый друг» Ви платит за номер в отеле, то небольшенький счетец в баре его тоже не разорит.

Бармен налил мне вторую порцию.

— Что, не больно-то народ подваливает с утра? — сказал я, беря в руки стакан.

— Да, плохая смена, — вздохнул он.

— И дай-ка угадаю: в ночную смену ты тоже работал?

— До двух ночи.

Я чокнулся с ним в воздухе и выпил. Он смотрел на меня так, словно мы были в пустыне и я только что прикончил наш неприкосновенный запас. Я поставил пустой стакан обратно на салфеточку и спросил:

— Вот скажи, если бы на тебя случайно свалились большие деньги — нет, я имею в виду, по-настоящему большие деньги — то что бы ты с ними сделал?

Он задумчиво потер подбородок, помолчал, потом сказал:

— Я бы купил себе бар.

— Ну нет, это были бы такие большие деньги, что тебе не пришлось бы больше работать. Ты мог бы, например, осесть где-то или, наоборот, не осесть, а путешествовать.

— Ну а ради чего я мог бы покинуть Калверт?

— Ну, например, чтобы начать где-то новую жизнь. Ты же сам сказал, что тебя твоя жизнь не устраивает.

— Я этого не говорил. Я сказал, что у меня плохая смена.

— А что, только эта плохая? Разве не все они плохие?

Он положил руки на стойку и навалился на них всем своим весом.

— Нет, не все. Вы допили? Может, еще?

Я жестом отмахнулся и продолжал:

— Вот в детстве ты наверняка мечтал стать звездой футбола или военным летчиком, почему же сейчас ты не мечтаешь осуществить свои былые мечты?

— Почему, мечтаю. Я хочу стать владельцем бара.

— А, ну тогда хорошо.

Я допил остатки джина, и на меня снизошло некое умиротворение, которого мне должно было хватить для предстоящей встречи с адвокатом, а главное, с Джо.

— Да какие в детском возрасте мечты? Разве дети что-то смыслят? — сказал бармен. — Вот, вы, например, чем занимаетесь?

— Теперь уже ничем. А раньше был писателем.

— Да-а? И я мог слышать о ваших книжках?

— Не знаю. Мог и не слышать, — сказал я.

— Может, еще стаканчик?

Я мотнул головой. В голове у меня слегка жужжало, и мне это нравилось. Такой результат меня устраивал.

— Чаевые запиши на счет, — сказал я. — На свое усмотрение.

— Спасибо, мистер.

Я пожал плечами.

— Да ладно, просто на меня свалились деньги.

— Ну, спасибо, спасибо…

Отмахнувшись от этих его тошнотворных изъявлений благодарности, я вышел из бара, а потом из вестибюля отеля на Чейз-стрит. Добравшись до Джордж и свернув на юг в сторону центра, я уже весь взмок от этой жуткой августовской духотищи. Калверт совсем почти не изменился с тех времен, когда мы с Куинн жили здесь. В каком году это было? В двадцатом? Или в двадцать первом? Высотки «Калверт Сити Бэнк» на Брайт-стрит, подпиравшей сейчас небо, тогда еще не было, и вместо автобусов ходили в основном трамваи, но приземистые низенькие здания в деловом районе остались нетронутыми. А я помню, как они тогда казались высоченными — тогда только-только вышел в свет мой «Энколпий», и я сразу разбогател и смог жениться на Куинн. Теперь Куинн умерла, а «Энколпий» и другие мои книги больше не издаются, и даже из Голливуда меня поперли, и моя жизнь больше никогда не будет такой же радужной, какой была тогда, в Калверте тридцатилетней давности.

А вообще-то я был тогда дураком. Если бы я только знал, что наша супружеская жизнь превратится в сплошную ругань и в нескончаемые попытки превзойти друг друга в связях на стороне, всевозможных излишествах и пьянстве, то с самого начала отказался бы от этой затеи. Ну… надеюсь, что отказался бы. Куинн, зараза, умела на ровном месте довести меня до ревности, ну и я, естественно, начал погуливать в ответ. А потом, после двух выкидышей, Куинн стала притаскивать в постель бутылку и бухала до утра, и я, конечно же, тоже пристрастился. Дошло до того, что я погряз в пьянстве и совсем не мог без спиртного. Мы пробовали лечить меня — в Нью-Мехико и в Нью-Йорке, — но этого лечения хватало ненадолго, а когда переехали в Париж, то там вовсю уже шла война, и нам стало не до моего пьянства.

А потом я встретил Клотильду. Она была полной противоположностью Куинн. И, когда я ради нее начал вести трезвый образ жизни, Куинн ушла от меня. Только уже после развода она сообщила мне, что у меня есть ребенок. Потом мы с Клотильдой поженились и были счастливы какое-то время — по крайней мере, до переезда в Голливуд, хотя, может быть, все это началось еще во Франции… В итоге она стала знаменитой, тысячи мужчин мечтали о ней, а обо мне публика напрочь забыла, и кто отважится упрекнуть меня в том, что я стал искать утешения на стороне? Никто. Но Клотильда в конечном счете попала в психушку, а я совсем раскис и сломался и назанимал денег у всех, у кого только можно было, и вот теперь все, что у меня есть, это Ви.

В таких раздумьях я шагал по улице, и от чувства жалости к самому себе настроение у меня все больше портилось, и даже принятый алкоголь уже не бодрил меня. И с чего я вообще взял, что Куинн после всего этого могла оставить мне какие-то деньги? Может быть, это просто Джо попросил, чтобы я присутствовал на чтении завещания, а связаться со мною лично не отважился. Сразу за зданием железнодорожной компании «C&O» находился офисный центр, туда-то мне и надо было. Подобострастный швейцар бросился вызывать для меня лифт и не забыл при этом поинтересоваться:

— Доброе утро, сэр! Позвольте узнать, куда вы направляетесь?

— «Палмер, Палмер и Крик». Мне нужно встретиться с мистером Фрэнком Палмером-старшим, — сказал я.

— А могу я узнать ваше имя, сэр? — сказал он, нажав на кнопку несколько раз подряд.

— Шем Розенкранц. Неужели я нуждаюсь в представлении?

Взгляд его вдруг метнулся в сторону, он заулыбался и махнул кому-то у меня за спиной.

— Доброе утро, мистер Фелпс!

Мистер Фелпс направлялся к двери, по-видимому, ведущей на лестницу.

— Привет, Сэм! — коротко кивнув, небрежно бросил он на ходу и скрылся за дверью.

Просияв, Сэм продолжал подобострастно улыбаться в сторону уже закрывшейся двери. Немного же надо для счастья человеку, чья работа заключается в том, чтобы нажимать кнопку лифта и лизоблюдствовать. И что самое интересное — такие люди находят в этом удовольствие. Наконец он очнулся и вспомнил обо мне.

— Мистер…

— Шем Розенкранц, — сказал я, изнывая от духоты и с нетерпением ожидая, когда же наконец приедет лифт.

А швейцар тем временем ответил на мой предыдущий вопрос.

— Нет, представляться вам не нужно, просто мне положено знать, кто проходит в здание. Это необходимо для безопасности.

Двери лифта, звякнув, открылись, и из них вышли мужчина и женщина — их Сэм тоже встретил заранее заготовленной лакированной улыбкой.

— Здравствуйте, мистер Китинг. Здравствуйте, Сэлли.

Кивнув, они улыбнулись ему в ответ и поспешили к выходу. Я попытался протиснуться мимо Сэма в лифт. Он суетливо посторонился, пропустил меня, а потом нажал на кнопку восьмого (последнего) этажа. На прощанье он осчастливил меня еще одной улыбкой, за которую мне нестерпимо захотелось двинуть ему в зубы, но я сдержался.

— Восьмой этаж, — сказал он, и двери лифта закрылись.

Глава 2

Выйдя из лифта на восьмом этаже, я сразу очутился в приемной «Палмер, Палмер и Крик». Интерьер изменился с тех пор, как я последний раз был здесь, — панели из темной древесины на стенах, ковер, мягкая мебель с бордовой кожаной обивкой. За высокой стойкой — две секретарши в наушниках. Та, что сидела слева, говорила по связи, а девушка справа встретила меня дежурной улыбкой.

— Могу я вам помочь?

Я подошел к ней ближе, но улыбаться в ответ не стал — это было как-то неуместно, учитывая причину моего визита, да и вообще стоило ли тратить улыбку на офисных девиц, которые, скорее всего, флиртуют с уборщиками?

— Меня зовут Шем Розенкранц. Я пришел на чтение завещания Куинн Розенкранц.

— Да, мистер Розенкранц, мистер Палмер находится сейчас в конференц-зале. Вам нужно пройти вон в ту дверь справа.

Я побарабанил пальцами по ее столу, кивнул и двинулся в указанном направлении. Последний раз я был здесь лет двадцать назад — когда разводился. Сын Палмера тогда еще учился на юридическом, а сейчас он был партнером. А у Крика тогда было в подчинении четверо стряпчих и только половина этого восьмого этажа. В общем, как я посмотрю, одни из нас поднимаются в этой жизни, а другие, наоборот, скатываются вниз.

В конференц-зале было темновато из-за скудного освещения. Стены здесь тоже были обшиты деревянными панелями, на одной из стен — портреты маслом в золоченых рамах с изображениями старших партнеров фирмы, и над каждым портретом своя маленькая лампочка. Вдоль других стен выстроились застекленные книжные шкафы, набитые многотомниками законодательства. Мне, как всегда это бывает, когда я попадаю в библиотеку, захотелось разглядеть корешки, полистать книги, поискать среди них свои. Но я знал, что это всего лишь бездушные книги по юриспруденции, интересные только юристам, впрочем, для кого-то, возможно, более интересные, чем мои.

— Ой, Шем! Рад тебя видеть! — Палмер-старший, теперь почти семидесятипятилетний, но все такой же стройный и бодрый, подошел ко мне и тепло пожал руку. — Жаль, что довелось встретиться при таких обстоятельствах, — сказал он, продолжая жать мне руку и стараясь не принюхиваться к исходящему от меня запаху перегара. А если б принюхался?

— Здравствуйте, мистер Палмер.

Еще раз крепко пожав мою руку, он наконец отпустил ее.

— Фрэнк. Пожалуйста, называй меня просто Фрэнком. А ты отлично выглядишь, — сказал он, откровенно соврав, и указал на стол для заседаний.

Я подошел к столу и взялся за спинку одного из огромных кожаных кресел. В дальнем конце стола сидели рядышком мой Джозеф и какая-то молодая женщина — как я понял, его невеста. Они о чем-то шептались, и Джозеф намеренно игнорировал меня, что меня больно ранило.

Последний раз я разговаривал с ним три года назад, а наша последняя встреча произошла четыре года назад — на его школьном выпускном вечере. Он повзрослел, тощие руки и ноги обросли мясцом, лицо стало шире, и на нем уже был заметен намек на бородку. Если бы я не знал, кто он такой, то мог бы принять его за одного из типичных сердитых юнцов, которые мечтают о недостижимом, но, зная это, дуются потом на весь мир. Они вечно вьются вокруг сытой публики, главным образом у парадных подъездов, или в бильярдных, или в гаражах, но, в отличие от Джо, им не светит два миллиона долларов.

Невеста Джо (я запамятовал в тот момент ее имя, забыл, как она представилась, когда звонила мне две недели назад, чтобы сообщить о предсмертном состоянии Куинн) была аккуратненькой нежной блондиночкой, с какими обычно ведут состоятельную супружескую жизнь. Она отважилась украдкой глянуть на меня, и, когда глаза наши встретились, улыбнулась мне, чем возместила пренебрежение со стороны Джо.

В дальнем углу зала, даже не за столом, а в сторонке, на стульчике сидела Конни, прислуга тети Элис — дородная женщина лет пятидесяти, а то и больше, с громоздким трапециевидной формы ридикюлем на коленях. Поймав мой взгляд, она приветствовала меня учтивым кивком.

Усевшись во главе стола, Палмер обратился к нам с такой речью:

— Я собрал вас всех здесь потому, что вы или те, кого вы представляете, тем или иным образом упомянуты в завещании миссис Розенкранц. — Он достал из серебряного портсигара сигариллу и прикурил ее бумажной спичкой. Задув спичку, бросил ее в медную пепельницу и придвинул к себе лежавшую на столе папку. Когда он открыл папку и собрался зачитывать завещание, я сел.

— Я сейчас зачту вам завещание, но со всеми вопросами прошу подождать до конца чтения. Потом мы сможем еще раз перечесть его, строчку за строчкой — или все вместе, или индивидуально. Я прошу вас всех, независимо от событий, произошедших в прошлом, не впадать в возбуждение и не озвучивать никаких решений. Все это вы можете сделать позже, а сейчас лишь отнимете у нас время. — Он произнес эти слова, глядя на нас исподлобья, как судья, выносящий приговор. — Впрочем, я не думаю, что здесь могут возникнуть какие-то неприятные моменты. Это простое завещание, и, к моей безграничной печали, представителей фамилии Хэдли, как мы с вами видим, осталось совсем мало. — Он взял со стола бумаги и постучал ими о стол, чтобы выровнять стопку.

Джозеф сидел, напряженно ссутулившись на своем стуле, ноздри его раздувались, отчего верхняя губа некрасиво подтянулась к носу, а на щеках обозначились две ямочки. Невеста не сводила с него глаз, придерживала за локоть.

Палмер начал зачитывать завещание:

— «Я, Куинн Розенкранц, урожденная Хэдли, находясь в здравом уме и твердой памяти, торжественно заявляю, что настоящая бумага является моим последним завещанием, подписанным мною в этот четверг, 12 июня 1941 года и содержащим распоряжения относительно распределения моего движимого и недвижимого имущества. Это завещание отменяет юридическую силу всех предыдущих завещаний…»

Палмер зачитал несколько страниц такого монотонно-унылого текста, часть которого была посвящена вопросам опеки над Джозефом в случае смерти Куинн, если бы таковая случилась на момент, когда он был еще несовершеннолетним подростком. Я был упомянут в списке четвертым — после бабушки Куинн Сэлли Хэдли, которая умерла позже, в 45-м году, после тети Элис и после Конни Уилсон, которая заерзала на своем стуле, когда прозвучали касающиеся ее слова завещания, призванные, как, должно быть, ей казалось, явиться для меня болезненным уколом.

Вся наличность, все акции, облигации и страховые полисы и прочие ценные бумаги общей стоимостью примерно в два миллиона долларов — все это отходило Джозефу в случае, если он на момент принятия наследства будет совершеннолетним, а в случае, если еще не будет, — в трастовый фонд под попечительством Палмера и старших дам Хэдли. Дом тоже переходил во владение Джозефа, а вот его содержимое доставалось Джозефу только после того, как тетя Элис заберет оттуда интересующие ее вещи.

Как и сказал Палмер, завещание было очень простым. Если не считать одного пункта. В случае если смерть Джозефа опередила бы смерть Куинн, имущество распределилось бы между наследниками в том же порядке, в каком это было указано, только на месте Джозефа был бы я.

— «…согласно законодательству штата Мэриленд и законодательству Соединенных Штатов Америки. Подписано Куинн Розенкранц в четверг, 12 июня 1941 года, засвидетельствовано Фрэнком Палмером-ст. и Фрэнком Палмером-мл. в четверг, 12 июня 1941 года».

Палмер прочистил горло и вытер рукой рот, потом затянулся своей сигаретой и собрал бумаги в стопку. В комнате повисла неловкая навязчивая тишина. Я был потрясен. Сам факт, что Куинн вообще включила меня в завещание, явился для меня шоком, но то, что я числился там четвертым в очереди на все ее имущество, просто опустошило мой мозг. Впрочем, у Куинн были все основания полагать, что Джозеф все-таки переживет ее, так что назначение меня в наследники второй очереди, скорее всего, было не более чем просто доброжелательным жестом в мой адрес. И ради этого Палмер заставил меня тащиться в такую даль с Западного побережья. Не надо было ему этого делать.

Тягостная тишина продолжалась, все понимали, что первым нарушить ее полагается Джозефу — ведь это он только что получил в наследство громадные деньжищи. Но он сидел все с той же натужной гримасой на лице, вперив застывший отсутствующий взгляд куда-то перед собой, по-видимому, с негодованием переваривая то, что касалось моего места в завещании. Его невеста, я и Конни нетерпеливо ерзали на своих стульях, тогда Палмер снова шумно прочистил горло и встал, держа в одной руке папку, в другой — сигарету. Я тоже встал, так что замороженный взгляд Джозефа теперь приходился куда-то в область моего ремня.

— Мой секретарь уже сегодня сможет выдать вам копии завещания, — сказал Палмер и, подойдя к Джозефу, положил руку ему на плечо, но это не вызвало никакой реакции. Тогда он наклонился, и я расслышал, как он спросил: — Джо, ты в порядке?

Джо ничего не ответил. Ну да, конечно, он же теперь был таким крутым парнем.

— Джо, мы с тобой можем индивидуально обсудить завещание в любое время.

По-прежнему никакой реакции. Палмер перевел вопросительный взгляд на невесту, но та строго покачала головой. Тогда Палмер сказал:

— Если хочешь, Джо, мы можем сделать это прямо сейчас, или назначь время нашей встречи через моего секретаря, но очень важно, чтобы у тебя была копия завещания.

Потом Палмер посмотрел через весь длинный стол на меня, и я, словно очнувшись, направился к выходу. Уже в дверях я услышал, как Джозеф сказал:

— Нет, не сейчас. Наверное, после того, как мы поженимся.

То есть мой собственный сын даже не хотел говорить что-либо в моем присутствии. Не важно, что он думал обо мне и о моих поступках (если уж на то пошло, я сам готов признаться, что они не всегда были хорошими), но не желать даже разговаривать в моем присутствии — это был уже перебор!

— Джо, завещание…

— Когда мы поженимся, — повторил он, а что он сказал дальше, я не знаю, потому что вышел.

Следом за мной вышел и Палмер.

— Шем! — окликнул меня он и, когда я обернулся, сказал: — Я очень сожалею.

— Сожалеете о чем?

— О смерти Куинн. Это не я должен вас хоронить, а вы меня.

— Я позабочусь, чтобы на моих похоронах кто-нибудь напомнил вам об этом.

— Пункт, касавшийся опеки над Джозефом, был недоброжелательным по отношению к тебе. Я советовал ей не делать этого.

— Теперь это спорный пункт.

— Я все-таки хотел, чтобы ты знал мое отношение. Но ведь ты же вряд ли рассчитывал, что это завещание так или иначе поправит твое финансовое положение?

— Не так или иначе, а я вообще на него не рассчитывал.

— До такой степени, чтобы даже не присутствовать на похоронах?

Я улыбнулся, но ничего не сказал, только подумал: «Ага! Так вот ради чего ты заставил меня притащиться в такую даль?»

Он взял меня за руку чуть выше локтя. От меня разило спиртным, и он наверняка унюхал. Ну и что? Может же человек немного выпить?

— А знаешь, она все-таки любила тебя.

— Спасибо, что так думаете.

Он оглянулся на конференц-зал, потом сказал:

— Я буду у себя в кабинете еще час. Подожду, когда подготовят копии завещания. — И, попыхивая сигареткой, удалился.

Потоптавшись на месте, я наконец пришел к решению, что мне обязательно надо сегодня получить свою копию завещания, чтобы Ви не попрекала меня деньгами и не ела меня поедом. В конференц-зале невеста что-то шептала на ухо Джо. Эта картина вызвала у меня легкое чувство зависти — не эта конкретная девушка, а тот факт, что девушка может так вот доверительно и серьезно шептать тебе что-то на ухо. Вот Ви, например, могла бы сделать такое только для того, чтобы, немного пошептав, вдруг резко заорать тебе в самое ухо, надругавшись над твоими барабанными перепонками. Такие своеобразные представления были у нее о шутке.

Конни вышла из конференц-зала и подошла ко мне, все так же прижимая к себе свой ридикюль.

— Здравствуйте, мистер Розенкранц, — учтиво кивнув, сказала она.

Я тут же привел в действие свою коронную обаятельную улыбку — мастерство, которому научился в разгульные времена нашей с Куинн юности, когда обаяние значило больше, чем все остальное.

— Конни, сколько лет, сколько зим! — сказал я и тут же сам за нее ответил: — Ой, Шем, я вас умоляю!..

Ссутулив плечи, она отошла от меня под сень полутораметрового фикуса в кадке.

— Мистер Розенкранц, мисс Хэдли надеется повидаться с вами в этот ваш приезд. Вы нанесете ей визит?

Конечно, меньше всего на свете мне хотелось увидеться с тетей Элис, имевшей привычку тюкать и клевать меня по поводу и без повода.

— Ну, Конни, я не знаю… Если смогу выкроить время, то с удовольствием, — произнес я все с той же обаятельной улыбкой.

— Чай у нас обычно накрывают к двум тридцати.

Я глянул на свои часы — они показывали пока что только час.

— Не знаю, получится ли сегодня.

Конни сразу как-то сникла, как если бы пришла сюда только для того, чтобы пригласить меня на чай, ну а заодно уж послушать завещание.

— Но ты обязательно передай тете Элис привет от меня, — прибавил я.

Она отодвинулась от меня еще дальше и сказала:

— Я сожалею о вашей утрате.

Изобразив скорбный вид, я шумно выдохнул через нос.

— Благодарю, Конни.

Она молчала, не зная, что еще сказать, но в этот момент ко мне подошла невеста Джо — лобик ее был озабоченно наморщен, а губки слегка выпячены. Поблагодарив меня, Конни заторопилась к лифту, нажала на кнопку вызова и стала сосредоточенно наблюдать за меняющимися цифрами этажей на табло.

Я повернулся к невесте, которая выглядела немного растерянной, и поспешил обновить свою обаятельную улыбку.

— Простите, но я не помню вашего имени, — сказал я.

Она еще больше растерялась, словно не ожидала, что я вообще заговорю с ней.

— Мэри О’Брайен. — Она протянула мне руку, и я горячо пожал ее.

— Как Джозефу повезло.

Она посмотрела на свою руку, все еще зажатую в моих ладонях, похоже, не зная, как ее оттуда вызволить.

— О да…

— Я вот думаю, Куинн всегда хотела иметь дочь.

— Она была очень добра ко мне, даже когда уже болела.

Мне было трудно соотнести эти слова «очень добра» с образом Куинн, но я кивнул, словно понимая, что она имела в виду, и сказал:

— Возможно, мы как-то сможем это поправить. Я бы тоже очень хотел иметь дочь.

— Вы знаете, мне кажется, Джо сейчас требуется какое-то время, чтобы побыть наедине с самим собой, — проговорила она. У нее были идеально очерченные скулы и ясные глаза, а эта ее смущенность и наморщенный лобик только прибавляли ей очарования.

— Конечно. Я понимаю.

— Он ужасно переживает. Просто сам не свой.

Я все еще продолжал держать ее руку и чувствовал, как она уже согрелась в моих ладонях.

— Ну конечно, я понимаю.

— А знаете, я читала ваши книги, — поспешила сообщить она.

Я почувствовал, как обаятельная улыбка покинула меня, и ее место заняла кислая мина.

— Спасибо.

— Джо был против, не хотел, чтобы я читала. А мне очень хотелось, и я читала. Ну, вы же понимаете, почему?

Я напряженно пытался понять, что побудило ее на чтение.

— Вы ведь будете моим тестем, хоть даже и… Ну… в общем вы понимаете…

Тут к нам подошел Джо, по-прежнему такой же мрачный и, взяв под локоть будущую супругу, сказал ей:

— Пошли, Мэри.

Словно обжегшись, она отдернула руку, но он все же повел ее к лифту, как бы подталкивая. Движение это было мне хорошо знакомо, я сам пользовался им не раз с его матерью — но никогда с Клотильдой — и знал, что Мэри ждет разговор по дороге домой.

— Джозеф, да я не сказал ничего такого! Просто сказал, что тебе повезло, — принялся оправдываться я, идя за ними по пятам. — И я хочу, чтобы ты дал мне шанс как-то уладить наши отношения.

Он стоял спиной ко мне, уткнувшись глазами в мелькающие цифирки на табло над дверью лифта, даже не допуская возможности, чтобы я попал в поле его зрения. И это мой родной сын! Я чувствовал, как на лице моем появилось жалобное выражение, и даже разозлился на самого себя за это.

Приехал лифт, и я наблюдал, как они вошли в кабину. Перед тем как двери закрылись, они повернулись ко мне лицом, и Джо посмотрел на меня с такой испепеляющей ненавистью, что у меня внутри все похолодело, а ноги словно окаменели.

Глава 3

Получив свою копию завещания, я вернулся в отель. Ви в пеньюаре сидела за туалетным столиком, делая макияж. Когда я вошел, она обернулась. У нее готов был пока только один глаз, поэтому ее правый глаз сейчас смотрел открыто и невинно, а левый — жестко и злобно.

— Ну что там? — сказала она.

Я бросил завещание на туалетный столик перед ней и сел на постель, приняв примерно ту же позу, что и утром.

— Я думал, тебя здесь не будет, когда вернусь.

Она схватила завещание, полистала его, потом сказала:

— Ой, ладно, лучше скажи мне так, а то я не понимаю ничего в этом крючкотворстве. Сколько?

— Нисколько.

— Нисколько?! Что значит, нисколько?

— Ну то и значит — нисколько. Я не получил ничего. Все отошло к моему сыну.

Она швырнула в меня завещанием, оно ударилось о мою руку, отлетело на кровать, а оттуда свалилось на пол.

— Какого черта тогда мы приехали сюда? — Она опять повернулась к зеркалу и продолжила подрисовывать глаз.

— Но я упомянут в завещании. Если бы Джо умер раньше Куинн, то все перешло бы ко мне.

— Да? А толку-то? Кому от этого легче?

Я хотел сказать ей, что от ее злости нам обоим тоже не станет легче, но какой толк был в этих препирательствах?

— Ты лучше приготовься торчать здесь долго, — сказала она, подкрашивая глаз точными уверенными движениями кисточки. — Не думаешь же ты, что я сдеру с Карлтона деньги на твой обратный билет в Сан-Анжело? Вот ты как был неудачником там, в Голливуде, так и здесь им остаешься. И когда только я к этому привыкну?

«Когда мы оба к этому привыкнем?» — подумал я и сказал:

— Ага, но ты так не считала, когда познакомилась со мной. Сама набросилась на меня. Обожала мои книги. Была моей поклонницей. Тебе это льстило.

— А ты все никак не успокоишься. Ну да, я читала кое-какие из твоих книг. Успешный был писатель. Но я же не знала, что ты сломаешься. — Она принялась собирать свои кисточки, карандашики, тюбики и пудренички в косметичку. — А тебя только одно и заботит — чтобы кто-то читал твои книги. Но нет, никто их не читает.

Ви сказала это нарочно, чтобы уколоть меня побольнее. Она часто так делала, и это срабатывало, каждый раз эти обидные слова сдавливали меня, словно клещами, все больнее и больнее.

— Это куда же ты клонишь?

— Карлтон сегодня утром посадил жену на самолет до Палм-Бич. Так что мы с ним несколько дней можем побыть вдвоем. — Она усмехнулась. — Нет, если с тобой, то втроем. — Она встала, прошла в другой конец комнаты и, открыв шкаф, достала черное обегающее платье. Держа плечики перед собой, она придирчиво разглядывала платье.

— Ты на ночь-то вернешься сегодня? — спросил я.

— А тебе прямо неймется это знать? — усмехнулась она, натягивая на себя платье.

В груди у меня все сжалось, и моя злость переросла в тревогу. Только что я ненавидел ее, а уже в следующий момент понял, что не смогу прожить без нее ни дня.

— Ви, пожалуйста, возвращайся обязательно! Я не вынесу тут один!

— А ты и не выноси. — Она облачилась в платье, и оно красиво легло по ее фигуре. — Пойди, прогуляйся. Найди себе какую-нибудь шлюху или бросься с моста, я не знаю, мне все равно. — Она разгладила на себе платье и повернулась ко мне спиной, чтобы я застегнул молнию сзади.

Я встал, подошел к ней и стал осторожно застегивать молнию.

— Я серьезно, Ви. То, что происходиту нас с Джозефом… — В глазах у меня защипало, в горле встал тугой ком. — У меня больше нет никого и ничего, а мой родной сын… даже не хочет со мной разговаривать. Ты просто не знаешь, каково это.

— Да я даже не знаю, где мой ребенок сейчас находится, — парировала Ви, поторапливая меня жестом.

— Ну, это совсем другое. Ты же сама отказалась от него. А Джозеф… Он даже не захотел посмотреть в мою сторону, — посетовал я, закончив с молнией.

— Знаешь что, если ты так переживаешь, то я скажу тебе, что делать. — Она повернулась ко мне. — Убей его. Убьешь, и наследство достанется тебе. Все эти деньжищи будут твоими.

Ее слова меня так поразили, что до меня даже не сразу дошел их смысл.

— Деньжищи?

— Ну да. Те, что заявлены в завещании, — сказала она, теперь уже полностью одетая. — Ну? Как я выгляжу?

— Ты о чем говоришь вообще? Как можно такое даже произносить?!

Ви картинно закатила глаза и покачала головой, потом достала из шкафа маленький ридикюль, расшитый черными блестками, подошла к постели, где лежала красная сумочка, и начала перекладывать из нее в ридикюль разные вещицы, среди которых были бумажник и флакон духов. — Ну ты хоть теперь снова пьешь. Слава богу, хоть что-то изменилось к лучшему. — Она достала из сумочки свой миниатюрный пистолетик с перламутровой рукояткой, подаренный ей Карлтоном.

— А это тебе зачем?

— Карлтон не любит, когда я без него хожу. А где мои ключи?

— Послушай, Ви, Джозеф…

— Да ладно тебе, расслабься, я же пошутила! — Она бросила выпотрошенную сумочку обратно на постель. — Черт, ну где же мои ключи? — Она поискала на туалетном столике, потом покачала головой и захлопнула ридикюль. — Ну и ладно, какая разница, где они. Все равно они мне больше не понадобятся.

Ви продолжала собираться, а у меня все больше и больше сжималось горло. От предложения убить Джозефа мне стало дурно, а при мысли о ее уходе я совсем ослабел и начал придумывать, чего бы такого мне заказать себе в баре внизу, когда она уйдет.

Когда она ураганом пронеслась мимо меня к наружной двери, я крикнул ей вслед:

— Я люблю тебя!

Не оборачиваясь, она бросила на ходу:

— Я тебе уже говорила насчет этих слов. — Я услышал, как дверь открылась. — В них нет правды. — Дверь за ней закрылась, и я остался один, не представляя, что делать дальше, куда пойти и как вообще подняться с постели.

Пойти мне хотелось только в одно место — в бар. Я понимал, что это плохая идея, но мне все равно хотелось лишь одного — «Джин Рики». Я изо всех сил старался не поддаться этой соблазнительной идее, всячески внушал себе, что утром было просто исключение и что мне ни в коем случае нельзя позволить себе сорваться.

Потом я подумал, что мог бы вновь попытаться встретиться с Джозефом. Вдруг он на этот раз захочет поговорить со мной? Эта его девушка Мэри, похоже, умела улаживать отношения между людьми, и она к тому же любила мои книги. Вот мне и пришло в голову: а что, если в присутствии своей дамы он станет снисходительней ко мне? Хотя, конечно, и знал, что этого не случится, не был настолько наивен, чтобы обманывать себя. Джо просто подумал бы, что я пытаюсь примазаться к деньгам Куинн, и, возможно даже, он был бы прав.

Кстати, о деньгах. О деньгах тоже надо было подумать. Мы же все-таки рассчитывали на это наследство. Если Ви бросит меня здесь одного (а она вроде как уже бросила), то мне надо позаботиться о том, на какие деньги жить дальше. Вот помню, раньше мне достаточно было только прийти в какой-нибудь журнал и сказать, что у меня есть готовый роман (не иметь готовый роман, а только сказать, что он есть), и журнал сразу давал мне тысячу долларов аванса, и это во времена Великой депрессии. Но сейчас никто не дал бы мне денег. Потому что все знали: за последние годы я не написал ни строчки. Вот если бы я написал…

Если бы… Ха!

Но если бы я написал… то кто-нибудь из них сейчас дал бы мне денег. Огер или Пирсон, ну… кто-нибудь. Может, попробовать начать? А что, можно. Тогда я бы под это дело получил деньги и дописал бы, и вышел бы у меня новый роман. А потом можно было бы написать следующий и вообще снова взяться за романы. А что, почему бы и нет? Ведь любой издатель обрадуется возможности заполучить нового Шема Розенкранца. Так сказать, его триумфальному возвращению.

Я поискал глазами блокнот, какие всегда имеются в хороших отелях, и нашел его на телефонной тумбочке в гостиной. Я взял его и обнаружил под ним ключ с пластмассовым кружочком, где значилось «номер 12-2». Это был ключ Ви, который она только что пыталась найти. Машинально сунув его в карман, я начал искать карандаш. На телефонной тумбочке карандаша не было, тогда я принялся шарить в ящиках письменного стола и в тумбочках у кровати. Но нигде не было никакого пишущего предмета. Я даже заглядывал в ванную.

Я стоял посреди гостиной, раздраженно притопывая ногой и озираясь. Нет, я, конечно, мог спуститься и попросить карандаш у дежурного портье, но это требовало излишних усилий. И чем дольше я так стоял, тем больше сама эта идея с писаниной меня раздражала. Тем больше я понимал, что все равно не знаю, о чем писать, да в общем-то даже и не хочу вовсе.

Тогда я подошел к телефону, снял трубку и заказал себе междугородный разговор с Калифорнией. Примерно через минуту меня связали с клиникой «Энок Уайт». Связь была отвратительная.

— Алло, это Шем Розенкранц. Я хочу поговорить со своей женой. — В Калифорнии утро было в самом разгаре, и Клотильда могла быть сейчас на прогулке, если погода хорошая. Но уже через пару минут я услышал в трубке ее голос, и даже помехи на линии куда-то пропали.

— Шем, это ты? — спросила она.

Голос ее вызвал у меня тоскливое чувство.

— Клотильда…

— Ты что, пил?

Вот так — всего одно слово произнес, и она сразу меня вычислила.

— От Куинн нам ничего не досталось. У нас нет ничего, — сообщил я.

Пауза. Когда она снова заговорила, ее французский акцент зазвучал явственнее.

— Директор Филипс был к нам очень добр. Я уверена, он и на этот раз войдет в наше положение.

— Не знаю, не уверен, — сказал я, памятуя о своем последнем визите в клинику на прошлой неделе, когда директор высказался предельно ясно на этот счет. У нас оставалось время до конца месяца, а потом они должны были или выписать Клотильду домой, или перевести ее в государственную клинику.

— Но я же Хлоя Роуз! Я… Разве мое имя не делает им рекламы?

— Не знаю, не уверен, что это кого-то теперь интересует.

Голос ее стал напряженным, и я поспешил взять себя в руки, чтобы не казаться пьяным. Я не мог рассчитывать на то, что она когда-либо будет ухаживать за мной, зато я точно знал, что мне за ней точно придется ухаживать.

— Я не могу уехать отсюда, — сказала она и тут же перешла на французский: — Je n’ai pas…

— По-английски, Клотильда! Пожалуйста, говори по-английски! Я французский уже основательно забыл.

— Шем, если я уеду отсюда, это будет небезопасно для меня. Просто небезопасно!..

Я так и не понял в тот момент, что это было — угроза наложить на себя руки в случае, если ее выставят оттуда, или старая паранойя, эта давно уже парализующая ее боязнь, что кто-то нападет на нее.

— Это небезопасно, Шем.

— Знаю, дорогая.

— Может, тебе поговорить с директором Филипсом?

— Хорошо, я поговорю, — вздохнул я.

— Шем, пойми, я не могу отсюда уехать!

— Ой, а в Калверте так мило, — сказал я, стараясь отвлечь ее внимание. — Помнишь, как мы с тобой останавливались там то ли в 36-м, то ли в 37-м, ну, в общем, еще до войны? Тогда еще Джо с собой взяли. Помнишь?

— Шем, не позволяй им увезти меня отсюда!

Я выдавил из себя улыбку, чтобы мои слова звучали убедительнее.

— Не волнуйся, милая. Все будет хорошо.

— Так ты поговоришь с директором Филипсом?

— Да. Давай. Пусть соединят. — Я услышал, как она положила трубку рядом с аппаратом. Теперь ей надо было пойти разыскать медсестру, которая переключила бы звонок на секретаря, а та потом переключила бы меня на кабинет директора. Сама Хлоя не знала, как переключить меня на секретаря. Пока я ждал, слушая тихое шуршание в трубке, размышлял над имевшимися у меня вариантами. Я мог попросить у Джо взаймы. Теперь это уже было ему по карману. Или Ви могла вытянуть из своего богатея Карлтона какую-нибудь нормальную сумму. Но в груди у меня все больно сжималось, когда я перебирал эти варианты, все они неосуществимы, я понимал это.

Потом в трубке послышался голос директора Филипса, как всегда, очень деловитый.

— Я вас слушаю, мистер Розенкранц.

— Директор Филипс, я просто хотел сообщить вам, что я в Калверте, дела здесь потихоньку налаживаются, но нужно еще немного времени, и тогда я смогу оплатить все наши задолженности.

— Это очень хорошая новость. Спасибо, что сообщили.

— Я только хотел убедиться, что вы не предпринимаете никаких приготовлений для выписки или перевода миссис Розенкранц. Мысли об этом расстраивают ее.

— Мистер Розенкранц, мы знаем, как обращаться с нашими пациентами. Поэтому наши услуги и ценятся так высоко. Вы просто переведите деньги на наш счет, как только сможете, и никаких проблем не будет.

— Конечно, я переведу, как только смогу.

— Хорошо. Тогда всего доброго.

— Да. Всего доброго. До свидания.

Я повесил трубку, но еще продолжал держаться за нее. Звонок этот не принес мне облегчения, настроение еще больше испортилось. Теперь мне просто необходимо было выпить. Но сначала стоило попробовать позвонить Огеру или Пирсону. Если я скажу им, что Клотильду грозят вышвырнуть из клиники… Но я уже столько раз звонил им, что секретарши просто узнают меня по голосу и не соединят с начальством. Может быть, послать телеграмму? Ведь я не клянчил у них денег… ну, уже наверное месяца три. Да нет, даже наверное больше. Если я скажу им, что снова взялся за перо, то, может быть, это даже подстегнет меня к тому, чтобы и впрямь снова начать писать? Да, пожалуй, так и надо сделать.

Бросив блокнот на диван, я вышел в коридор и направился к лифту.

Внизу я не успел сделать и двух шагов, как меня кто-то окликнул:

— Мистер Розенкранц!

Я обернулся и увидел молодого человека лет двадцати пяти, может быть, даже немного моложе, примерно возраста Джозефа. Вытянутое худое лицо, на голове фетровая шляпа с красным пером. Очки в тонкой металлической оправе. Приподняв шляпу в знак приветствия, он гарцевал на месте, готовый броситься ко мне в любой момент.

— Я… — Он начал взволнованно похлопывать себя по пиджаку. — Я… Если у вас только найдется минутка… — Хлоп-хлоп-хлоп по пиджаку… — То вот… — Он достал из внутреннего кармана плаща блокнот. — Если бы я мог…

Тут я все понял и поспешил покачать головой. Репортер.

— Меня это не интересует. Никаких комментариев! — решительно заявил я и направился к столу дежурного портье.

Как я и ожидал, он бросился следом за мной.

— Мистер Розенкранц! Сэр… Пожалуйста… Будьте любезны… Я — репортер. Я работаю в «Сан», разделе городских новостей. Но… я сейчас по другому вопросу. Я просто хотел… Ну, в общем, я поклонник вашего таланта… И я тоже пишу!..

Это было еще хуже. Я резко повернулся, намереваясь устроить ему хорошую взбучку. Желание это было просто непреодолимо. Но искреннее выражение на его лице — такого выражения я уже давно не видел — меня обезоружило, и после паузы я спросил:

— А что вы пишете?

— Ну, я пишу для газеты…

Я жестом подстегнул его, чтобы излагал быстрее.

— Мою пьесу поставили в прошлом году в «Эвримэн». «Призрак». Моя первая пьеса. Получила хорошие отзывы.

— И… как же вы нашли меня?

Он смущенно потупился, словно стесняясь того, что проявил репортерскую нахрапистость.

— Я узнал, что будут зачитывать завещание вашей супруги. Ой, простите, вашей бывшей супруги. Я ждал снаружи на улице и, когда вы вышли, узнав вас по фотографиям из газет, пошел за вами, но у меня тогда не хватило духу подойти и обратиться к вам. Да я и сейчас-то едва набрался смелости.

— Так, значит, вы мой поклонник?

— Да, сэр.

— Как ваше имя?

— Тэйлор Монтгомери, сэр.

Я протянул ему руку.

— Приятно познакомиться.

Он пожал мою руку с нескрываемым восхищением. Как это, собственно, и должно было быть. Как это, собственно, и было когда-то. Вот если бы Джо так же встретил меня!.. Мне как отцу был бы приятен такой же точно взгляд, такое же выражение на его лице. А если бы Джо еще и обнял меня по-сыновнему, то я бы вообще оказался на седьмом небе от счастья.

— Может, зайдем выпьем? — предложил я.

— Ой, ну что вы, я и не…

После этих слов парень немного разонравился мне. Меня напрягало в нем отсутствие раскованности. Но это только в первое мгновение, а потом мне все представилось в более радужных тонах. Конечно, Огер вышлет мне денег. Как он может не выслать? Я же его клиент. В свое время он неплохо заработал на моих книгах. Поэтому да, он вышлет мне деньги. Мы с Ви вернемся на запад, и все будет хорошо. Если я хорошенько попрошу, то смогу получать по 400 долларов в неделю.

— Послушайте, — сказал я. — Вы сейчас идите в бар и закажите себе чего-нибудь выпить. А я схожу и отправлю одну телеграмму и подойду туда к вам. Если вас там не будет, я пойму и не обижусь.

— Нет, я буду, буду там! — обрадованно пообещал он. — Благодарю вас, мистер Розенкранц. Ну конечно, я буду ждать вас там! — Он неловко попятился, чуть не сбив кого-то, извинился, улыбнулся с виноватым видом и помчался в сторону бара.

Эх, вот если бы Джозеф оказал мне такой же прием! А ведь, по-хорошему, так оно и должно было бы быть. Я вот, например, своего отца боготворил. Я никогда не поворачивался к нему спиной — даже когда он высказал мне все, что думал по поводу моего новоявленного писательства. И он, кстати, забрал свои слова обратно, когда моя первая книга была успешно распродана. Но Джозеф ведет себя со мной по-другому, мечет в меня острые кинжалы, а этот паренек Монтгомери, кстати, молодец, — проявил такое почтение.

Я направился к конторке дежурного портье. Высокий малый в костюме-тройке сказал мне:

— Могу я вам чем-то помочь, мистер Розенкранц? — Не, ну не прелесть, а? В отелях всегда так. В отелях тебе всегда дают почувствовать себя кем-то важным.

— Мне нужно отправить телеграмму.

— Хорошо. — Он тотчас же выложил передо мной бланк телеграммы. — Вам ручка нужна?

Я жестом поторопил его, и он протянул мне ручку. Я вписал в пробелы наверху имя и адрес Огера и принялся за сам текст:

«НАХОЖУСЬ КАЛВЕРТЕ тчк НУЖДАЮСЬ ДЕНЬГАХ тчк ПОЖАЛУЙСТА ВЫШЛИ 200 ДОЛЛАРОВ ИЛИ СКОЛЬКО СМОЖЕШЬ ОТЕЛЬ СОМЕРСЕТ НОМЕР 514 тчк»

И, помедлив, я еще прибавил:

«Я СНОВА ПИШУ тчк МНЕ КАЖЕТСЯ МЕНЯ УЖЕ ЕСТЬ КОЕ-ЧТО тчк»

Потом я зачеркнул эту последнюю фразу, перечитал все и зачеркнул еще и предыдущую — насчет того, что снова пишу. Я протянул заполненный бланк служащему отеля, деликатно отвернувшемуся, чтобы не мешать мне сосредоточиться, и тот, ожив, взял у меня телеграмму и ручку.

— Сэр, ответ потом принести в номер?

Я улыбнулся:

— Да, пусть принесут в номер.

И тут же поймал себя на мысли, что если Карлтон платит за все это, то надо было тогда послать телеграмму еще и Пирсону. Неужели у издательства не найдется небольшой свободной суммы?

— А знаете что? Дайте-ка мне еще один бланк.

Я переписал тот же текст на другой бланк, только с другим адресом, и вручил обе телеграммы портье, после чего направился прямиком в бар. Для меня это было большое событие, и его следовало отметить. Я был пока еще на коне. Если сегодня утром и тяпнул маленько исключительно для храбрости, то сейчас никто не мог помешать мне выпить за удачу.

Глава 4

Но я шел по вестибюлю, когда во мне снова зашевелилась тревога. Вспомнил, что Пирсон просил меня не слать ему больше телеграмм с просьбой о деньгах. И никогда больше не собирался меня издавать, даже если я напишу что-то новое. А еще вспомнил, что Огер всегда относился ко мне хорошо, но это когда было-то? И Ви шлялась сейчас где-то с другим мужиком, а Куинн просто подразнила меня этим своим завещанием, явно для того, чтобы связать по рукам и ногам, Джозеф же даже не захотел посмотреть мне в глаза.

Я зашел в бар. Монтгомери сидел там — на самом ближнем к входу табурете — и перед ним стояла непочатая пинта пива. Он нервозно постукивал ногой по нижней перекладине табурета. Вот, пожалуйста вам, молодой человек, который прочел все мои книги! Я даже подумал в тот момент, что, может быть, не так все плохо и напрасно я развел панику. Я подошел к нему, правой рукой дружески похлопал его по спине, а левой оперся о стойку бара. Бармен был тот же, что и утром. Поймав мой взгляд, он кивнул и выставил для меня порцию «Джин Рики».

— Значит, вы мой поклонник? — сказал я, основательно приложившись к своему стакану.

Монтгомери робко пожал плечами, но, когда заговорил, в словах его было столько же страсти, сколько когда-то в моих — когда писательство еще было для меня развлечением.

— Я прочел «Жаркая как лето» в четырнадцать. Мне дядя дал, он живет в Западной Вирджинии. Я как только дочитал до конца, сразу начал заново и прочел еще раз.

— Ну роман-то вам понравился? Он не очень хорошо продавался, хотя и получил хорошие отзывы.

— Да, понравился, но моя любимая ваша вещь это «Только до семи». Хотя так, наверное, все считают. Я вообще прочел все ваши книги, и большинство из них — не по одному разу.

Он заметно разошелся, потом, поняв это, смущенно потупился, но мне нравились его речи, и я даже не думал его останавливать. Свой «Джин Рики» я уже успел прикончить, и бармен выставил передо мной новую порцию.

— Так что это за пьеса у вас была? Как, вы говорите, она называется?

— «Призрак».

Изогнув брови, я жестом побудил его продолжать.

— Это история бывшего раба, который живет на Западе в доме, где обитает привидение белого рабовладельца. И они все время беседуют о разных вещах — о рабстве, о свободе, обо всем, обо всем… О том, что такое вообще — быть человеком.

— И все?

— Да, все. — Он посмотрел на свое пиво, к которому до сих пор так и не притронулся. — Но ее надо смотреть, тогда будет понятнее, о чем она.

Наполовину опустошив свой стакан, я снова похлопал его по спине.

— Да вы пейте, пейте. — Он взял свой бокал и сделал робкий пробный глоточек, а я тем временем продолжал: — Значит вы работаете в газете? Надо же, а я вот никогда не мог пойти на такое. Когда-то очень давно поработал с годик в одной крохотной провинциальной газетенке, и мне этого хватило.

— Ну, жить-то чем-то надо.

Понимающе кивнув, я допил свой «Джин Рики».

— Театральными пьесами тоже не заработаешь, если, конечно, их не начнут ставить в Нью-Йорке, но даже и тогда… — вздохнул он.

— Вот как?

— Нет, в Нью-Йорке в театре можно очень даже хорошо заработать. Но только если повезет. Или если ты знаком с нужными людьми.

Я махнул бармену.

— Ну это как сказать. Я, например, знаком с нужными людьми, а вот с везением дело у меня обстоит хуже. — Бармен поставил передо мной третью порцию, и одна моя половина настойчиво мне подсказывала пить медленно и долго, в то время как другой половине было абсолютно чуждо благоразумие. — А знаете, я тоже когда-то написал пьесу.

— «Отдать должное».

Нахмурившись, я кивнул, потрясенный его осведомленностью.

— Да вы и впрямь мой поклонник. Я, признаться, не думал, что меня еще кто-то читает.

— Читают, еще как читают!

— Да? И кто же?

Тут он растерянно умолк.

Улыбнувшись, я покачал головой и дружески обнял его за плечи.

— Да это и не важно. Мне достаточно, что вы меня читаете. Что вы знаете пьесу «Отдать должное».

Мне действительно было очень приятно осознавать, что меня воспринимают так серьезно. Я ведь уже почти забыл, что такое почет и слава. И сейчас мне даже стало немного легче. Хотя, возможно, просто сказывался выпитый алкоголь. Но, в любом случае, я почувствовал себя веселее и, подняв стакан, сказал:

— Даже моя жена, скорее всего, не знает пьесу «Отдать должное».

Он снова посмотрел на свое пиво, вспомнил, что ему вроде бы тоже полагается пить, поэтому взял стакан в руки так, словно это была кружка с горячим какао, и сделал маленький глоточек. Он знал о моих книгах, поэтому наверняка знал и о Клотильде. О Клотильде знали все. Я даже пожалел, что привез ее сюда в свое время.

Я потеребил его за плечо и похлопал по спине.

— Но вы продолжайте. Расскажите мне о своих планах. Новую пьесу собираетесь написать?

Он сразу оживился.

— Да, я работаю сейчас над одной вещью. На самом деле, это пока всего лишь задумка.

— А вот вы сказали, что знаете мою пьесу «Отдать должное». Ну и что вы о ней думаете? Понравилась она вам?

— Конечно. Это великолепная пьеса, я прочел ее с огромным удовольствием. — Он внимательно заглянул мне в глаза, видимо, желая убедиться, не обидел ли меня, и поспешил прибавить: — Ну я не видел ее на сцене, только читал, однако уверен, что на сцене она тоже прекрасна. Я это хотел сказать.

— А ваша новая пьеса, о чем она будет?

Бармен поставил передо мной еще один стаканчик, рядом с недопитым. Как я понял, он принял меня за гуляку и транжиру. Ну и пусть, почему бы и нет? Спасибо Карлтону. Ну, или Ви — уж ей-то точно спасибо. Кивнув на Монтгомери, я сказал бармену:

— Его пиво тоже запиши на мой счет.

— Ой, мистер Розенкранц, благодарю, но разве я могу…

— Можете, можете. Мы же с вами отмечаем знакомство. Мое знакомство с моим единственным поклонником. — Я поднял свой стакан, а он свой. Мы чокнулись и выпили.

— Мистер Розенкранц, а можно мне взять у вас интервью?

— Давай как-нибудь в другой раз, приятель. Главный редактор твоей газеты все равно не согласится его опубликовать. К тому же ты вроде бы сказал, что освещаешь только городские новости.

Он пожал плечами.

— Так о чем будет твоя новая пьеса?

Он взял себе еще пива. Сейчас он держался уже гораздо более раскованно, потому что наконец-то захмелел. И вовремя, кстати, потому что меня, похоже, уже порядком развезло.

— Я назвал ее «Фурии мщения». Это история о фермерской семье. О матери троих детей, от которой сбежал муж, и вот однажды ее маленького сына переехал трактор, раздробив ему ногу. Мать повезла его в больницу, но там принимали других пациентов и не оказали помощи ее сыну. Она отвезла ребенка обратно домой, но рана на ноге у него загнила, и мальчик умер. Тогда женщина с двумя другими детьми вернулась в больницу и перерезала им горло прямо в приемном отделении. При этом она все время повторяла, что это ничем не отличается от того, как они поступили с ее первым ребенком.

— А такое на самом деле было?

— Ну, почти такое. До момента, где она убивает двух других своих детей. Тут я немного присочинил. Но один ребенок на самом деле умер.

Я покачал головой.

— Не-ет… Ты не можешь убить прямо на сцене двоих ребятишек. Никто не станет ходить на такую пьесу. И никто не захочет играть в такой пьесе. А что, если тебе сделать по-другому? Допустим, она не убивает детей, а только собирается, на этом театральное действие останавливается, и под конец на сцену выходят фурии из древнегреческой мифологии. И они…

— И что они делают?

— Ну, не знаю… Допустим, окружают ее и показывают ей, что так поступать нельзя, что это неправильно.

— Это как «Рождественская Кэрол»?

— Не знаю, это же твоя пьеса. Ты автор, и ты не должен прислушиваться к советам никому не нужного старого неудачника.

— Нет, почему, мне понравилось. Фурии выбегают на сцену, окружают героиню и…

— Исаак на горе, — сказал я, прикончив содержимое очередного стакана и уже обливаясь противным липким потом.

Монтгомери смотрел на меня с еще большим обожанием, чем в первый момент нашей встречи.

— А вы не могли бы… ну, если, конечно, задержитесь еще здесь, в городе… Не могли бы вы сесть вместе со мной за написание этой пьесы?

— Нет, сынок, нет. Тебе на самом деле этого не надо.

— Надо! — с жаром возразил он.

Я смотрел на него в раздумье. Молодой, энергичный, жаждущий творить соавтор, возможно, был как раз тем, чего мне сейчас так не хватало, для того чтобы снова взяться за перо. Быть может, рядом с ним я бы возродился как писатель, и тогда мне бы больше не пришлось строчить унизительные телеграммы с просьбой о деньгах. Это и времени отняло бы немного — скорее всего, не больше недели. Да за неделю я сумел бы даже десять пьес насочинять, будь в хорошей рабочей форме.

Я похлопал его по спине, придвинулся поближе и разве что только не взъерошил его волосы — все-таки это было бы чересчур для взрослого парня. Держась за него, чтобы не свалиться с табурета, я сказал:

— А может, нам действительно попробовать? Чем черт не шутит, а? Если не добьемся ничего, то хотя бы посмеемся от души.

Он достал из кармана блокнот и ручку и принялся записывать.

— Итак, они идут на гору к Исааку… — Он остановился и посмотрел на меня вопросительно. — Подождите-ка, а как языческие фурии попали у нас в Ветхий Завет?

— Когда фурии появятся на сцене, публика либо воспримет это, либо нет, поэтому мы вполне можем себе позволить намешать всякой всячины.

Он понял, что я прав, кивнул и снова стал писать. А я продолжал вещать. Причем это получалось у меня так легко — совсем без натуги. Уж не знаю почему, но я воодушевленно сочинял на ходу, и мы то и дело обменивались идеями, отказывались от них, потом возвращались к ним снова, а бармен выставлял нам новую выпивку, и Монтгомери теперь пил наравне со мной. И он тоже перешел на крепкий напиток — на ром с колой — и, насколько я заметил, пить он, оказывается, очень даже умел. Я же порядком уже воспрял духом и достиг уже своего любимого состояния, когда у меня наступал творческий прилив. В этом состоянии полной умственной сосредоточенности мне всегда легко работалось. Все мои лучшие произведения были написаны в этом состоянии. В состоянии алкогольного опьянения. Звучит-то как прекрасно — алкогольное опьянение!

И я работал не один. Монтгомери тоже вовсю творил. Он, вне всякого сомнения, умел работать в паре, умел слышать не только себя. Мне достаточно было предложить сцену, как он тут же развивал ее и направлял движения действующих лиц так, что они выглядели живыми и убедительными. Время от времени я подумывал о том, чтобы остановиться и перестать пить. Мне необходимо было пойти и лечь в постель. Нужно было придумать какой-то способ выбраться отсюда завтра. Но идти в пустой гостиничный номер было выше моих сил, и я знал только одно — что мне никак нельзя было оставаться в одиночестве. Переживания из-за моих проблем с Джозефом просто сожрали, поглотили бы меня, останься я один. Поэтому я не уходил и продолжал общаться с новым знакомым. Ну, и, понятное дело, опрокидывал стаканчики один за другим. В конце-то концов, я же в баре находился, а не где-то еще, так чего же можно было от меня ожидать?

Через некоторое время я заметил, что Монтгомери раскис, как-то побледнел и осунулся и все чаще клонился головой к стойке бара. И то и дело стрелял глазами в сторону часов, висевших на стене за стойкой. Часы спешили на десять минут, но это не сильно меняло положение дел — было уже почти восемь вечера, и проторчали мы с ним там уже почти шесть часов к ряду.

— Сынок, — сказал я, похлопав его по спине. — По-моему, нам пора прерваться. Завтра можем продолжить.

Он попытался замотать головой, но даже это у него не получилось.

— Н-нет!..

— Тебе утром на работу надо?

— На работу? — проговорил он с таким удивлением, словно само понятие работы с утра было для него откровением. Словно он до сих пор и слыхом не слыхивал о том, что такое работа с утра. Словно вообще вся жизнь оказалась предана забвению и осталась за пределами этого бара.

— Давай-ка поднимайся! — Я поставил его на ноги. Сам стоял на ногах твердо, потому что, как уже сказал, находился в неком своем любимом окрыленном состоянии, в котором у меня все получалось легко. Не только работа, а буквально все дела, даже если это было мытье посуды. И такое состояние я не считал вредным для себя, я не считал, что еще один стаканчик может меня убить. В конце концов, я был взрослым человеком, мужчиной, и сам прекрасно знал, что мне вредно, а что полезно.

В общем, как уже сказал, я поставил его на ноги и вывел его на улицу, причем он все время буквально висел на мне, и я чувствовал себя немножко виноватым в том, что довел его до такого состояния. Но только немножко — ведь мы же отлично провели время.

Швейцар подозвал такси и открыл для нас заднюю дверцу. Я затолкал Монтгомери на заднее сиденье и спросил:

— Ты где живешь?

— Где моя записная книжка?

— Я положил ее тебе в карман. Скажи водителю, куда тебя везти. — И я крикнул швейцару: — Такси можно отнести на расходы моего номера?

— Конечно, сэр. Я об этом позабочусь. — Он подошел к окошку водителя, и тот опустил его.

Монтгомери промычал какой-то адрес, вроде бы Тюдор-стрит, и я успокоился, почувствовав, что он доедет нормально, но водителю на всякий случай сказал:

— Если он так и не сможет толком назвать вам адрес, то привезите его обратно.

Таксист кивнул и снова повернулся к швейцару, а я захлопнул дверцу машины и вернулся в отель.

Но от перспективы оказаться в пустом номере мне снова сделалось не по себе. Я даже почувствовал легкий приступ паники (легкий — благодаря алкоголю) из-за этих отправленных телеграмм и из-за бросившей меня Ви. Я твердил себе, что паниковать глупо. Я известный писатель, обожаемый и почитаемый многими. И если даже этот молодой репортер признал во мне знаменитость, то почему бы моему Джозефу не сделать того же? И ответ сразу напрашивался — он сможет! Ему просто требовалось время, чтобы успокоиться. Вот и все. И у него было это время. Весь сегодняшний день — с утра и до вечера. И сейчас было еще не поздно, только восемь, просто детское время.

С такими мыслями я развернулся и снова вышел на улицу.

— Такси, — сказал я швейцару, и тот свистнул, чтобы подогнать машину к подъезду.

Он открыл для меня дверцу и закрыл ее, когда я сел. Таксист, ждал от меня указаний. Я назвал ему адрес Куинн — теперь уже адрес Джозефа, — и мы поехали.

Глава 5

Старинный особняк Хэдли располагался в северной части города, сразу за университетом, в Андервуде. Здешняя земля еще лет шестьдесят-семьдесят назад принадлежала одной семье, которая потом распродала ее по кускам, и семейство Хэдли рискнуло купить себе участок на покатом склоне холма и отстроило на нем четырехэтажный кирпичный домище. Натяжные тенты над окнами первого этажа делали дом похожим на отель. Прямо с земли к главному входу поднималась крутая лестница, а гараж и вход для прислуги находились на задней стороне дома.

Когда мы подъехали, в половине окон дома горел свет. Вый дя из машины, я помедлил перед открытой дверцей, намереваясь попросить водителя подождать, но потом передумал, захлопнул дверцу, и такси укатило. Я стал подниматься по крутой лестнице, и это оказалось гораздо труднее, чем мне казалось. Все-таки я слишком много выпил.

Держась за перила и беспрестанно останавливаясь перевести дух, я уже почти добрался до верха, когда дверь открылась и из дома вышла Мэри О’Брайен, а следом за ней Конни — опустив голову, обе старательно смотрели себе под ноги, собираясь спускаться. Мне захотелось поспешить к ним навстречу, но я уже так устал и запыхался, что решил подождать их на своей ступеньке. Мэри увидела меня первой, сначала опешила, потом произнесла:

— Ой!

Конни тоже подняла голову, но ее темнокожее лицо сливалось с сумерками наступившего вечера, и я не смог разглядеть его выражения.

Мэри стала спускаться мне навстречу.

— Мистер Розенкранц, вы меня так напугали! Что вы здесь делаете в такой поздний час?

Я мог задать ей тот же вопрос, но она была его невестой, и ее сопровождала Конни, по-видимому, в качестве компаньонки, к тому же для нас всех этот день был не простой и волнительный. Ведь сегодня Джо стал миллионером, и ему наверняка было нелегко свыкнуться с этой новой ролью, поэтому, должно быть, было важно, чтобы кто-то находился сейчас с ним рядом.

— Да я думал повидаться с Джо, только вот как-то не заметил, что уже поздновато.

Личико Мэри болезненно наморщилось — должно быть, я дыхнул на нее алкоголем, хотя, говорю вам, я абсолютно нормально держался, только вот она вряд ли знала об этой моей способности.

— Я рада вашему приходу, — сказала она. — Я даже очень надеялась, что у нас будет возможность поговорить.

— Ну вот, я пришел, — сказал я и поздоровался с Конни, попросив ее называть меня просто Шемом.

— Джо сегодня был так расстроен, — сказала Мэри. — Он не хотел… ну… вы наверное понимаете, что я пытаюсь сказать?

— Понимаю… конечно. И так мило с вашей стороны, что вы говорите эти слова, даже если это не совсем правда.

— Ой, ну что вы, это правда! Ну вот спросите хотя бы у Конни. Мы с ней и задержались здесь именно по этой причине. На Джо свалились такие переживания, и я… вернее, мы нужны были ему, чтобы просто побыть рядом, поддержать. Мне даже сейчас не хочется оставлять его наедине с его горем, ведь у него из близких была только мисс Куинн… — И, поняв, что сказала немного не то, она поспешила поправиться: — Нет… конечно, и вы тоже.

— А еще вы, и тетя Элис, и вот Конни… Правда же, Конни? И еще множество людей, но, конечно, я понимаю, о чем вы говорите. Куинн была его матерью, и он сильно переживает. Поэтому я и пришел — чтобы позаботиться о вас, ребятки. Теперь наступила моя очередь о вас заботиться. — И я изобразил на лице бодренькую улыбочку, но, по-моему, спьяну у меня это плохо получилось.

— Ой, ну я не думаю, что сейчас подходящее для этого время. То есть я хочу сказать…

Я не выдержал:

— Мэри! Можно я буду называть вас просто Мэри? Мэри, да бросьте вы все эти ваши «ой, ну я не думаю… то есть я хочу сказать», бросьте и расслабьтесь. Если Джо, по какой-либо причине, не готов принять меня сегодня, то ничего страшного. То есть я, конечно, разочарован, но пойму. Хорошо?

Она с облегчением выдохнула, и на лице ее больше не было того натужного выражения неловкости.

— Джо сказал, что вам всегда недоставало благоразумия, но в сущности… — Тут она повернулась к Конни. — Конни, не могла бы ты спуститься и подождать меня внизу?

— Да, мэм, — ответила Конни и, робко подняв на меня глаза, сказала: — Мисс Элис была очень расстроена, что вы так и не пришли на чаепитие.

— Ну что ж, выходит, список моих провинностей перед тетей Элис пополнился.

Конни болезненно поморщилась, я даже пожалел, что так резко ей ответил. Ведь она всего лишь выполняла свою работу. Просто иногда об этом трудно было помнить, потому что, даже будучи негритянкой, она больше воспринималась как член семьи. И я могу себе представить, как, наверное, трудно ей было уживаться сразу в двух этих образах.

— Послушай, Конни, извини, но ты же знаешь… — начал было я, но тут свет в окне над крыльцом вдруг погас, и вокруг стало еще темнее. Я задрал голову и посмотрел на окна, подумав, не стоит ли где-нибудь у окна Джозеф и не наблюдает ли за нами. Не могу сказать со всей уверенностью, но мне показалось, что он там был.

Мы подождали, когда наши глаза привыкнут к темноте, потом Конни сказала:

— Я обязательно передам ей привет от вас, мистер Розенкранц. — И она стала спускаться по лестнице, с еще большим трудом, чем я только что поднимался, осторожно нащупывая ногами ступеньки впереди.

Мы с Мэри смотрели ей вслед, и, когда она уже достаточно удалилась, Мэри повернулась ко мне.

— Мистер Розенкранц… — Тут мне отчаянно захотелось предложить ей: «Зовите меня папой», но она и так испытывала затруднения в общении со мной, и я не хотел их усугублять. — Я знаю, что у вас с Джозефом в прошлом были определенные нелады.

— «Определенные нелады» — это еще мягко сказано. Во время нашей последней встречи он ударил меня, и это на своем-то выпускном вечере!

— Ой… Да-а?.. — По ее реакции я понял, что Джо не рассказывал ей об этом случае.

— Послушайте, Мэри, я понимаю, что вы пытаетесь мне сказать. Я глупо поступил, что пришел сейчас сюда. Знаете, я вообще-то не пил уже много месяцев. До сегодняшнего дня.

На это она отреагировала удивленной гримаской.

— То, что случилось с Куинн, для всех нас, и для меня… — Я готов был расплакаться в тот момент от чувств, которые мог бы испытывать.

Она уже хотела протянуть ко мне руку, чтобы утешить, но передумала.

— Может быть, нам встретиться завтра? — предложила она. — Я сегодня хотела позвонить вам в отель, но день пролетел как-то незаметно. Я вообще никогда не задерживаюсь здесь до такого позднего часа, и, если бы не Конни, мои родители, наверное, уже подняли бы на ноги полицию. А может быть, уже и подняли. Ну… вы… все мы сделали все, что могли. Могу я позвонить вам завтра?

— Конечно!

— Я просто считаю, что нам лучше поговорить завтра, потому что разговор будет непростой.

— Конечно, конечно, я понимаю. Вы такая очаровательная девушка! Звоните мне в любое время.

Она потупилась, и я понял, что все испортил, назвав ее «очаровательной девушкой». Ведь она, судя по всему, слышала от Джо еще не все истории о моих амурных похождениях на стороне (о них и Куинн-то не всегда знала), а сейчас это прозвучало так, будто я попытался клеиться к ней.

— Ну, скажем, после завтрака в первой половине дня. В отеле. Мы могли бы выпить кофе, — предложил я.

Я к тому времени уже совсем взмок от пота. Духотища и алкоголь проняли меня окончательно, и я был близок к обморочному состоянию. Жаль, если Джо действительно наблюдал сейчас за нами в окно.

— Да, мне это вполне подходит, — сказала Мэри, бросила на меня робкий взгляд, а потом с облегчением вздохнула и даже улыбнулась. Она вообще казалась мне очень обаятельной, и я считал, что Джозефу несказанно повезло.

— Пожалуйста, после вас… — сказал я, учтиво пропуская ее вперед.

Она начала спускаться, а я оглянулся, на ближайшие фасадные окна, но по-прежнему было трудно определить, стоит ли возле одного из них Джо. В остальных окнах дома свет по-прежнему горел.

Добравшись до нижних ступенек, я уже так запыхался и пропотел, что поспешил распрощаться с дамами и сразу свернул в южном направлении, пока они не успели предложить подвезти меня или не принялись расспрашивать о моем самочувствии.

Я дошел до конца квартала, потом свернул в сторонку, и там меня вырвало прямо у ствола какого-то дерева. Меня выворачивало так, что ныли бока. Из зажмуренных глаз сочились слезы. Держась руками за дерево, я прижался лбом к его коре, но она очень скоро стала больно врезаться мне в кожу. Потом меня еще раз вырвало — в носу остался противный едкий привкус блевотины и алкоголя — и, несмотря на льющийся градом пот, стало жутко знобить. Я блевал и блевал, удивляясь нескончаемости содержимого моего желудка и задыхаясь от мерзкой вони. Потом опять прислонился лбом к дереву, только на этот раз подставил руку. Рукав очень быстро промок от пота. Голова у меня кружилась, тело сотрясалось в ознобе. Но рвотные позывы все-таки прекратились, остался только мерзкий привкус во рту.

Я вытер рот платком и оглядел плоды своих «трудов». Ничего так себе плоды. Вот что бы, интересно, сказал сейчас Монтгомери, увидев меня в таком состоянии? Мало того, что я задолжал страшное количество денег огромному числу людей по всей стране и вдобавок пребывал в полной зависимости от взбалмошной шлюхи, так меня еще теперь угораздило облеваться всего в квартале от дома Джо, и это когда я собрался наконец уладить с ним отношения. Да, все-таки прав был я, когда назвал себя жалким неудачником — все это я, конечно, заслужил, но только не вздумайте поймать меня потом на слове!

Вновь ощутив твердость в ногах, я перешел на другую сторону близлежащего темного переулка. Даже в тусклом свете уличного фонаря я сумел заметить, что мыски моих ботинок облеваны. Пришлось остановиться, достать грязный платок и вытереть оба ботинка. Платок я выбросил в придорожную канаву и направился в сторону малонаселенных кварталов близ университета, где рассчитывал поймать такси.

Сначала впереди показались огни, потом газоны по обочинам Юниверсити-авеню кончились, и впереди показался пятиэтажный жилой дом. Вдалеке по улице Святого Петра и до самого центра сияли электрическими огнями небоскребы. По пустынным улицам, мимо вхолостую мигающих светофоров я прошел через университетский городок в Джордж-Виллидж. В свое время мы с Куинн много времени проводили здесь в молодежных тусовках, в обществе ее университетских знакомых. Как я теперь видел, за эти годы здесь мало что изменилось. Утопающие в разросшейся зелени приземистые домишки выглядели заброшенными и убогими.

Я дошел до местного паба, но такси так и не встретил. В пустом животе у меня теперь засвербило от голода — после того как я вывернулся наизнанку возле того дерева. Поэтому я нырнул в прокуренный смрад бара, с удовлетворением про себя отметив, что его атмосфера мне вполне подходит. Студенты сейчас разъехались на каникулы, поэтому публика в баре состояла в основном из местных пропойц-забияк, ну и нескольких старшекурсников, старавшихся держать головы пониже и не слишком привлекать к себе внимание. Я заказал «Джин Рики». Бармен, вздохнув, потянулся к полке с крепкими напитками. В таких заведениях посетители обычно заказывают пиво, и бармены, привыкшие только откручивать крантик, быстро становятся ленивыми. Но он, конечно же, приготовил мне мою порцию.

После первого глотка я почувствовал некоторое умиротворение. Все злоключения этого дня, и разговор с Мэри, и эта рвота в темном переулке — все отодвинулось для меня сейчас на второй план, и моя голова была занята только пьесой, которую мы с Монтгомери сочиняли сегодня днем. В глубине души у меня, как и в былые времена, зашевелилось инстинктивное желание продолжить завтра, и это желание сжимало мое сердце, словно тиски. Но я не хотел. Я не мог. Я не чувствовал в себе таких сил, а ощущал только запах блевотины, застрявший в глотке, от которого меня едва не начинало выворачивать снова. Я решил посоветовать Монтгомери забыть об этом сотрудничестве, сказать ему, что я слишком занят.

Потом вдруг — словно какой-то щелчок. Меня осенила до невозможности простая идея: фурии мщения в нашей совместной пьесе могут умереть! То есть не они кого-то убьют, а их убьют. Тиски, сжимавшие мое сердце, сразу же ослабили хватку, и я на радостях выпил еще одну порцию. Да, иногда так бывает — ты можешь просидеть всю ночь, а под утро неожиданно придет идея и словно окрылит тебя. Теперь у меня, по крайней мере, было с чего начать завтрашнее утро. Да, эта идея мне понравилась, и я уже не так беспокоился о завтрашним дне, а после еще двух порций «Джин Рики» начал подумывать о новом визите к Джо. В отель, в свой пустой номер, мне идти совсем не хотелось. Даже если Джо не пустит меня на порог или набьет мне морду, это будет все равно лучше, чем идти сейчас в отель.

Мне хотелось выпить еще, но, похлопав себя по карманам, я обнаружил, что они пусты, поэтому вышел из бара через черный ход и оказался в темном переулке. Один квартал я почти пробежал бегом, настолько быстро, насколько позволяло мое ноющее тело, а когда выскочил на освещенную улицу, прошел быстрым шагом еще один квартал до Кэролайн-стрит, чтобы снова выйти к университету.

Глава 6

За час моего отсутствия тут ничего не изменилось. После пробежки длиною в целый квартал я окончательно взмок, и мне больше всего на свете хотелось прохлады. Снова поднявшись по крутой лестнице, я нажал на кнопку дверного звонка и, пока ждал, снял пиджак и рукавом рубашки отер пот с лица и шеи. И меня снова начали одолевать сомнения относительно здравости идеи прийти сюда в такой поздний, почти полуночный час. С чего я вообще взял, что он откроет мне дверь? Я еще раз нажал на кнопку, решив, что это будет в последний раз, но дверь вдруг сразу открылась. Джо спросил меня из темноты:

— Что тебе нужно? — Он был еще одет, но уже без галстука, и ворот рубашки был расстегнут.

— Джо, я… — Тут я растерялся, потому что, оказывается, даже не подумал о том, что скажу, если он мне откроет. — Можно я войду?

— Что тебе нужно?

— Можно я сначала войду?

— Что тебе нужно? — повторил он с презрением, но дверь передо мной не закрыл.

— Поговорить, — выпалил я. — Мне нужно поговорить с тобой, Джо. Ну давай, впусти меня! Нам надо наладить отношения, ведь ты же понимаешь, что мы одни остались друг у друга… Ну послушай, можно я сначала войду?

Он шагнул назад, и я, честно говоря, подумал, что он сейчас захлопнет дверь передо мной. Но он сказал:

— Делай что хочешь. — И, оставив дверь открытой, ушел в глубь дома.

Я вошел и закрыл за собой дверь. В этом доме я не был, даже затрудняюсь припомнить, сколько лет. В прихожей убрали персидский ковер, и теперь там была под ногами только черно-белая в шашечку плитка. Исчезли также и дедушкины часы, а на их месте появилась некая медная махина с маятником и без цифр. Джо ушел в дальнюю комнату справа — это была столовая — и стоял там возле стеклянного столика-тележки, наливая в стакан бренди. На обеденном столе стоял другой стакан с остатками какой-то янтарной жидкости и тающими кусочками льда, поэтому я сначала подумал, что он наливает бренди мне, но он поднес стакан ко рту. Тут только я сообразил, что он тоже пьян, причем даже пьянее меня.

— Джо, скажи, как я могу загладить свою вину перед тобой? — обратился я к нему через стол.

— Никак.

— Ну скажи хотя бы, в чем я должен исправиться? Ведь я мог бы что-то объяснить, но как я это сделаю, если не знаю, что объяснять?

— Ты не должен передо мной оправдываться. Я и так все знаю. Я же был здесь, если ты помнишь, и был свидетелем тому, как страдала мама. А ты крутил с этой своей, как там ее… Кстати, я что-то забыл — вы с Хлоей еще женаты? Хотя тебе что женат, что нет — никакой разницы.

— Вот женишься сам, тогда узнаешь, что это такое, — сказал я, теперь уже и сам разозлившись. Наверное оттого, что продолжал изнывать от духоты, от которой почему-то не спасал кондиционер. — А сейчас ты просто не знаешь, что это такое.

— Зато я точно знаю, что никогда не поступлю с Мэри так, как ты поступал с мамой.

— Ты что же, думаешь, я это нарочно делал? Конечно нет, конечно не нарочно.

— Но ты делал это!

— Послушай, ну к чему все это? Тебе двадцать один год…

— Двадцать два.

Я пожалел о том, что такое ляпнул, но продолжал:

— Верно, двадцать два. То есть еще, в сущности, мальчишка. Но ты повзрослеешь и многое поймешь…

— Я уже повзрослел. — Стакан дрожал у него в руках. — Я уже не мальчишка.

— Нет, конечно, ты уже не мальчишка, я просто хотел сказать, что некоторые вещи воспринимаешь по-другому, когда… — Я шумно перевел дыхание. — Видишь ли, я ведь не один себя так вел. Твоя мама тоже.

У него, помимо его воли, задрожали губы.

— Вот не надо говорить этого о мертвой!

Я растерялся, не зная, что еще сказать, и тут меня словно прорвало:

— А вот послушай меня! Просто помолчи и послушай! Все, что ты имеешь в виду, все, чем ты недоволен, все это случилось еще до твоего рождения, поэтому ты вообще ничего не можешь об этом знать! Потому что тебя тогда не было!

Он тоже повысил голос:

— А тебя последние двадцать два года не было здесь, поэтому ты не можешь знать, что здесь было! Ты не можешь знать, как переживала мама… как она страдала… — Дрожащей рукой он снова поднес стакан ко рту.

Я присел на один из стульев.

— Джо, ну зачем это все сейчас? Это старая история, давай забудем о ней! Я-то пришел, чтобы наладить наши отношения.

Звякнув льдышкой в стакане, он допил остатки.

— А знаешь, я сегодня познакомился с одним парнем примерно твоего возраста, и ты представляешь, он считает меня эдакой огромной величиной о двух ногах. И я подумал: а почему бы моему сыну не относиться ко мне так же? Почему мой родной сынок не испытывает ко мне таких же чувств? И я подумал: а с чего это я взял, что не испытывает? Может быть, как раз испытывает. У него же нет причин не испытывать таких же чувств ко мне.

Джо поднес к дрожащим губам пустой стакан, рука его тоже тряслась.

— Ты пойми, сынок, я не такой уж плохой.

— То, как ты поступил с мамой…

— Да перестань ты! — снова взорвался я. — Ты не знаешь об этом ровным счетом ничего! Ты же не знаешь, как она гуляла направо и налево, вечно где-то шлялась, оставляя меня в номере отеля одного, или, еще хуже того, притаскивала в наш номер кого-нибудь, даже несмотря на то, что там находился я! Так что не надо делать из нее святую мученицу! Она держала меня на крючке ради алиментов, притом что я не мог выплачивать их и притом что они были ей совсем не нужны. Просто держала меня на крючке и все — чтобы знал, что она в любой момент может засадить меня за решетку.

— Ну а сейчас-то ты, конечно, пришел из-за денег.

— Черт возьми, Джо, ты же сказал, что повзрослел, а ведешь себя как ребенок!

— Да-а? Ты еще скажи, что тебе не нужны деньги! Давай, скажи, что ты сегодня напился в зюзю не из-за того, что тебе ничего не досталось по завещанию!

— Да забудь ты о деньгах! Что ты все о деньгах и о деньгах?! Не о них сейчас речь. Ну вот как я могу тебе это доказать? Вот твою мать да, ее деньги всегда интересовали больше, чем меня.

— Мама страдала. Она… она просто зачахла, растаяла на глазах… У нее даже волос почти не осталось. — По щекам его катились слезы. Еще чуть-чуть, и он готов был разрыдаться в голос. Но сумел совладать с собой и, сглотнув тугой ком в горле, продолжал: — И мне приходилось одному справляться с этим. Мне приходилось самому мыть ее, сидеть у ее больничной койки. Все самому. Одному. И рядом никого не было. И я сделал все, что мог… — И тут он сорвался на рыдания.

— Джо!..

Но он, качая головой, резко повернулся и ушел на кухню. И по-прежнему не изменил своего мнения — я обманывал его насчет Куинн, я хотел ее денег, и я не знал, как она умирала. Я мог сейчас говорить все что угодно, но он был настроен против меня и заранее считал неправым во всем. Понимая это, я все равно последовал за ним на кухню.

Он стоял перед раковиной спиной ко мне, но я мог сказать со всей уверенностью, что он плачет.

— Джо!.. — позвал я.

Он не ответил.

— Я любил твою маму. Я…

Он резко повернулся и запустил в меня стаканом. Тот пролетел мимо и ударился о стену, расколовшись пополам и забрызгав ее водой от растаявшего льда.

Мы оба остолбенели от этого его неожиданного порыва. Джо давился от рыданий, а я впервые в жизни попробовал сосчитать про себя до десяти — в свое время одна девчонка уверяла меня, что это помогает. До десяти я не досчитал, но, когда заговорил, почувствовал себя гораздо спокойнее и уже хотя бы не срывался на крик.

— Я любил Куинн очень сильно. Сильнее, чем кого бы то ни было, ну… за исключением, может быть, Клотильды. Я даже не могу поверить, что ее больше нет. Ее так давно не было в моей жизни…

— Как и тебя в ее жизни, — сказал Джо, уже не предпринимая попыток сдержать рыдания. Сжав кулаки, он уже плакал в открытую, и от этого зрелища у меня на глаза навернулись слезы, и это означало, что я, наверное, любил его. Даже не наверное, а точно любил. Дрожащим от рыданий голосом Джо продолжал: — Ребенком я боготворил тебя. Вот ты встретил в баре какого-то парня и почувствовал свою значимость оттого, что он боготворит тебя как писателя. А я боготворил тебя как отца!

Я не перебивал его, давая возможность выговориться.

— С мамой жить было трудно. С бабушкой и дедушкой тоже. Но я знал, что у меня есть ты, такой знаменитый… — Рыдания снова вырвались наружу. — И каждый раз, когда я летал к тебе в Калифорнию и когда ты даже не находил для меня времени, а все время только пьянствовал, горлопанил и ругался с Хлоей и со всеми подряд, можешь себе представить, каково мне было тогда?

Я только качал головой.

— И с каждым разом это выглядело все ужаснее. Это не сразу произошло, но со временем я понял, что ничего для тебя не значу и что на самом деле никакой ты не великий, а просто ужасный и все.

— Прости, мне очень жаль.

— Да что мне твое «прости»! Ему грош цена.

Я сделал несколько шагов к нему навстречу.

— Прости, сынок. Я действительно раньше был ужасный, когда пил.

Он презрительно усмехнулся.

— Раньше?

— Ну у кого хочешь спроси, тебе все скажут, что я не пил уже много месяцев. А сейчас напился, потому что, говорю же тебе, я любил Куинн. Понимаешь?

— Нет, не понимаю и понимать не хочу, потому что мне наплевать!

— Ну ты же плачешь…

— Ты предал меня!

— Чем предал? Тем, что оказался не таким, каким ты себе меня вообразил? — произнес я, снова повышая голос.

— Да всем! — Он собрался выйти, но пройти к двери он мог только мимо меня, и я загородил ему дорогу. — Хватит! Дай мне выйти!

— Джо, я же твой отец! — сказал я и хотел положить руку ему на плечо.

— Нет!

Он попытался ударить меня, но я выставил перед собой руку. Тогда он оттолкнул меня, повернулся к холодильнику, схватил с кухонной стойки нож для колки льда и, размахивая им, как я надеялся, только для устрашения, пошел на меня.

Я попятился.

— Ты что делаешь?

— Уйди с дороги! — выкрикнул он, задыхаясь от возбуждения. Глаза его были красными от слез, лицо перекошено от злобы.

— Ты же не собираешься… — И я пошел ему навстречу.

Только не спрашивайте меня, что я собирался сделать, я и сам не знаю. Наверное хотел обнять его, хотя это и звучит как слюнявая слезливая глупость. Ведь, проживя столько лет в Голливуде, поневоле становишся сентиментальным и слезливым. В общем, я пошел к нему навстречу, и он… замахнулся на меня.

Нож для колки льда, вскользь пройдя по руке, разорвал мне рукав и обжег острой болью. Наверное, я вскинул руки или попытался нанести защитный удар, но, скорее всего, собирался выбить у него из рук этот нож, но Джо почему-то не устоял на ногах и, упав, ударился затылком о край кухонной стойки, а потом сполз на пол и замер.

Потирая правой рукой порез на левом предплечье, я увидел у себя на пальцах кровь, и только потом, впоследствии, узнал, что эта кровь накапала и на пол.

Джо лежал на полу бездыханный.

— Джо!.. — позвал я.

Он не отвечал.

— Джо, с тобой все в порядке?..

Я легонько потормошил его ногой, но он все равно не двигался. Руки у меня и почему-то подбородок онемели от подкатившего страха. Я наклонился к Джо. Рана на затылке не выглядела особо ужасной, хотя волосы уже и промокли от крови, но голова его склонилась под каким-то странным, неестественным углом.

— Джо!.. — снова позвал я.

Я не стал прикасаться к нему, потому что уже и так все понял. То ли это произошло от удара затылком, то ли от того, что он свернул себе шею. Нож для колки льда валялся на полу в нескольких дюймах от его руки, кончик был в крови. Меня пробила дрожь, и, если бы не вырвало незадолго до этого, то вырвало бы теперь, потому что мое горло уже сжималось в судорожных позывах, а во рту пересохло.

Сердце у меня бешено колотилось. Я захотел крикнуть, но не смог.

Я не знаю, сколько я просидел возле мертвого сына на корточках, но ноги у меня уже затекли и онемели, когда телефонный звонок вывел меня из ступора.

Я встал и, уж не знаю почему — наверное, просто по инерции — подошел к телефону и снял трубку.

Глава 7

— Джо! Ты еще не спишь? — прошептал в трубке голос.

— Кто это? — сказал я.

Голос в трубке стал напряженным и более громким и спросил:

— А это кто?

Это была Мэри. Но разве мог я сейчас с ней говорить? И все-таки пришлось.

— Джо только что ушел в ванную, а потом я уложу его в постель, обещаю вам, — сказал я, и получилось это у меня очень даже натурально.

— Мистер Розенкранц?!

— Да, я все-таки решил дать ему еще одну возможность, и рад, что это сделал, потому что мы замечательно провели время. Я сейчас уже собираюсь уходить. Мне передать ему, чтобы он вам перезвонил, когда выйдет из ванной?

— Нет, нет, не надо, уже поздно, — сказала она. И хорошо, что она так сказала, а иначе что бы я делал, если бы она сказала «да, передайте»? — Я рада, что вы там, что вы сейчас с ним, а то очень за него беспокоилась. Ему нельзя оставаться одному.

— Ну, ему сейчас уже гораздо лучше.

— Это хорошо. Это очень хорошо! Я рада, что у вас все получилось. — Судя по облегчению в голосе, она и впрямь была рада. — Но договоренность насчет нашей встречи завтра утром до сих пор в силе?

— Конечно! — сказал я и даже улыбнулся, несмотря на то, что во рту чудовищно пересохло. Эти улыбки по телефону ведь тоже как-то передаются, чувствуются на расстоянии.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал я и повесил трубку.

Потом я снова остался наедине со своим сыном. Вернее, с его мертвым телом. С сыном, которого я только что убил. Но я же не хотел убивать его. Никто не мог бы сказать, что я сделал это намеренно. Он сам напал на меня. У меня вон из руки даже кровь текла. Но, как бы там ни было, а мой сын был теперь мертв. И мне надо было уходить. Мне самому надо было теперь как-то спасаться. Если бы я писал киносценарий, то как бы сейчас действовал у меня убийца? Я не знал, не мог придумать. У меня никогда не было пристрастия к детективным историям. Поэтому никто в Голливуде и не заказывал мне сценариев.

Все это время я старался смотреть куда угодно, только не на его тело, а когда все-таки посмотрел, едва не задохнулся от разросшегося в горле удушливого кома. Вот Ви сейчас не растерялась бы — она быстро придумала бы, что делать.

Мне нужно было срочно выпить. Мне нужно было срочно убираться оттуда. То есть, что делать, я понял. Как только эта мысль посетила меня, я сразу же перешел к действиям. Я побежал в столовую, забрал свой пиджак и, выскочив из дома, понесся вниз, перемахивая сразу через две ступеньки.

Не обращая внимания на жару и духотищу, я пробежал так целую милю или полторы до Джордж-Виллидж. Рука у меня болела, порез до сих пор кровоточил. Я остановился, чтобы надеть пиджак. Это было так больно — особенно мучительно было просовывать порезанную руку в рукав. Потом у Святого Петра на Юниверсити с Кэролайн свернула какая-то машина. По огоньку я понял, что это такси, и, помахав, бросился навстречу, хотя оно и так уже притормаживало. С таксистом мне тоже повезло — он оказался из породы молчунов, и минут за десять мы доехали до отеля.

Кондиционер в моем номере работал на полную мощность, и я, весь распаренный, словно попал в холодильник. Сразу покрылся мурашками, от которых рана на руке разболелась еще больше. Я аккуратно стянул с себя пиджак. Кровотечение прекратилось. Окровавленный рукав присох к коже, и мне пришлось его отдирать. Потом я осмотрел рану — ничего серьезного, просто неглубокий порез. Ну, хоть в этом мне повезло.

Я осмотрел и свой пиджак. Слава богу, он не пропитался насквозь, и, вывернув наизнанку рукав, обнаружил только небольшое темное пятно на подкладке. Я вывернул рукав обратно на лицевую сторону, бросил пиджак на диван, промахнулся, но поднимать не стал, оставив его лежать на полу.

Потом я огляделся. В номере было прибрано, горничная даже пропылесосила ковер, и вообще помещение казалось стерильным из-за отсутствия каких бы то ни было следов человеческого присутствия — ни тебе окурков в пепельнице, ни книг на столике, ни хотя бы включенного света над ночным столиком.

Ну и конечно же в номере не было Ви.

Пот на мне высох, на коже осталась только противная соль, оставлявшая ощущение несвежести. Я почему-то стал кивать. Не знаю, почему я это делал, но кивал и кивал без остановки. Джо больше не было в живых. Это я убил его. Я убил человека, и теперь мне полагалось идти в тюрьму. Интересно, как у них тут, в Мэриленде, существует смертный приговор? Я не мог припомнить, но мне казалось, что существует. То есть мне теперь была прямая дорожка на электрический стул. Или в газовую камеру. А Джо больше нет. Это я убил его. Я убил человека? Все, теперь я сяду в тюрьму… И так по кругу — одни и те же мысли.

Потом я подумал о том, что мне нужно немного поспать. На утро у меня была назначена встреча с невестой Джо, ну и предполагалось, что я встречусь еще и с Монтгомери. Мне необходимо было отдохнуть, как-то восстановиться. Я знаю, что было безумием думать в тот момент о таких вещах, но я посмотрю, о чем вы станете думать, когда убьете человека. Я начал расстегивать рубашку, но успел расстегнуть только две пуговицы, как перед глазами у меня опять возник образ Джо, лежащего у себя на кухне бездыханной грудой, и я бросился бегом в ванную, потому что меня опять стало тошнить. Посидев какое-то время в обнимку с унитазом, я вытошнил совсем немного, а потом, когда от холодного кафельного пола уже начали мерзнуть через штанины колени, встал.

Холод пробудил меня к жизни. Я не хотел в тюрьму. Мне никак нельзя было в тюрьму, потому что кто бы тогда позаботился о Клотильде? Сам я все это время жил на пособие от молодежной христианской организации YMCA, но на Клотильду мне нужны были деньги. Ведь я не мог допустить, чтобы ее перевели в государственную психушку, где по коридорам бродят настоящие психи со слюной, свисающей изо рта, неизлечимые наркоманы и маньяки. Собственно, поэтому я и приехал сюда, в этот город, хватаясь за последнюю соломинку — раздобыть денег на содержание Клотильды в частной клинике. Но, находясь в тюрьме, я бы их раздобыть не смог, поэтому должен был сейчас срочно что-то придумать. Должен был срочно что-то предпринять. Но что? Я понятия не имел, и у меня не было ни одной мысли на этот счет.

А вот у Ви могли бы появиться какие-нибудь здравые идеи. А у ее друга Карлтона уж определенно. Все-таки он был не кем-то там, а гангстером.

Я нащупал в кармане брюк ключ от номера 12-2. Нет, эта парочка наверняка сможет мне как-то помочь. Так что в тюрьму пока собираться рано. Наверняка можно сделать как-то так, что никто ничего не узнает. Просто все подумают, что это был несчастный случай. А это и был несчастный случай. Мне просто нужен был сейчас кто-то, способный подсказать мне, как… как все это уладить.

Выскочив из ванной, я бросился в коридор, совершенно забыв, что на мне рваная окровавленная рубашка. Помчался я не к лифту, а к лестнице, потому что она была ближе, и галопом, задыхаясь и потея, преодолел черт знает сколько ступенек вверх.

На двенадцатом этаже было всего четыре номера — апартаменты-люкс. Ви говорила мне, что Карлтон взял апартаменты 12-2 в пожизненную ренту, и это при том, что у него еще имелся особняк здесь, в городе, и еще один особняк на Восточном побережье. Недели три в году в общей сложности он проводил в этом отеле.

На этаже было тихо и безлюдно, только никогда не гаснущие электрические светильники лупили ярким светом, словно предостерегая посторонних не соваться сюда. Но я же говорю вам, что тогда был совсем не в себе.

Я стоял перед дверью, собираясь с духом. Сердце у меня бешено колотилось, рука болела, а в горле пересохло. Я постучал, но стук получился какой-то тихий и жалкий, поэтому, разумеется, изнутри никто не отозвался. Нервы у меня уже были на пределе. Постучать снова у меня рука не поднималась, но и стоять здесь, в холле перед дорогущими апартаментами, в окровавленной рубашке и с мокрым от пота лбом, тоже было нельзя. Поэтому я вставил в замок все еще зажатый у меня в руке ключ, повернул его и отпер дверь.

Глава 8

В номере горел свет — это было первое, что я увидел. По левую руку от входной двери располагалась крохотная кухонька, а по правую — большой зеркальный шкаф-купе. Свет, который я увидел, был отражением в этом зеркале, а в самой прихожей, кстати, было темно.

Я прошел мимо кухни дальше — в огромную комнату с большим обеденным столом и мягкой мебелью, сосредоточенной вокруг стеклянного чайного столика. В огромные окна открывалась панорама города. В дальнем углу в кресле, возле которого стоял включенный торшер, сидел с открытой книгой на коленях громадных размеров человек — насколько он был громаден, я затруднялся сказать, потому что он сидел. На нем была пижама в сине-белую полосочку и поверх нее лиловый шелковый халат, а на ногах кожаные шлепанцы. Оторвавшись от книги, он посмотрел на меня с откровенным изумлением.

— Ты, черт возьми, кто такой?.. — проговорил он, словно острым топором отсекая каждое слово.

— Простите, я…

Он поднялся с кресла, и теперь, когда встал во весь рост, был похож на гигантскую гориллу.

— Ты кто такой, черт возьми?! — Он выпустил из рук книгу, и она шлепнулась на пол.

— Да я просто… мистер Карлтон…

— Мистер Карлтон?! Мистер Карлтон?! — Он стал надвигаться на меня, и я подумал, что сейчас закричу, а может быть, и впрямь закричал от ужаса. — Ко мне обычно обращаются «мистер Брауни»! — рявкнул он, продолжая сокращать расстояние между нами. — Но это когда обращаются, а ты ничего не говоришь. Если ты сейчас же не начнешь говорить, то потом уже не сможешь.

В коридоре слева появилась Ви в коротеньком халатике.

— Шем! — воскликнула она и потом растерянно прибавила: — Карлтон… мистер Розенкранц, что происходит?

Карлтон, он же мистер Брауни (откуда ж мне было знать, что Карлтон это не фамилия, а имя?) взревел, не поворачиваясь к ней:

— Ты знаешь этого человека, Виктория?

— Нет, — сказала она, таращась на меня в полнейшем шоке. — То есть да. Это мой кузен.

— И что твой «кузен» делает в моем номере в два часа ночи?

Она наконец прошла в комнату, довольно талантливо изобразив на лице искреннее смущение.

— Мы виделись с ним сегодня днем. Я потеряла ключ. Шем, тебе нужно было просто оставить его у дежурного портье с запиской.

Он схватил ее за локоть и притянул к себе.

— О, Карлтон!..

Он, по-видимому, сжал ей руку еще крепче, потому что она поморщилась.

— Карлтон, прошу тебя!..

— Значит, говоришь, кузен? И сколько же ему лет?

— Ой, ну я не знаю… — Она изо всех сил старалась сохранить самообладание. — Шем!..

Я протянул вперед руку и показал ему ключ. С этим парнем, заставляющим своих девушек носить оружие и готовым сейчас сломать Ви руку, лучше было не шутить.

— Простите, — промямлил я, готовый вот-вот разреветься. — Просто я убил его и не знал, что мне делать.

Он направился ко мне, потащив Ви за собой. Она смотрела на меня с ужасом, украдкой от него делая мне знаки молчать.

— Пардон, не понял, — сказал он.

— Ну… Он мертв, — сказал я, протягивая ему ключ.

— Карлтон, пожалуйста, прошу тебя!.. — ныла Ви, но он отшвырнул ее в сторону, и она удержалась на ногах только благодаря тому, что врезалась в стену.

— Вот что я скажу тебе, дружок, — произнес он с улыбкой, от которой мне стало еще страшнее. — Я не хочу портить этот халат, и к тому же утром сделал маникюр, поэтому сейчас пойду в свою комнату и возьму там бейсбольную биту, и, если ты будешь еще здесь, когда я вернусь, покажу тебе, что делать, когда убьешь человека.

Ви шагнула к нему, взмолившись:

— Карлтон!..

Он ударил ее по лицу, так что голова ее резко дернулась вбок, и она, отлетев, упала сначала на стул, а потом свалилась на пол.

— Тебя это тоже касается, — пригрозил он ей и вышел в другую комнату.

Ви сидела на полу и смотрела на меня. На левой стороне ее лица расплывалось красное пятно.

— Придурок, — бросила она и стала подниматься с пола, держась за стул.

— Ви, ну я просто не знал, что мне делать! Я убил Джозефа и…

— Перестань! Заткнись!.. — Поднявшись с пола, она схватилась за меня. — Заткнись, ты что, совсем тупой?

— Слушай, на тебе же только…

Она увела меня в прихожую и потом вытолкала за дверь, прямиком на лестницу, приговаривая:

— Вот придурок! Убить тебя мало!

Мы стали спускаться по лестнице — Ви впереди, а я сзади. Ключ, так и оставшийся у меня в руках, я сунул в карман.

— Я же просто пошутила! — крикнула она мне на ходу, и голос ее эхом разнесся по лестнице. — Кто тебя просил идти и делать это?

Тут я вспомнил, что сегодня утром она предлагала мне убить сына. Так, может быть, я и пошел к нему потому, что эта мысль сидела у меня в голове? Может, я и убил его потому, что на самом деле хотел этого? Ведь теперь наследство должно было перейти ко мне — Джо не успел жениться, не успел написать завещание, а я был его ближайшим родственником. Только сейчас до меня дошло, в какую неприятную историю я вляпался. Ведь теперь никто не поверит, что это был несчастный случай, как бы я ни убеждал их в этом. У меня был слишком весомый мотив. Но я не хотел убивать его! И я не убивал его — это был несчастный случай.

Ви обогнала меня уже на целый лестничный марш и скрылась за дверью на нашем этаже, но ей все равно пришлось там ждать, потому что ключ был только у меня. Она стояла перед дверью нашего номера, скрестив на груди руки и обняв себя за плечи, но не от холода, а потому что теперь, видите ли, изображала оскорбленную невинность. Когда я отпер дверь, она оттолкнула меня и сразу помчалась в комнату к шкафу. Когда я вошел, она уже достала оттуда юбку с блузкой и бросила их на постель.

— Ты правда ненормальный. Ты знаешь об этом? Он же мог убить нас обоих! Меня он, может, даже и убьет теперь. А что? Кто я для него? Просто очередная шлюха. — Она торопливо переодевалась, на этот раз не задумываясь о том, чтобы скрывать наготу. — Он, конечно, не такой дурак, чтобы думать, что он у меня один, но приводить другого мужика в его квартиру — это уж совсем!.. Это уж прям как Самсон и Далила. — Она надела юбку, застегнула ее и перекрутила молнией назад. — Нам надо убираться отсюда.

— Ви… — сказал я, и в голосе моем, наверное, было что-то, заставившее ее остановиться и внимательно посмотреть на меня.

— Что у тебя с рукой? — спросила она.

— Джо ударил меня ножом для колки льда.

Она вдруг стала очень спокойной.

— Ты это серьезно? Так ты правда убил его?

Я только кивал, уже не в силах произнести ни слова.

— Вот мать твою!..

— Это был несчастный случай.

— Тебя кто-нибудь видел?

Я покачал головой:

— Когда?

— Когда, когда! Сейчас, идиот! Кто-нибудь тебя видел? Ты с кем-нибудь разговаривал? Что там вообще произошло? — Она принялась застегивать пуговицы на блузке, но пальцы ее не слушались, и у нее получалось не с первой попытки.

— Нет, никто не мог меня видеть. Это было у него дома. Это был несчастный случай.

— Ага, так тебе все и поверят.

— Я правду говорю! Это был несчастный случай!

— Хорошо. Только не надо на меня орать. Я-то верю, что это был несчастный случай, но другие не поверят! — Она почти застегнула кофточку. На лице у нее наливался синяк.

— Я убежал оттуда. Было темно. Я взял такси и приехал сюда, а дальше не помню. Не помню, как прошел через вестибюль и поднялся в номер.

Она кивком указала на мою рубашку.

— Вот в таком виде шел?

— На мне был пиджак.

Она помолчала, потом спросила:

— Мы можем вернуться в этот дом? Он заперт?

— Не знаю. Не думаю, что заперт. Скорее всего нет. У них никогда дверь не запиралась.

На ходу застегивая последнюю пуговичку, она подошла к телефону и сняла трубку.

— Алло! Вы можете подать машину мистера Брауни к подъезду? — Она помолчала. — Спасибо. Я сейчас спущусь.

— Что ты задумала? — спросил я.

Она сунула мне в руки мой пиджак и стала толкать меня к выходу.

— Ты сейчас спустишься по лестнице и выйдешь через задний вход. И смотри, чтоб тебя никто не видел! Подождешь меня за углом, я подъеду и заберу тебя.

— Что ты собираешься делать?

— Успокойся. Все же получилось, как ты хотел, не так ли?

— Ви, ты вообще нормальная, с тобой все в порядке?

Вид у нее был очень воинственный, мне даже показалось, что она сейчас вцепится в меня. Но она, больше ничего не сказав, направилась к лифту с гордым и уверенным видом.

А я вдруг словно сдулся от чудовищного изнеможения и, обмякнув всем телом, прислонился к стене. У меня не было сил оторваться от этой стены и куда-то там идти. Глаза сами собой закрывались, и я с трудом держал голову. Не давали покоя мысли о Куинн… о Клотильде… Потом мне снова представился Джо с неестественно вывернутой шеей, и к горлу снова подступила тошнота. Но это вернуло меня к жизни, я спустился по лестнице и вышел из здания в душную липкую ночь.

Глава 9

Ви злилась. Вскинув подбородок, она смотрела только на дорогу впереди. Мы оба молчали, лишь время от времени я подсказывал ей направление. Город спал, дороги были пустынны.

— Далеко еще? — спросила Ви, когда мы проезжали мимо вокзала, на площади перед которым ждали прибывающего поезда несколько машин такси.

— Примерно столько же, — ответил я.

— Тогда скажешь заранее. Нам нельзя парковаться близко.

Ви держалась деловито, и у меня было ощущение, что она злилась не столько из-за того, что я убил Джо, сколько из-за досадных хлопот, доставленных этим убийством. И конечно же, она по-настоящему злилась на меня за то, что я поссорил ее с Карлтоном. С Брауни, или как там его?

Возле университета я предупредил ее, что мы подъезжаем, и она через Тридцать четвертую улицу выехала на Кэролайн и развернулась в обратную сторону. Мы припарковались в полуквартале от дома, вышли из машины, и Ви сказала:

— Возьми меня под руку. Мы должны выглядеть как припозднившаяся парочка.

Я повел ее к дому, и теперь пот снова начал лить с меня ручьями. Поначалу для меня было огромным облегчением, что Ви взялась мне помочь — ведь я же именно этого хотел, — но сейчас при одной только мысли о необходимости снова войти в этот дом и увидеть мертвое тело сына мне становилось дурно, и я не был уверен, что вообще справлюсь с этой задачей. Мне знакомо это ощущение. Так бывает, когда ты, например, ходишь в какое-то место чуть ли не каждый день, так часто ходишь, что уже видеть не можешь это место и знаешь его как облупленное, а потом настает время, например, по какой-то причине ты долго не был там… ну, в общем, иногда до боли знакомое место внезапно становится как будто бы совершенно чужим. Вот и сейчас, когда мы шли по темной улице, где не было ни машин, ни людей, и свет во всех окнах был погашен, я испытывал примерно такое же чувство. Меня не оставляло ощущение, будто я никогда раньше не бывал в Андервуде. Да что там в Андервуде, в Калверт-Сити никогда не бывал.

Но я бывал. Бывал почти ежедневно в течение года или больше, и это помимо того времени, когда ухаживал за Куинн и потом, когда мы уже поженились. Но сейчас меня беспокоило не время, а то, что случилось. То, что Джо был мертв. И то, почему он был мертв.

Я, должно быть, споткнулся, потому что Ви вцепилась мне в руку, чтобы поддержать — я почувствовал, как ее острые ноготки впились в меня через пиджак.

— Ну уж нет, тебе придется довести это до конца, — сказала она.

А я и так шел доводить это до конца, потому что у меня не было выхода. Место это казалось мне абсолютно чужим, но я шел уверенно, я точно знал, куда надо идти.

— Нельзя ли нам зайти с заднего двора? Так будет лучше.

Я не ответил и молча повел ее в обход. Дверь там тоже оказалась не заперта.

Внутри царила полная темнота, но нам всего-то нужно было подняться из прихожей по лестнице… Я сразу почувствовал себя в этом доме каким-то потерянным, это ощущение охватило меня здесь даже сильнее, чем на улице. Пространство казалось мне бесконечно расширяющимся и одновременно сжимающимся, хотя не знаю, можете ли вы такое себе представить. Как будто дом был огромным миром, таким огромным, что я не надеялся пройти его и за сто тысяч жизней, но при этом таким тесным, что я чувствовал себя словно в капкане, и мне казалось, что я не могу двигаться, что стены давят и душат меня, сжимают мне горло, плечи, грудь, сердце. Это был не дом Куинн. Не тот дом, где я когда-то расхаживал нагишом, когда мы с Куинн останавливались здесь по пути в Нью-Йорк или из Нью-Йорка в отсутствие ее родителей, укативших в круиз. Не тот дом, где отец Куинн, обняв меня за плечи в своем кабинете, сказал, что совсем не верит мне, но, поскольку его дочь влюблена в меня по уши, не может не дать нам своего благословения. Нет, это был совсем другой дом — дом, где мы с Джо подрались, где я гонялся за ним, и он пытался толкнуть и ударить меня, или я пытался толкнуть его, где он порезал меня ножом для колки льда и где, увы, произошло самое страшное. Нет, это был не тот дом из благостных давних времен.

Ви подтолкнула меня сзади.

— Давай, пошли! У нас мало времени. Чем быстрее управимся, тем лучше. И старайся держаться подальше от окон.

Я пошел вперед, хотя совсем не помню, как я передвигался, и привел Ви в кухню. Там все оставалось по-прежнему — Джо лежал на полу бездыханной грудой с неестественно откинутой головой, и рядом с его рукой валялся нож для колки льда. При виде этой картины я оцепенел. Ви присела на корточки и шепотом позвала:

— Иди сюда!

Я подошел и с этого момента словно отключился, словно перенесся куда-то далеко-далеко, за миллион миль отсюда.

— Тут твоя кровь на полу, — сказала Ви, стоя на четвереньках. — Вытри! — Она приблизилась к мертвому телу. — Надо еще вытереть от крови нож и положить его на место. Давай же, шевелись! — Она оглянулась на меня. — Рукавом своим вытри! Да не пиджаком, а рукавом рубашки, который у тебя уже и так испачкан в крови!

Я снял пиджак и вытер на полу пятнышко, которого бы, признаться, даже не заметил, если б Ви не указала на него. Кровь уже засохла, так что мне пришлось поскрести ее ногтем, а потом вытереть палец о рукав рубашки. Ви протянула мне нож, его я тоже вытер рукавом и при этом думал о том, почему бы просто не вымыть его в раковине. Потом вспомнил, что говорила Ви насчет окон.

Тем временем Ви, оглядев все вокруг, попробовала перевернуть Джо, но тело уже начало коченеть и стало тяжелым, поэтому ей удалось только чуть-чуть сдвинуть его набок. Я стоял как вкопанный и наблюдал за ней.

— Так, ты закончил? Тогда положи нож на место и иди сюда, вытирай стойку и шкафчик! Нельзя оставлять здесь кровь.

Здесь?! А где еще мы собираемся ее вытирать? Я был в ужасе, но подполз на четвереньках к холодильнику, положил нож туда, откуда его взял Джо, и на четвереньках вернулся к Ви. Нет, вы бы только попробовали поползать на четвереньках по помещению, в котором убили человека, — смею вас уверить, оно показалось бы вам совершенно другим помещением!

— А можно мне включить воду? — спросил я.

— Да, только давай пошевеливайся!

Все так же на четвереньках я подполз к раковине, намочил в кране край рукава и стер кровавые пятна со стойки и шкафчика. А Ви тем временем все пыталась тащить мертвое тело. Ботинки Джо заскребли по полу, и это был самый жуткий звук, какой я слышал за всю свою жизнь. Да, я видел мертвые тела и пострашнее, но звук этих ботинок сейчас просто меня убил. Может, я, конечно, был тогда не в себе, это уж думайте, как хотите, но этот звук сразил меня наповал.

— Теперь погаси свет и помогай мне! — скомандовала Ви.

Я пополз к выключателю, но у стены обнаружил осколки разбитого стекла и начал двигаться к ним, решив, что мы должны избавиться и от них.

— Что ты делаешь? — шепотом прикрикнула на меня Ви. — Я тебе сказала погасить свет!

— А как же стекло?..

— Да оставь ты его в покое! Стекло это нормально. Представь себе: он был пьяный, расстроенный… ну и швырнул стаканом в стену. Правильно? Поэтому когда потом окажется, что он умер с зажженной сигаретой в руке, стекло даже сделает картину более правдоподобной.

— Как это с сигаретой в руке? Что ты имеешь в виду?

— Да выключишь ты, наконец, свет? Или сколько, по-твоему, я могу отсутствовать с машиной Карлтона? Ну давай же, шевелись! Выключай!

Я погасил свет. Ви сразу же поднялась с пола и, встав над телом, скомандовала:

— Давай, бери его под мышки, а я — за ноги.

Мы пару раз попробовали сдвинуть тело с места, но ничего не получалось. Тело лежало в очень неудобной позе, и Ви не хватало силенок. Тогда я напрягся и взвалил Джо себе на плечи. От тяжести я зашатался, голова пошла кругом, но я устоял.

— Ты знаешь, какая комната — его?

— Кажется, да, — сказал я.

— Ну хорошо.

И Ви пошла впереди меня. Нет, она еще, наверное, захватила мой пиджак, потому что отдала мне его потом наверху. Сам же я уже не видел, куда мы идем, и даже не думал больше о том, что мы делаем. Просто сосредоточился на том, чтобы передвигать ноги и не рухнуть от натуги, и при этом еще как-то урывками дышать.

Ви шла впереди, гасила свет и все время спрашивала: «Сюда?», «Сюда?», а я все время только молча кивал. Свет в соседних помещениях мы оставили горящим.

Подъем по лестнице был сущим адом. Я чуть не рухнул на первой же ступеньке, завалился на перила и чуть не проломил их. Тогда Ви кое-как протиснулась мимо меня назад и стала толкать сзади, чем, должен вам сказать, очень мне помогала.

На последней ступеньке я опять чуть не уронил свою ношу и с трудом выдавил из себя:

— Я больше не могу его держать!

Я сделал еще несколько заплетающихся шагов вперед и, слава богу, оказался в комнате. Это была комната Джо — я ее сразу узнал, потому что был здесь однажды, когда мы с Клотильдой останавливались в Калверте проездом во Францию.

Шатаясь, я прошел до середины комнаты, а потом Ви у меня за спиной погасила свет, и я уже в темноте дотащил свою ношу до кровати, сгрузил ее и плюхнулся сверху в полном изнеможении. Я с трудом мог дышать, перед глазами мельтешили черно-белые искры, голова была как сундук, шею ломило, а порез на руке снова разболелся.

Ви стала теребить меня и дергать, пытаясь добраться до Джо, и я наконец вдруг осознал, что валяюсь на мертвом теле — на теле своего мертвого сына! Я скатился с него и, лежа на спине, все пытался подняться, но так и не смог.

Тем временем Ви обшаривала его карманы.

— Где он держит сигареты? Давай, помоги мне!

Я стал корячиться, пытаясь подняться с постели и припомнить, курил ли Джо, но Ви уже справилась без меня — нашла сигареты и теперь искала спички, шаря по его телу в потемках.

Потом она принялась шарить в тумбочке, шуршала там и гремела чем-то, а кагда эти звуки прекратились, в темноте вспыхнул огонек, осветивший ее лицо. Это была зажигалка. Огонек вспыхнул и погас. Она достала из пачки одну сигарету, вставила ее себе в рот и опять чиркнула зажигалкой.

Ви стояла, попыхивая сигаретой, чтобы раскурить ее.

— Что ты делаешь? — спросил я, по-прежнему шепотом, хотя шептаться уже было не обязательно.

— Раскуриваю сигарету, — ответила она шепотом. — Так же просто не разгорится.

— Не разгорится?!

И тут до меня наконец дошло, что она задумала. И эта идея не показалась мне безумной — наоборот, очень даже здравой. Ведь тогда получалось как? Что я ушел, а через пару часов Джо швырнул со злости стакан в стену, поднялся наверх, погасив по дороге свет (а в других комнатах свет оставил, потому что был пьян), закурил сигарету и вырубился, а потом его постель занялась огнем. Ведь все мы вечно слышим это предостережение: «Не курите в постели!» и все равно курим, вот я лично курю.

Ви положила горящую сигарету рядом с рукой Джо, потом, для надежности, поднесла зажигалку к одеялу и подержала ее включенной, чтобы одеяло занялось огнем. Одеяло сначала вспыхнуло, потом огонь немного притух, а мы стояли и наблюдали, как оранжевые языки пламени разгораются все ярче, уже начиная распространять вокруг себя жар.

Тогда Ви вытерла зажигалку о постельное белье и, держа ее только ногтями, швырнула на тумбочку, но та отскочила и упала на пол. Ви это вполне устроило и, повернувшись ко мне, она сказала:

— Пошли!

Но я стоял как вкопанный и смотрел на разгорающееся пламя. Ведь я, в сущности, совсем не знал этого человека. Нет, я знал его ребенком или, по крайней мере, думал, что знал, когда видел раз в несколько месяцев, а вернее сказать, раз в год. Но он был прав — я совсем не знал его. Поэтому то, что происходило сейчас, напоминало присутствие на похоронах чужого тебе человека. Когда ты испытываешь только поверхностное сочувствие, но не настоящую скорбь. Когда тебе нет до этого человека особого дела. Хотя неправда, мне было до него дело. Еще как было.

Огонь разгорелся уже вовсю, вокруг уже все затягивало дымом, и Ви заорала:

— Шем! Пошли! Давай быстрее!

Она потащила меня за руку к лестнице и вниз к черному ходу, потом на улицу, за угол и только там, взяв под руку, перешла на спокойный, медленный шаг.

— Все, можешь больше не переживать, — сказала она, и в голосе ее слышалось заметное облегчение. — Теперь все будет отлично.

Я ничего не ответил, а она вдруг хлопнула меня по руке и радостно воскликнула:

— Ишь ты, сволочь! Богатенький ты у нас теперь! Цельных два миллиона долларов!

А я даже не понял — какие два миллиона долларов?

— Тебя вообще-то убить мало! Ты посмотри на мое лицо! Это же все из-за тебя, скотина! Я вообще удивляюсь, как только Карлтон меня не убил! — Она опять хлопнула меня по плечу. — Да он обоих нас мог убить! Ему ведь, знаешь ли, даже не надо поджигать дом, чтобы избавиться от пары трупов. — У Ви так полегчало на душе, что она почти хохотала. — Подумать только — два миллиона долларов! Все-таки не зря я с тобой связалась. Я уж было начала сомневаться, но, оказывается, не зря. Все-таки я очень умная. Вообще-то, я всегда это знала.

Мы шли по Джордж-Виллидж, пересекая территорию университетского городка. По-видимому, разглядев выражение моего лица в свете уличного фонаря, она вдруг остановила меня в тени дерева и встала передо мной.

— Ой, бедный мой малыш!.. — проговорила она и погладила меня по лицу, и я сразу почувствовал, что оно у меня мокрое.

— Да ладно тебе…

Но Ви притянула меня к себе и уложила мою голову себе на плечо. Она гладила меня по затылку, ерошила волосы, и это мне помогло, потому что плечи мои теперь содрогались, а лицо было мокрым из-за того, что я попросту плакал.

Глава 10

Проснулся я утром у себя в номере на широченной двуспальной кровати, с Ви, мирно спящей рядышком, и поначалу не помнил ничего из ночных событий. Голова у меня трещала, во рту пересохло, тело было словно деревянное, порезанная рука болела, но похмелья почти не было, зато оказалось очень приятно найти себя в теплой постели рядом со спящей женщиной. Откинув одеяло, я спустил ноги на пол, и Ви у меня за спиной заворочалась, перевернувшись на спину. Я посмотрел на нее — одна рука вскинута на подушке над головой, волосы разметались, грудь обнажена. И половина лица — как огромная черносливина.

Вот тут-то я и припомнил все, и сразу возникло ощущение, будто из моего тела выкачали весь воздух. Я вспомнил, как Ви подожгла постель Джо, и в ужасе содрогнулся. Встав с постели, я отправился в ванную, на полную катушку выкрутил кран холодной воды и стал пригоршнями плескать себе в лицо водой. Я забрызгал себе всю грудь, так что даже майка промокла насквозь. Плескался я долго, пока пальцы не онемели, потом выключил воду и, опершись о край раковины, стал разглядывать себя в зеркало.

Из зеркала на меня смотрело осунувшееся изможденное лицо с испуганными глазами. Впрочем, во времена былых запоев я часто так выглядел по утрам. Да и сейчас так часто выглядел. Но вот глаза… Я специально вгляделся в них внимательно — посмотреть, где там написано, что я убил человека, убил собственного сына и сжег его тело. В отражении я увидел только страх и небритую щетину.

Я стянул с себя мокрую майку и вытер ею лицо и грудь. Дурнота подступала к горлу удушливой волной, мне надо было срочно выйти куда-нибудь, иначе я просто спекся бы в номере. Ви будить мне не хотелось — она разозлилась бы, что я не дал ей доспать. Я вернулся в спальню, поднял с пола свои брюки — их там вчера оставила Ви, когда меня раздевала — потом в другой комнате в шкафу взял чистую рубашку, надел ее прямо на голое тело, без майки, нашел в своем рюкзаке пару чистых носков, обулся и вышел из номера.

В коридоре горел никогда не гаснущий свет. Мне хотелось кофе. А еще хотелось выпить. Мне хотелось и того и другого. На лифте я спустился вниз, где в вестибюле полным ходом шла жизнь — люди возвращались с завтрака, выписывались у дежурного портье, швейцар за стеклянными дверями на улице помогал какой-то пожилой даме сесть в такси, мужчины читали в креслах утреннюю газету, попыхивая сигарой. Я ощутил себя зрителем какой-то пьесы, не вызывавшей у меня интереса. Мне хотелось крикнуть им всем, что они примитивны и банальны, что жизнь их не продлиться вечно и что в ней нет никакого смысла. Что их жизнь бестолкова и противоестественна, если они сидят в этом тринадцатиэтажном мешке из стекла и бетона, забыв о том, как их предки охотились и рыбачили, добывая себе пропитание. И, конечно же, воевали, убивая друг друга. Но разве смог бы я втолковать им эти прописные истины? Разве смогли бы они это понять?

Впрочем, мне было не до них — мне нужно было прийти в норму. От не очень сильного похмелья вполне спасла бы чашечка кофе. Но мысль о кофе заставила меня подумать о деньгах. Чем я заплачу за кофе? И тут я вспомнил про отправленные вчера телеграммы — неужели это было только вчера? — и подумал, что на них мог прийти ответ.

Я подошел к стойке дежурного портье, и тот приветствовал меня:

— Доброе утро, мистер Розенкранц! — При этом он стрельнул глазами куда-то мне за спину и едва заметно кивнул.

— Доброе утро. На мое имя не приходили никакие телеграммы?

Глаза его опять стрельнули куда-то мне за спину, но он продолжал широко улыбаться и, качая головой, сказал:

— Нет, сэр. Никаких телеграмм на ваше имя не поступало.

Меня раздражало, что он постоянно смотрел куда-то мне за спину, как будто я не был достоин всецело его внимания, но, когда я, повернувшись, увидел сзади двух мужчин в темных костюмах, моему удивлению не было предела.

— Мистер Розенкранц? — сказал тот, что стоял левее — коренастый дядька с брюшком и круглыми щеками и с пучками рыжих волос, торчащими по бокам из-под шляпы.

— Да, — сказал я, оглянувшись на портье, словно ища у него помощи.

— Сэр, вы не могли бы пройти с нами?

У меня внутри все похолодело, сердце бешено заколотилось, и мне стало трудно соображать.

— А в чем дело? — спросил я.

— У нас есть новости, — сказал второй. Он был похож на какого-то киноактера — сильный подбородок, темные брови…

— Мы из полицейского отделения Калверт-Сити, — сказал рыжий-коренастый, и я мог только надеяться, что на лице у меня не было написано того, что испытывало сейчас все мое дрожащее тело.

— Мистер Розенкранц, не могли бы мы с вами отойти в сторонку? Нам нужно поговорить.

«Всего лишь в сторонку! То есть они не забирают меня в полицейское отделение. Значит, это не арест».

— Так в чем все-таки дело, не понимаю? — Мне, конечно, не хотелось отходить от стойки портье, меня больше устраивало, если бы он тоже присутствовал.

— Пожалуйста, мистер Розенкранц, давайте отойдем, — сделав жест рукой, сказал коренастый.

Мне пришлось пойти с ними.

— Ну, вот здесь и поговорим. — Коренастый остановился у каменной колонны, возле которой притулилась кадка с каким-то большим растением.

Когда я приготовился их выслушать, коренастый сказал:

— Сэр, я — детектив Хили, а это — детектив Добрыговски.

Я кивнул обоим и, надеюсь, держался естественно для человека в подобной ситуации.

— Мы вынуждены вам с прискорбием сообщить, что вашего сына больше нет в живых.

— Что? — сказал я, быстро-быстро моргая. — Как это нет в живых? Я виделся с ним вчера!

— Простите, сэр, что вынуждены сообщать вам такое известие.

— Нет, я не понимаю, — проговорил я, словно отказываясь верить, и прозвучало это вполне искренне, потому что одно дело тащить мертвого Джо по лестнице наверх и совсем другое — услышать о его смерти от полицейских. — А что произошло? Как это случилось?

— Это будет выяснено только после вскрытия, — сказал Добрыговски.

«Вскрытие» — это жуткое слово меня покоробило.

В разговор вступил детектив Хили:

— Похоже, он уснул с сигаретой, и постель загорелась.

Говоря это, полицейский внимательно наблюдал за мной, отчего мне стало не по себе, но я все же надеялся, что моя реакция была естественной для таких случаев, хотя это не прогнало моей тревоги. Но план Ви, выходит, все-таки сработал, и это вызывало некоторое облегчение.

— Мы хотели попросить вас восстановить события вчерашнего вечера, — сказал детектив Хили.

Добрыговски достал блокнот для записей, и меня снова внутренне передернуло.

— Но я не…

— Вы же были там вчера вечером. Были в его доме, не так ли?

— Да, был. Но я только подошел к дому, а Мэри… — Я посмотрел ему в глаза, — это невеста Джо, они собираются пожениться… — Губы его чуть дернулись, когда я произнес это «собираются». — Мэри тогда уже уходила и сказала, что Джо не хочет, чтобы его беспокоили.

— Так вы не входили в дом? Не виделись с вашим сыном?

Я покачал головой, этот вопрос вызвал у меня заминку, и я на него так и не ответил. Сердцебиение у меня участилось, боль в голове пульсировала, и вестибюль словно плыл перед глазами.

— Потому что мисс О’Брайен сказала, что звонила вашему сыну около полуночи и трубку сняли вы.

У меня все похолодело внутри. Ведь я совсем забыл об этом телефонном звонке. Я даже не сказал о нем Ви, и, кстати, правильно сделал, иначе она просто заела бы меня.

— Мистер Розенкранц, так это правда? Вы сняли трубку, когда мисс О’Брайен звонила?

Мне не понравилось тон, каким он это произнес — как будто поймал меня на лжи. Но я кивнул, надеясь, что все еще произвожу впечатление человека, потрясенного шокирующей новостью, а не испуганного.

— Да, я снял трубку. Я же потом вернулся. Первый раз я так и не зашел в дом, но потом вернулся, где-то, наверное, через час.

— То есть около полуночи?

— Ну наверное. Я на часы не смотрел. Я был пьян. — И я стыдливо потупился, словно бы стесняясь этого своего признания.

— То есть вы были там около полуночи, а потом ушли?

— Я думаю, пробыл там не больше получаса. Но почему вы спрашиваете? Это так важно? — И тут, к моему собственному удивлению, у меня на глаза набежали слезы.

— Мы просто хотим установить ход событий. Это недолго, займет всего несколько минут. Вы не против?

Слезливо моргая и сглотнув ком в горле, я кивнул.

— Итак, вы пришли повидаться с сыном, но там была мисс О’Брайен, и поэтому вы ушли?

— Нет, она тоже уже уходила. Мы встретились на пороге, она сказала, что он не хочет больше никого видеть, и мы с ней вместе спустились с крыльца. — Сказав это, я достал носовой платок и вытер скатившуюся по щеке слезинку.

— Простите, мистер Розенкранц, что подвергаю вас таким переживаниям, — сказал Хили.

А вот у Добрыговски был отнюдь не сочувственный вид. Он просто стоял, держа карандаш и блокнот наготове.

— Нет, нет, все нормально, я понимаю. Я и сам хочу узнать, что там произошло. Ведь это же мой… Джо… мой единственный сын! — Я надеялся, что это не выглядело как откровенный перебор, и, между прочим, была правда, я действительно испытывал такие чувства.

— Итак, вы вернулись туда около полуночи и…

— Да, я вернулся, мы немного поговорили, выпили. Он был пьяный, я тоже. И я ушел.

Но мой рассказ явно не удовлетворил детективов, поэтому я продолжал:

— Если вы хотите знать правду, то он… ну вроде как выгнал меня. Видите ли, наши отношения не всегда были радужными. Он всегда винил меня в том, что я развелся с его матерью.

— Нет, мы все понимаем. То же самое сказала и мисс О’Брай ен. И мне жаль, что нам приходится беспокоить вас такими вопросами в тяжелый для вас момент. Поверьте, нам очень неприятно это делать.

— Ну что вы, ничего, все нормально.

— Нет, это не нормально, но, к сожалению, необходимо.

Я кивнул.

Тогда Добрыговски задал мне новый вопрос:

— Но тогда почему вы сначала сказали, что вообще не заходили в дом вашего сына?

Тут Хили бросил на него сердитый взгляд, но у меня почему-то осталось ощущение, что этот взгляд был театральным, срежиссированным и что успокаиваться мне пока рано.

— Я не говорил, что не заходил туда вообще. Я сказал, что не заходил туда в первый свой приход. А когда вернулся потом, заходил, и я сказал вам об этом.

— Просто странно, что вы сказали, будто вообще не заходили туда, когда на самом деле заходили.

— Я сказал, что не заходил туда в первый свой приход, — устало повторил я.

— Да ладно тебе, Пит, оставь это. Человек только что потерял сына.

— Ой, конечно, извините. Это у меня профессиональное, — сказал Добрыговски, убирая блокнот и карандаш в карман.

— Но вы же не думаете, что это было… ну… что кто-то… — запинаясь, произнес я.

Мой вопрос, кстати, вызвал у Хили что-то вроде облегчения. Я так понял, что подобные вопросы люди всегда задают в подобных ситуациях.

— Нет, нет, — поспешил заверить Хили. — Даже не думайте об этом, забудьте. И у нас есть еще один, последний, вопрос. Мисс О’Брайен сказала, что вас можно найти здесь, но вы не зарегистрированы в отеле. Вот я и…

— Я нахожусь здесь с… подругой.

— А-а, понятно, а то нам показалось странным, что вы не зарегистрировались.

Тут я позволил себе возмутиться:

— А почему? Что в этом странного? Я известный писатель и часто стараюсь не обнародовать своего местонахождения. Потому что, знаете ли, бывают такие сумасшедшие…

Хили помолчал, прежде чем ответить мне:

— Вы не обязаны нам ничего объяснять. Мы ничего не имели в виду, сказав это.

— Мне просто не понравилось, что ваш коллега задал мне этот вопрос — заходил ли я в дом к своему сыну? — когда я и так сказал, что заходил. И когда я уходил, у Джо все было в порядке. Да, он был пьян, но у него все было в порядке.

Хили протянул ко мне руки, чтобы успокоить меня.

— Да мы вовсе ничего не имели в виду, когда говорили это. И вообще мы понимаем, как вам сейчас тяжело. Просто хотели прояснить кое-какие моменты.

Я понял, что сам запутался, позволив себе выказать гнев, но, наверное, трудно представить, каково это, когда к тебе приходят полицейские и начинают расспрашивать о том, что тебе хотелось бы от них скрыть.

— Знаете, мне не нравятся эти ваши намеки на то, будто бы я в чем-то лгу или что-то от вас скрываю. Я только что узнал о смерти своего единственного сына!

— Мы понимаем, мистер Розенкранц. Простите.

— Ну, и на том спасибо, — сказал я, потирая виски, чтобы прогнать головную боль.

— Насколько я понимаю, вы теперь останетесь в городе из-за похорон? — сказал Добрыговски.

Хили метнул на него уничтожающий взгляд.

— А вы что же, предлагаете, чтобы я… — потирая виски, начал было я, но в этот момент раздался женский голос:

— Мистер Розенкранц!

Мы все трое обернулись. Это была Мэри, и, когда глаза наши встретились, личико ее сморщилось, и она заплакала. Я поспешил ей навстречу, и она упала в мои объятия, сама тоже обнимая меня и плача у меня на груди.

Я посмотрел на детективов поверх ее головы — и даже у Добрыговски был тогда смущенный вид. Полицейские ушли, а я отечески поцеловал Мэри в лоб, стараясь как-то ее утешить.

Глава 11

Мы стояли так, держа друг друга в объятиях, наверное целую минуту, и ее мне хватило, чтобы поймать себя на мысли, что до вчерашнего дня мы с Мэри вообще не знали друг друга и что — о да, тут я почувствовал себя виноватым! — ее хрупкое маленькое тело очень даже хорошо подходило к моему.

— Это были те же полицейские, которые приходили к нам домой сегодня утром, — сказала она, уткнувшись лицом мне в грудь.

— Ну, у них работа такая, — сказал я.

— Мама с папой были просто невыносимы с этими своими утешениями, то и дело подносили мне стакан воды, салфетку и все время переглядывались, как будто думали, что я сейчас упаду в обморок. Мне просто захотелось вырваться оттуда.

Я погладил ее по голове.

— Понимаю, понимаю…

— Я же помню, что мы с вами договаривались встретиться сегодня утром, — произнесла она почти шепотом. — Я хотела как-то помочь вам с Джо уладить отношения. — Рыдания стали снова вырываться наружу, но на этот раз она сумела быстро совладать с собой, хотя и продолжала прижиматься ко мне.

Если бы вы только могли понять, что я испытывал в тот момент, когда держал в своих объятиях эту милую хрупкую девушку, зная при этом, что убил ее возлюбленного!

Она чуть отстранилась и посмотрела мне в глаза, разволновав меня тем самым еще больше.

— Мистер Розенкранц, только не говорите, что я должна вернуться к ним обратно! Я не смогу вынести больше ни одной минуты утешений сегодня. Я просто хочу побыть наедине со своим горем.

— Конечно. Я понимаю. Вы можете побыть со мной, если хотите, пойдемте куда-нибудь.

— Просто я знала, что вы сейчас тоже переживаете. Каждый переживает горе по-своему. — На глаза ее опять навернулись слезы. — А я всю эту неделю пыталась быть рядом с Джо, когда он скорбел о матери. Теперь мне понятно, почему он злился на меня. Возможно, даже ненавидел меня в те моменты.

— Да нет, конечно же. Как он мог вас ненавидеть? Он же собирался жениться на вас.

— Да, я знаю. Просто в те моменты мне казалось, что он больше не хочет на мне жениться. Понимаете? У меня было ощущение, будто я потеряла его навсегда, когда Куинн… когда она умерла. А теперь вот я понимаю, почему.

Я снова прижал ее к себе и легонько похлопал по спине.

— Тшш… Не надо плакать!..

— Простите меня. У вас ведь тоже горе.

— Тшш… успокойтесь… А что вы скажете насчет чашечки кофе? Или, может быть, хотите чего-нибудь поесть?

Она покачала головой, промокнув слезы о мою рубашку на груди.

— А может быть, нам пойти куда-нибудь? Прогуляться на свежем воздухе?

— Нет. Мне бы хотелось сейчас прилечь.

— Ну что ж, тогда мы могли бы подняться ко мне, — сказал я. — Я только сначала сходил бы проверил… все ли там в порядке.

Она вытерла руками слезы на щеках.

— Вы можете подождать меня здесь немного? Побудете тут одна?

Она кивнула.

— Не понимаю, почему Джо так сердился на вас. Я ему говорила, что вы наверняка очень хороший человек и что между вами просто возникло какое-то недопонимание. Я просто с самого начала знала, что вы окажетесь хорошим человеком. Это понятно всем, кто читал ваши книги.

Пока Мэри говорила, я все больше и больше чувствовал себя виноватым, но под конец она сама все испортила, зачем-то сказав о моих книгах. Дело в том, что я никак не соотносил себя с ними. Книги это были книги, а я — это я. Я был совсем другим человеком, когда писал их.

— Я скоро вернусь. Подождите меня здесь, — сказал я.

Мэри снова кивнула, а я направился через вестибюль к лифту и нажал кнопку вызова. Эта встреча с Мэри пробудила во мне мое собственное горе, и мне вдруг стало так тяжело, что даже колени задрожали, и пришлось схватиться рукой за стену, пока я ждал лифта. Мне и раньше доводилось переживать горе. Когда умерли мои родители. Когда убили мою девушку, голливудскую актрису. Мое сердце тогда было разорвано на части этой утратой. И я очень переживал, когда примерно то же самое чуть не произошло с Клотильдой, когда на нее напал какой-то человек в нашем доме во Франции. Я старался никогда не думать об этом, я бы просто не выжил, если бы все время… И конечно же, я переживал смерть Куинн. Но сейчас было другое. Сейчас к горечи утраты примешивалось еще и чувство вины, они сливались в одно неразрывное горе, готовое раздавить меня здесь, перед этим лифтом, и чуть позже, когда я поднимался на свой этаж.

Выйдя из лифта, я направился было к нашему номеру (надеялся, что Ви проявит понимание, если я приведу Мэри, даже если ей это и не понравится), но не успел сделать и двух шагов, как вдруг увидел в коридоре Карлтона Брауни. Он стоял на пороге нашего номера, обернувшись назад, и тут же следом за ним вышла Ви в красном платье и в черных солнечных очках. Я метнулся обратно к лифту, едва успев проскочить в уже закрывающуюся дверь, и, нажав на кнопку первого этажа, поехал вниз.

Сердце у меня заколотилось, пот снова полил градом, и я вдруг понял, что это от страха. Я до смерти боялся этого гангстера Брауни. Я не знал, хватит ли у меня нервов выдержать все это — и Джо, и Брауни, и Ви, и Мэри, и теперь вот еще полицию, и даже тетю Элис, которая, вне всякого сомнения, ждала, что я заеду к ней, причем теперь, после смерти Джо, ждала даже еще больше.

Выйдя из лифта, я сразу бросился к Мэри и повел ее ко второму лифту, надеясь, что мы успеем уехать до того, как Брауни и Ви спустятся на первом.

Но мы не успели. Двери первого лифта открылись, и оттуда вышли Брауни и Ви. Солнечные очки Ви скрывали не только ее синяк (не полностью, но скрывали), но и выражение лица. Увидев меня, Брауни сначала презрительно усмехнулся, а потом рассмеялся и положил руку мне на плечо.

— Смотри-ка, Ви, а вот и твой кузен. — Он глянул на Мэри. — С хорошенькой молоденькой подружкой. Доводишь девушку до слез, а, кузен?

Ви поспешила схватить его под руку.

— Карлтон, прошу тебя! Ты же обещал!

— Да я просто поздоровался, — сказал он и снова окинул Мэри голодным кобелиным взглядом. — Ты сам-то как, приятель? — Он посмотрел на Ви, на ее реакцию и снова рассмеялся. Недобрым смехом. На прощание больно сдавив мне плечо, он направился прочь, и Ви засеменила за ним. На меня она даже не взглянула, и это было хорошо.

Я завел Мэри в лифт и с облегчением выдохнул. Оказывается, все это время я просто задерживал дыхание, и теперь у меня закружилась голова. Двери лифта закрылись, и мы поехали вверх. Мне казалось, что я сейчас не выдержу и расплачусь.

Это, наверное, было заметно по моему лицу, потому что Мэри вдруг коснулась рукой моей щеки и проговорила:

— Это из-за меня у вас нервы сдали.

Стиснув зубы и стараясь не разреветься, я покачал головой. Надо было мне заказать в номер бутылку виски, наплевав на это трезвенничество. В конце концов, у меня сын умер!

Мэри убрала от моего лица руку и стояла растерянная, а потом двери лифта открылись. Я повел ее по коридору к нашему с Ви номеру. Когда мы вошли, я сразу проводил ее в гостиную, усадил на диван и попросил подождать.

Потом я вывесил за дверью табличку «Не беспокоить!» и заглянул в спальню. Постель там была разобрана и помята — не иначе как Ви с Карлтоном кувыркались, но я постарался отогнать от себя эту мысль. Потом я зашел в ванную, налил в стакан холодной воды и отнес его Мэри. Пока она пила, я стоял над ней, словно заботливый родитель над больным ребенком. Она возвратила мне пустой стакан, робко глянув на меня, и я поставил его на поднос на чайном столике.

Потом она полезла в свою маленькую сумочку, которой я до сих пор даже не заметил у нее, и, посмотрев на меня, спросила:

— Ничего, если я закурю?

— Конечно, курите, — сказал я. — Может быть, и выпить чего-нибудь хотите? — И я схватился за телефонную трубку.

Мэри покачала головой, достала из сумочки пачку сигарет и спичечный коробок, вынула из пачки сигарету и поднесла ее к губам.

В телефонной трубке послышался голос, и я сказал:

— Пожалуйста, пришлите мне в номер бутылку виски. Подойдет любой сорт. Спасибо.

Я не сомневался, что они пришлют мне самый дорогой виски — так поступают во всех отелях — но меня это ничуть не беспокоило. Поскольку Ви с Брауни помирились, платить за мой виски предстояло Карлтону. Сам я предпочитал виски дорогих сортов, и сейчас, в предвкушении выпивки, даже как-то сразу расслабился.

Затянувшись сигаретой и выпустив струйку дыма, Мэри сказала:

— Я так обрадовалась вчера вечером, когда вы подошли к телефону дома у Джо и сказали, что помирились.

Я кивнул, пытаясь вспомнить, говорил ли я это.

— А из-за чего вы с ним дрались? Джо не любил говорить об этом и всегда ужасно злился, когда я пыталась выспрашивать.

— Скажите, а почему вы сейчас здесь, с чужим человеком, а не со своими родителями?

— Вы мне не чужой. Вы отец Джо.

— Ну как же, чужой, ведь вы меня совсем не знаете. И я мог бы оказаться как раз таким ужасным, каким меня считал Джо. Ведь мог бы, не так ли? Откуда вам знать. Так почему же вы сейчас со мной, а не с родителями?

— А я вам уже говорила, что мне было просто невыносимо слушать их утешения. — Голос ее был ровным и монотонным, и она нервно затягивалась сигаретой.

— Ну так все-таки почему?

— Ну просто я… Они действовали мне на нервы… О, а нам обязательно сейчас о них говорить?

— Да. Потому что именно по такой же причине Джо ненавидел меня.

— Нет, у него не было к вам ненависти.

— Была. И мне это доставляло боль. Но я привык жить с этой болью. Она мне, представьте, даже нравилась.

— Но вы же с ним вчера вечером помирились, — напомнила она.

— Да, верно. Вчера мы помирились.

Задумчиво глядя перед собой и затягиваясь сигаретой, Мэри продолжала:

— Он был такой заботливый, я таких заботливых людей еще никогда не встречала. — Она покачала головой. — Но при этом имел крутой нрав. Он быстро приходил в ярость, но на мне никогда зло не срывал. Со мной он, наоборот, был очень мягок.

От ее слов внутри у меня все противно сжималось.

— И он был такой преданный. Он жил ради матери. Просто не умел делать дурных вещей. Был просто идеальной парой для любой женщины, но выбрал меня. Когда он сказал мне об этом, сказал, что любит меня, я просто не могла поверить своим ушам. И мне очень захотелось быть такой девушкой, которая бы ему соответствовала.

Ее слова начинали меня раздражать, потому что она сейчас воспевала человека, которого я вообще-то совсем не знал.

— А еще он писал стихи. Наверное он разозлился бы на меня, если бы узнал, что я говорю вам это. Он скрывал от всех. Говорил, что поэзия и проза разные вещи, и очень боялся стать похожим на вас. И, кстати, совсем не пил.

В этот момент в дверь постучали, и я, обрадовавшись возможности прерваться, пошел открывать. Портье принес мне виски — я так и не понял, какой это был сорт. Нашел у себя в кармане четвертак и дал ему чаевые. Парень был хорошо вышколен и не позволил себе выказать какое-либо недовольство по поводу столь мизерной суммы.

Я принес бутылку виски в гостиную и взял со столика стакан, из которого Мэри только что пила воду.

— Это единственный стакан в номере, — объяснил я, откупоривая бутылку.

Налив в стакан виски, я протянул его Мэри, но она, покачав головой, отказалась и только продолжала затягиваться сигаретой. Тогда я залпом выпил сам. Желудок обожгло, но по телу сразу разлилось благодатное тепло, и мне мгновенно стало легче. Я сразу налил себе новую порцию и, откинувшись на спинку дивана, стал пить на этот раз умеренными глоточками. Если бы здесь сейчас не было Мэри, то я наверное вообще не стал бы морочиться с этим стаканом, а пил бы уж просто из горла.

— А это проходит? — спросила она.

— Нет. Но постепенно начинаешь думать об этом меньше. И края становятся какими-то размытыми.

Она покачала головой.

— Я так устала…

Вздохнув, я выпил.

Она смотрела на меня. Лицо ее было очень бледным.

— Я так ужасно устала…

Я выпил еще, потом сказал:

— Значит, вам надо поспать.

Она затушила в пепельнице окурок.

— Нет…

Я встал, указывая рукой на диван.

— Вот, пожалуйста, ложитесь. Поспите. И вам станет лучше.

— Я сегодня всю ночь не спала, волновалась очень. — Голос ее снова дрогнул, и на глаза опять навернулись слезы. — Он… Мы же собирались пожениться… — И она разрыдалась.

Эти ее слова буквально пронзили мою душу. Никакая физическая боль не могла сравниться с тем, что я сейчас испытывал. Я готов был убить себя в тот момент. Вся вина, какую я когда-либо испытывал, не шла ни в какое сравнение с этой виной. Я задумался о подозрениях полицейских, приходивших ко мне сегодня, — были ли это вообще подозрения, или я просто нафантазировал? — и мне захотелось признаться ей, сказать, что это я убил Джо. Что я убил своего сына и должен быть наказан. Но я, конечно же, ничего этого не сказал. Не смог бы сказать никогда. Слишком большим трусом я был.

Я опять налил себе виски, выпил его залпом и сразу же наполнил стакан. Виски мне хоть как-то помогло сейчас.

— Да вы прилягте, — вновь предложил я.

— Нет, — ответила Мэри, но, между тем, прилегла.

Я принес из шкафа одеяло и заботливо ее укрыл.

— Вы с ним так похожи, — сказала она, снизу глядя на меня.

Я улыбнулся.

— Спасибо.

— Ну вот как я теперь буду жить?

Тот же вопрос я мог бы задать и себе, но только сказал:

— Закройте глаза и постарайтесь уснуть.

Она закрыла глаза и почти сразу уснула. А я сидел, не в силах сосредоточиться ни на одной мысли, и только заливал себе в глотку виски. Мне повезло, что Карлтон увидел меня с Мэри и решил, что она моя подружка. Я не знаю, что подумала Ви насчет Мэри, но я надеялся, что она не будет сильно злиться на меня, и был рад, что это произошло в присутствии Карлтона. У нее хотя бы не было возможности устроить мне сцену.

Мне отчего-то вспомнилась Мэнди. Это была голивудская актриса, которую жестоко убили. Мы с ней… ну, будем так говорить, «встречались» уже несколько месяцев, когда это произошло. В постели мы постоянно ссорились, я даже сейчас не помню, из-за чего. А Клотильда знала о наших отношениях и очень злилась. А потом Мэнди убил какой-то сумасшедший, которого так и не нашли. Я сам тогда обнаружил ее тело, все искромсанное, и там было столько крови… Эта жуткая картина долго потом снилась мне в кошмарах. Неужели и нынешний ужас будет так же преследовать меня? Перед моими глазами снова и снова представал Джо, ударяющийся затылком об угол, падающий и бездвижно лежащий, и я понимал, что да, это будет теперь меня преследовать.

Я снова выпил и почувствовал, что мне вроде бы уже хватит, но выпивка помогала сохранять спокойствие. Мэри спала на диване. В этом безмятежном сне было столько доверия, что мне захотелось взять ее на руки и вынести отсюда куда-нибудь и сказать ей, чтобы она держалась от меня подальше, что Джо был прав, и я вовсе никакой не хороший, а очень дрянной и даже ужасный человек, от которого ей следует бежать без оглядки.

Мне вдруг вспомнилось, что Джо вроде бы гостил у меня, когда убили Мэнди. Нет, стоп, разве такое могло быть? Я ведь, когда это случилось, помнится, ушел в такой запой… Как раз тогда Клотильда и попала в клинику. Значит, Джо все-таки уже уехал… Но он был знаком с Мэнди. Еще как был знаком — ведь я же практически повесил его на Мэнди, как будто она была платная нянька. И как только Куинн могла доверять мне ребенка? Я же тогда уже был ненадежный. Да, все-таки Джо правильно делал, что ненавидел меня. Как вообще можно так поступать — пьянствовать беспрерывно, а ребенка оставлять с любовницей? Я же был тогда такой безответственный, я же мог погубить его. Понятно, почему он полез на меня с кулаками на своем выпускном вечере. И вчера тоже… ударил меня ножом. И все же…

Перед глазами опять возник Джо, ударяющийся затылком об угол и падающий замертво.

Мне нужно было срочно что-то предпринять. Виски, конечно, помогал, но я нуждался в каких-то действиях. Нельзя больше было сидеть сложа руки, думать обо всем этом и постепенно сходить с ума. Мэри спала. Что мне было делать? Оставить ее здесь? А куда бы я пошел?

И я даже не знаю, как ко мне пришла эта мысль. Вы не поверите, но я вдруг понял, что мне надо что-то написать, надо засесть за работу. Я не делал этого, даже не могу припомнить, как давно, и сейчас понял, что мне это просто необходимо.

Я достал свой блокнот, а карандаш на этот раз нашел в выдвижном ящике стола — он застрял между ящиком и столешницей и только сейчас выкатился, поэтому я не заметил его в прошлый раз. С карандашом и блокнотом я снова уселся в кресло, поставил стакан на подлокотник и, уставившись на пустую страничку, задумался.

Перед глазами опять возник Джо, ударяющийся затылком и падающий замертво.

И я начал писать. Все подряд. Все, что приходило в голову. Писал, писал, писал, пока не исписал весь блокнот и не опустошил бутылку виски. Вы только не спрашивайте, что я писал, потому что я не знаю. Скорее всего, какую-то чушь, но я все равно это все записывал. И мне кажется, там было что-то про Джо, а что еще — не знаю.

Мэри спала, я писал, а Джо был мертв.

У меня уже онемела рука, и я исписал весь грифель, так что мне пришлось поискать другой карандаш, и я нашел его — в углу около дивана, куда он, видимо, закатился, упав с телефонного столика. И я все строчил и строчил дальше, изливая на бумагу свою злость на жизнь, вышвырнувшую меня за борт, и на людей, способствовавших этому, изливая свой страх за Клотильду, за свое шаткое, неопределенное будущее, за свое сожительство со шлюхой и за все то гадкое, что поселилось в моей душе с тех пор, как от меня увезли Клотильду, а может быть, даже и раньше, может быть, еще с тех пор как у нас с Куинн начались нелады. Да, в душе у меня всегда сидела какая-то гнильца, мне недоставало сил с ней бороться, и я ненавидел сейчас себя за эту слабость. Себя и всех остальных. Всех, всех, всех, до единого человека.

Глава 12

Очнувшись, я понял, что, оказывается, уснул. В спальне кто-то шуровал, гремя выдвижными ящиками и хлопая дверцами — собственно говоря, эти звуки, просочившись в мое сознание, и разбудили меня. Мои часы показывали два часа ночи. Мэри давно уже ушла, укрыв меня тем же одеялом, которым утром укрыл ее я. Блокнот, в котором я писал, так и остался у меня на коленях под одеялом, а вот карандаш пропал.

Я прислушивался к звукам в соседней комнате и все искал в себе силы подняться с кресла. Я знал, что это Ви там грохочет, и догадывался, что она делает, но сейчас я был совершенно не готов к каким бы то ни было препирательствам с ней, особенно после вчерашней ночи. Спина и плечи у меня затекли от долгого сидения в одной и той же позе в кресле, и, поднявшись, я в первое мгновение чуть не потерял сознание.

Я направился к спальне и встал в дверном проеме. Ви собирала чемодан и, судя по резким движениям, была очень зла.

— Ви… — позвал я охрипшим голосом.

Она от испуга взвизгнула и прижала руки к груди.

— Боже, Шем, я чуть не обложилась от страха! Какого черта так пугать?

— Ви, что ты делаешь?

Она вернулась к своему занятию.

— А ты как думаешь, что я делаю?

— Куда ты собралась-то?

Она метнулась к туалетному столику и начала собирать там свою косметику.

— Карлтон хочет, чтобы я жила у него в номере. Собрался приглядывать за мной. Тебе отдельное спасибо за это!

Застегнутая на молнию косметичка полетела в лежавший на постели раскрытый чемодан.

— Ты бы тоже, кстати, собирался, — сказала она. — Потому что ты отшит.

Я сразу обмяк.

— А как же я? Куда мне деваться?

— Мне еще повезло, что он меня не угрохал, — сказала она, доставая из шкафа свои блузки, висевшие там на плечиках. — Лучше бы он меня вообще домой отправил. Не нравится мне здесь.

— Подожди, а мне куда деваться? — повторил я вопрос.

Ви посмотрела на меня.

— Перестань ныть! Будешь ныть, я тебя вообще прибью! Это ж надо было втравить меня в такое! В это убийство… Еще с Карлтоном меня поссорил… — Она запихнула туфли в уже и так битком набитый чемодан и продолжала: — Я вообще не понимаю, как я согласилась помочь тебе, старому придурочному козлу!

Мне сделалось совсем дурно, и я покрылся липким потом.

— Почему ты не собираешься? — прикрикнула на меня она. — Давай пакуй свои вещички и выметайся отсюда!

— Я что-то нехорошо себя чувствую, — сказал я, удивляясь тому, как мог еще сегодня утром с обожанием любоваться этой злобной женщиной, пока она спала.

— Да кому какое дело до того, как ты себя чувствуешь?! — сказала она, навалившись всем весом на чемодан и силясь застегнуть его.

Я машинально достал свой рюкзак и, краем глаза заметив себя в зеркале, не очень-то удивился своему помятому испитому виду.

— Ви… — начал было я, но она перебила меня:

— Ой, вот только не надо сейчас заводить разговоры про любовь! Я тебе про любовь уже все сказала. Любовь это для сопливых девочек. А я не сопливая девочка, и меня этими сантиментами не проберешь! — Она встала, скрестив на груди руки, и личико ее сделалось злобным и каким-то узеньким. — К тому же ты любишь только свою Хлою. Всегда любил и будешь любить только ее! Названиваешь ей каждый день, проверяешь, как она там. И меня заставил тащиться через всю страну, чтобы раздобыть денег на ее дорогостоящую больничку! Скотина ты и паразит, и не смей мне вообще ничего говорить!

Так и не сумев застегнуть чемодан, она пнула его и сказала:

— Ненавижу проклятый гроб!

— Тогда я, наверное, поеду к тете Элис… — проговорил я в полной растерянности.

Сердито топнув ногой, Ви побежала мимо меня в ванную.

— Ви, ну прости меня!.. — крикнул я, вдруг испугавшись, что она бросает меня не из-за этой истории ненадолго, а навсегда, и что я не смогу этого пережить. Я схватил ее за плечо, но она скинула мою руку, но все-таки остановилась. — Пожалуйста… прошу тебя!

Повернувшись ко мне, она сказала:

— Нет, это ты меня будешь сейчас утешать. — И она упала в мои объятия.

— Тшш… — Я погладил ее по затылку, поймав себя на той мысли, что уже второй раз за день держу в объятиях девушку и не знаю при этом, что сказать. Поэтому я просто пообещал: — Все будет хорошо.

— Нет, не будет! Карлтон убьет меня! — сказала Ви.

— Не убьет.

— Да-а? Не убьет?.. — Она чуть отстранилась, чтобы продемонстрировать мне свое разбитое лицо. — А это что такое было? Любовные ласки? — И она снова уткнулась лицом мне в грудь. — Ты бы лучше подумал о наследстве, которое тебе теперь досталось.

Я прямо окаменел.

— Ты с адвокатом уже говорил? — спросила она.

Я отстранил ее и начал доставать свои вещи из шкафа в гостиной.

Она прибежала ко мне.

— Ага! Я вызываю у тебя отвращение? Типа алчная стерва, да?

Я молча продолжал собирать свой рюкзак. Не знаю, почему я так разозлился на нее, когда она завела разговор об этих деньгах. После того как Ви мне помогла, я просто не имел права сердиться на нее.

— Ну так ты ходил к адвокату? — повторила она вопрос.

— Нет.

— Надо сходить.

— Схожу.

— Вот и сходи.

— А я и говорю, что схожу! Вот лучше ты мне скажи: как долго еще намерена встречаться с этим Карлтоном?

— Это не я решаю.

— Черт! Это сколько же еще мы будем тут торчать?

— Ты наследство получил?

— Не знаю.

— Тогда и я не знаю, сколько мы будем тут торчать. Пока я не надоем Карлтону, так надо понимать. То есть четыре-пять дней еще. Но тебе же все равно надо на похороны?

На похороны? Какие похороны? Ах да, похороны Джо — спохватился я и, уронив рюкзак на пол, сказал:

— Думаю, да.

— «Думаю, да!» — передразнила меня она, потом вернулась к своему чемодану и принялась снова воевать с молнией.

Я подошел к ней помочь, она отошла в сторонку, и я сам занялся чемоданом. Когда навалился на него всем весом, молния застегнулась. Правда, мне пришлось изрядно попыхтеть, так что когда я закончил, с меня градом лил пот.

Я хотел вернуться к своему рюкзаку, но Ви остановила меня.

— Я так боюсь… — сказала она.

— Чего?

— Карлтона и что нас поймают.

Я поспешил ее успокоить:

— Я встречусь с адвокатом, и мы уедем отсюда.

— Хорошо бы нам поскорее получить эти деньги.

— Говорю же тебе: я позвоню адвокату.

Она подхватила свой чемодан, зашаталась в первый момент от тяжести и направилась с ним к двери, бросив мне на ходу:

— Нас уже выписали из номера, так что давай, освобождай помещение!

И она вышла. А у меня шею и спину словно сковало, и я попытался как-то расслабить мышцы. Я много раз ссорился с женщинами, но ни одна из них не имела на меня такого компромата. Правда, это я понял чуть позже. А сейчас был просто выброшен на улицу, без денег, и тащиться мне было совершенно некуда, кроме как к тете Элис, и это, доложу я вам, была перспектива, какой я не пожелал бы даже врагу. И мне еще будут говорить, что в плохой ситуации хуже не бывает. Еще как бывает!

Глава 13

Тетя Элис жила в старинном особняке на Вашингтон-Хилл. Здесь даже сохранился с очень давних времен мраморный бордюр, на который ступали знатные господа, выходя из своих экипажей. И еще сохранилась чугунная решеточка для чистки обуви у подножия каменной лестницы, ведущей к главному входу. Сам дом представлял собой трехэтажный коттедж из кокисвильского мрамора, первый этаж — очень высокий, в полтора раза выше второго и третьего, с деревянными колоннами и небольшим портиком над входом. Все четыре окна второго и третьего этажа имели ставни.

Под этими окнами я и остановился, чтобы еще раз приложиться к бутылке (а потом тут же повторить), задаваясь вопросом, когда же прекратится у меня этот запой. Нет, вообще-то все у меня было в порядке, если не считать маленького сбоя, случившегося по воле обстоятельств. Просто алкоголь помогал мне собраться с мыслями и с большей легкостью отнестись к перспективе предстоящей встречи с тетей Элис, и даже попытаться внушить себе, что я буду рад этой встрече, рад буду увидеть это знакомое лицо — лицо человека, считавшего меня своей родней, когда на самом деле я таковой не являлся. Тетя Элис всегда была мне другом, не забывала поздравить с днем рождения и с Рождеством и не стеснялась ругать меня за мою непутевую жизнь. Вот и сейчас она должна была, по всем моим подсчетам, пустить меня к себе в дом, который мог бы оказаться как раз тем местом, где мне удалось бы собрать свои рассеянные мысли в кучу. Я нажал кнопку звонка, и где-то внутри дома заиграла мелодия музыкальной гаммы, очень, кстати, симпатичная.

Мне открыла Конни — в фартуке с рюшечками поверх черной юбки по щиколотку и синей блузки. Она нисколько не удивилась, увидев меня с рюкзаком и с рубашками на плечиках, которые я держал отдельно в руке, и восприняла это все с невозмутимым спокойствием.

— Здравствуйте, мистер Розенкранц. Проходите, пожалуйста.

— Конни, видишь ли, я подумал, а что если… — начал я, переступая порог.

Она закрыла за мной дверь и взяла у меня вещи.

— Мисс Хэдли в оранжерее, — сказала она. — А я пойду накрывать чай и достану еще один прибор.

— Отлично, Конни, отлично, спасибо тебе! — сказал я, одарив ее своей обаятельной коронной улыбкой. — Дорогу я знаю.

Но она уже шла, унося мои вещи в одну из гостевых спален.

В доме пахло моющим средством с лимонной отдушкой. На мраморном столике у стены в медной вазе стояли свежесрезанные цветы, а на голом деревянном полу от передней до кухни играли блики света.

Через малую гостиную, столовую и комнату для рукоделия я через стеклянную дверь прошел в оранжерею, примыкавшую к задней части дома. Тетя Элис сидела в огромном белом плетеном кресле у окна, выходившего в сад. На коленях она держала вертикально огромную раскрытую книгу и очки. Заслышав мои шаги, она положила книгу и посмотрела на меня.

— О, Шем, пришел навестить старушку, какое счастье!

— Здравствуйте, тетя Элис, — сказал я и, наклонившись, поцеловал ее в щечку.

Она нахмурилась:

— Я вижу, ты нетрезв.

— Но и не пьян, — возразил я.

Пожав плечами, она узловатым артритным пальцем указала на круглый стеклянный столик в углу.

— Давай-ка принеси его сюда, Шем. Это бы и Конни сделала, но раз ты здесь, то пусть хоть какой-то от тебя будет прок.

Я принес столик, и она переложила на него книгу, не закрывая ее.

— Да ты садись, — сказала она, указав на другое плетеное кресло. Я придвинул его ближе к ней и сел. — Я надеюсь, ты приготовился поговорить о книгах. Я не откажусь от беседы. Нам с Конни ведь нечего особенно сказать друг другу. И я совсем не могу заставить ее читать. Пытаюсь, пытаюсь, заставляю, но она ни в какую, к книгам вообще не прикасается.

Я самодовольно кивнул, изобразив на лице наиобаятельнейшую улыбку.

— Но сначала, давай-ка об этом ужасе, который произошел с Джозефом. Мне и Куинн хватило, но к ее смерти мы хотя бы были подготовлены. Но Джозеф… Я до сих пор не могу оправиться от этого известия.

Я попытался придать лицу приличествующее моменту выражение, но не знал, каким оно должно быть, и только надеялся, что мне удалось изобразить скорбящего отца.

— Насколько я поняла, ты был последним, кто видел его живым.

Я заерзал в своем плетеном кресле.

— Ну, я не знаю…

— Да, да, — сказала она, кивая. — Мэри сказала мне. Какая хорошая девушка эта Мэри, и такая беда, такая трагедия выпала на ее долю. Она навещает меня раз в неделю, как ты знаешь.

— Нет, я не знал.

— А ты с ней знаком?

— Только-только познакомились.

— О, она прекрасная девушка. Она, кстати, будет сегодня у нас. Такая жалость… Бедняжка… Так ты был последним, кто видел Джозефа?

— Ну, я так понимаю, что да. — Меня раздражало, что она так долго мусолит эту тему. Я не понимал, зачем она это делает, как будто в чем-то меня подозревает.

Она смерила меня проницательным взглядом.

— Меня не проведешь, ты же пьян! А я думала, ты теперь трезвенник.

— Да, я и есть трезвенник. Просто из-за Куинн и Джо…

— Чушь. Это не повод. Ты выглядишь ужасно, — сказала она.

— Ну спасибо.

— Нет, действительно. — Тетя Элис еще раз пристально посмотрела на меня и кивнула. — Так что он сказал в тот последний вечер?

— Кто?

— Джозеф.

В этот момент вошла Конни с подносом, на котором был чай, горячий и со льдом, огуречные сэндвичи, крекеры и паштет. Воспользовавшись моментом, я попробовал собраться с мыслями. Конечно, тетя Элис ни в чем меня не подозревала. С какой стати ей было меня в чем-то подозревать? Просто я сам был охвачен паранойей, а она вела себя как обычно.

— Спасибо, Конни, — сказала тетя Элис. — Поставь это. Шем сам все сделает. — И она повернулась ко мне. — Итак?..

— Не знаю, он был пьян… Очень переживал из-за смерти Куинн и злился на меня, только я не знаю, за что.

— Не надо было тебе разводиться с Куинн.

Я так и знал, что она обязательно заведет этот разговор.

— Вы опять об этом?

— Джозефу нужен был отец. Мальчику всегда нужен мужчина рядом.

— Спасибо, конечно, за комплимент, тетя Элис, но я вряд ли подхожу на роль мужчины.

Она кивнула.

— Заметь, это ты сказал — не я. И у меня ты от разговора не уйдешь. — Она кивнула на поднос. — Давай-ка поухаживай за мной, дорогой. — Я встал и налил ей чаю. — И пожалуйста, ломтик лимона. Да, да, вот этот… — Она взяла у меня чашку с блюдцем, и я снова сел. Сделав один глоточек, тетя Элис сказала: — Вообще все это ужасно. Особенно если учесть, что ты там был. — Она покачала головой, отпила еще глоточек и продолжала: — А что там с твоей супругой, с этой кинозвездой? Ее до сих пор держат в психушке?

Я перестал притворяться, и на моем лице выразились истинные чувства.

— Да.

— А почему?

— У нее были приступы психического расстройства и наблюдалась склонность к суициду.

Она снова покачала головой.

— Тебе не следовало разводиться с Куинн. И тебе нужны деньги, я это вижу.

Я забыл, какой ядовитой и едкой умеет быть наша тетя Элис, но сейчас мне казалось, что я это заслужил.

— Этот вопрос решится.

— Ну, это хорошо, что ты так считаешь. Ведь наша жизнь — это череда светлых и темных полос, и когда у тебя наступает темная полоса, ты просто гордо держишь голову и помнишь, что завтра наступит светлая. А теперь скажи-ка мне, чего ты хотел? Давай, проси, если речь не о деньгах, конечно.

Я провел рукой по своей покрывшейся щетиной щеке и, скрестив ноги, начал:

— Как вы думаете…

— Ты совсем не пьешь чай! Я же не могу съесть все эти сэндвичи одна.

Я нагнулся к столику и взял себе тарелку с закуской.

— Итак? Я тебя слушаю.

— Мне нужно пожить у вас несколько дней. — Я посмотрел на нее, желая узнать, как она отнесется к просьбе, которой я ее огорошил, потом прибавил: — По крайней мере, до похорон. А потом я уеду обратно в Сан-Анжело.

— Ишь ты, эдак ты еще попросишь и за билеты на самолет тебе заплатить.

Я вгрызся зубами в сэндвич — он был вкусный, прохладный и освежающий, благодаря огурчикам.

— Конечно, живи. Живи, сколько нужно. Конни приготовит тебе комнату. Возможно, так будет даже лучше — я хоть пригляжу тут за тобой и не дам тебе вляпаться в новые неприятности. А может даже, сумею заставить тебя взяться за новый роман.

От этих слов я сразу как будто размяк.

Качая головой, тетя Элис продолжала:

— Бедный Джозеф… Бедняжка… И эта его девушка тоже. Жалко ее, ей ведь теперь не достанется ничего, поскольку они не успели пожениться.

Об этом я до сих пор ни разу не подумал, и сейчас снова меня кольнуло чувство вины, но я постарался от него отделаться. В деньгах я нуждался больше, чем Мэри. Она-то найдет себе нового жениха, а у меня это последний шанс разобраться со своими долгами и начать новую жизнь. К тому же это все-таки был несчастный случай. Я не убивал Джо из-за денег. Если уж на то пошло, я вообще не убивал его.

— Ты-то, конечно, не знал его толком, — сказала тетя Элис. — Он был такой чудесный мальчик. Но ты-то не знал его совсем, а теперь уж поздно. Негодник ты вообще, Шем. Не думай, что я когда-то забывала об этом хотя бы на минуту. Но зато какой писатель, черт возьми! Какой писатель!..

— Уж даже и не знаю, что на это ответить.

— А ты ничего не отвечай, только все испортишь. Ты лучше спроси меня, что я сейчас читаю.

Я спросил. И тетя Элис целый час без остановки рассказывала мне. Она совсем не нуждалась в собеседнике. Ей просто нужен был кто-то, перед кем она могла выговориться. И смерть Джозефа не была тому помехой. И я подходил на эту роль, как подошел бы любой другой, каких бы чувств при этом ни испытывал. В этом я, конечно, не мог ее провести — она прекрасно знала, что у меня на душе. И это было своеобразной ценой, которую мне полагалось заплатить. За возможность пожить в ее доме, за частое нежелание поддерживать отношения, за длительный простой в моем писательском труде, за мои вечные проблемы с женами, за все мои промахи, заблуждения и ошибки. Тетя Элис, как всегда, умудрилась на помнить мне обо всем этом, не прибегая к словесной форме. Она была для меня эдаким волшебным зеркальцем правды. Она была тем, что оголяло мою совесть, лишая меня возможности игнорировать ее. Она словно тыкала меня носом в эту совесть, так как сам я, по ее мнению, был на это неспособен, потому что не представал в ее глазах настоящим мужиком, хотя и был гениальным писателем.

После пары часов этих ее словесных излияний подошло время обеда, и тетя Элис сказала, что должна пойти приготовиться, пообещав также заглянуть в мою комнату. Алкоголь у меня к тому времени уже выветрился, и я чувствовал слабость, вялость, апатию и головную боль.

Я поднялся в свою комнату на втором этаже в дальней части дома. Там меня ждали канареечно-желтые обои в тоненькую полосочку, постель с белым пуховым одеялом и желтыми подушками, ночной столик и комод. Мои рубашки и брюки Конни повесила в шкаф, а содержимое рюкзака выпотрошила в комод. При виде постели я сразу понял, как вымотался. Хронический недосып продолжал сказываться, даже несмотря на то, что я все-таки недавно прикорнул в отеле, а от перспективы провести несколько часов за обеденным столом с тетей Элис меня и вовсе покинули последние силы.

Я присел на постель. Рядом на тумбочке стоял телефонный аппарат. Я вспомнил, что обещал Ви позвонить Палмеру насчет завещания, но делать это сейчас было некрасиво, выглядело бы так, словно меня не волнует смерть Джо, а интере суют только деньги. Такой неверный шаг мог бы допустить только кто-нибудь вроде Ви. Мне хватило ума воздержаться от этого звонка. Но трубку я все же снял и набрал номер клиники «Энок Уайт». С бешено колотящимся сердцем, обливаясь потом, я ждал, гадая, доведется ли мне услышать сегодня в трубке голос Клотильды…

На мой звонок ответила сестра Данн — я звонил так часто, что знал уже всех медсестер по голосам.

— Клиника «Энок Уайт».

— Здравствуйте, это мистер Розенкранц. Я бы хотел поговорить со своей женой, если можно.

— У нас сейчас обед, и пациенты не могут принимать телефонные звонки. Телефонные звонки принимаются только с двух до четырех часов дня.

Я посмотрел на часы — они показывали шестнадцать тридцать. Стало быть, в Калифорнии сейчас тринадцать тридцать. Но мне необходимо было поговорить с Клотильдой. Сказать ей мне было, в общем-то, нечего, но мне бы очень полегчало, если бы я услышал сейчас ее голос.

— Но сейчас уже полвторого, всего полчасика осталось, — сказал я.

— Извините, мистер Розенкранц, но это невозможно.

— Хорошо, тогда могу я поговорить с директором Филипсом?

— Он тоже сейчас на обеде. Но вы можете оставить для него сообщение.

Вздохнув, я сказал:

— Да. Я просто хотел сообщить ему, что на соблюдение всех законных процедур уйдет время, но деньги будут. Ему не нужно ничего предпринимать до моего возвращения в Калифорнию.

— Хорошо, я ему передам, — проговорила она. Такие сообщения она передавала от меня уже несметное множество раз. И другие сестры тоже.

— До свидания, — сказал я, не зная, что еще прибавить.

— До свидания, — попрощалась со мной сестра Данн и повесила трубку.

Я сидел на постели, понуро повесив голову. Надеясь как-то расшевелить себя эмоционально, даже попытался снова вызвать у себя перед мысленным взором образ Джо, ударяющегося затылком о кухонную стойку и падающего на пол, но был уже так измучен морально и физически, что эти воспоминания меня больше не трогали. Тетя Элис высосала из меня последние душевные силенки. Я просто упал на постель и продрых весь обед, всю ночь и почти все утро, но даже после этого не почувствовал никакого прилива сил, и мне очень не хотелось вылезать из постели. Но из постели меня вытащила Конни — постучав в дверь и сообщив, что в дом приехала полиция.

Глава 14

Это были уже знакомые мне детектив Хили и детектив Добрыговски, и я, конечно же, не должен объяснять вам, как «обрадовался» такой встрече. Конни крутилась возле них — видимо, боялась, как бы чего не сперли. Они же все время улыбались и пробовали заводить с ней какие-то разговоры. Выйдя к ним, я сначала постоял на верхней ступеньке, собираясь с духом и лихорадочно соображая. Если бы они пришли арестовывать меня, то не любезничали бы сейчас с горничной. Вчера они сказали мне, что считают смерть Джо несчастным случаем, да, кстати, это и был несчастный случай. Так что вряд ли они меня в чем-то подозревали. Натянув на лицо натужную улыбку, я стал спускаться к ним по лестнице.

— Здравствуйте, мистер Розенкранц, — сказал детектив Хили и тут же участливо поинтересовался: — У вас все в порядке?

Ну правильно, не надо было улыбаться.

— Я просто есть очень хочу, вот, спустился.

— Ну, мы вам не помешаем. — При этом они даже не шелохнулись. И я тоже.

Я посмотрел на Конни, они также перевели на нее взгляды, и Конни, засуетившись, побежала на кухню.

Выгнув шею и глядя ей вслед, Хили спросил:

— Нам туда пройти?

— А это надолго?

— Нет, нет, ненадолго, — поспешил уверить меня Хили.

— Мы не хотели бы оказывать на вас какое-то давление, — сказал Добрыговски. — Учитывая то, что вы понесли такую утрату.

Лица их не выражали никаких эмоций, и невозможно было понять, насколько искренним было это их участие. Я решил больше не скрывать своего изнеможения. Как совершенно правильно заметил Добрыговски, я был в трауре, а человек в трауре должен выглядеть изможденным.

— Какой милый дом, — заметил Добрыговски. — Здесь, наверное, гораздо лучше, чем в отеле. — Предполагалось, что это прозвучит как вопрос, но я сейчас не был склонен к «наездам».

— В отеле нам сказали, что вы переехали на этот адрес, — объяснил Хили, снова морща лоб. — Вы уверены, что чувствуете себя хорошо? Вы неважно выглядите, мистер Розенкранц.

А Добрыговски прибавил:

— Тяжелая ночка выдалась? Спали как, нормально?

— Я спал отлично.

— А, ну да, понимаю. Это когда отрубишься и дрыхнешь до упора.

— Но сны-то снятся всегда? — поддержал разговор Добрыговски, глядя мне прямо в глаза.

— Не всегда, — возразил Хили. — Но обычно да, снятся. Обычно. Вам сны снятся, мистер Розенкранц?

Я ничего не ответил. Сам тон их разговора отличался от вчерашнего. Если они пришли сюда повеселиться, то я не собирался их развлекать.

Хили вдруг изобразил виноватое выражение на лице.

— Простите, мистер Розенкранц, я знаю, что вы только что потеряли жену и сына…

— Бывшую жену, — поправил я, сам не зная почему, но мне это показалось важным.

— Ну да, бывшую жену и сына. Вам так сейчас тяжело. Такой крепкий длительный сон очень благотворен. Своего рода защитный механизм организма. Сколько раз в своей жизни я мечтал о таком крепком, здоровом сне!

— А как долго вы спали, кстати? — поинтересовался Добрыговски.

— Вы для этого сюда пришли? Выяснить, сколько я спал? У полиции больше нет других проблем? — резко спросил я.

— Нет, конечно, не для этого. У нас вообще-то имеются вопросы, но, когда мы видим человека в таком измученном состоянии, конечно же, беспокоимся. Мы просто хотели бы помочь. В сущности, это и есть работа полицейских — помогать.

Мы все примолкли, надеясь угадать, поверил ли кто-либо из нас в это, но, похоже, ни один из присутствующих не был так глуп.

— Но в позапрошлую ночь вы вроде бы не очень хорошо выспались? — продолжал Хили. Он полез в карман, достал оттуда блокнот, открыл его и начал листать. — Вы сказали, что около полуночи были в доме своего сына, пробыли там от силы около получаса, а потом поехали обратно в «Сомерсет». То есть спать вы легли не раньше часа или половины второго? — И он посмотрел на меня, сурово сдвинув брови.

— Да, я так сказал. — Все это начинало меня нервировать. Я не понимал, зачем им понадобилось вернуться к моим прежним показаниям. Я чувствовал что-то неладное и боялся, что они все-таки меня в чем-то подозревают. Но думать об этом сейчас было невыносимо.

— Ну, похоже, так оно и было. Портье, дежуривший в ту ночь, показал, что вы вернулись примерно в час пятнадцать.

— Я не понимаю, — сказал я, надеясь, что выгляжу недоумевающим, а не испуганным. — Мы же с вами вчера все это обсудили. Тогда к чему опять все эти вопросы?

— Почему вы съехали из отеля? — спросил Добрыговски.

То есть они все-таки что-то подозревали.

— Тетя Элис предложила мне пожить у нее.

— Вы называете ее «тетей», но ведь она вам не тетя? — уточнил Хили.

— Она — сестра бабушки Куинн, моей бывшей жены. А это для вас так важно? Господа, я вообще не очень понимаю…

— И она вот просто так решила приютить вас? — вставил Добрыговски. Он был еще тот добряк, этот Добрыговски. «Этот парень только что потерял сына, значит надо хорошенько надавить на него» — такая у него была идея.

На это я ничего не ответил. Меня так жутко мутило — то ли от голода, то ли от страха. От спиртного я бы сейчас точно не отказался.

— Нет, мы просто пытаемся прояснить кое-какие моменты, — сказал Хили, явно изображавший доброго полицейского.

— Извините, господа, но Джо убили два дня назад. Я просто больше не могу опять это обсуждать.

— Надо же, как интересно вы выразились — «Джо убили»! — тотчас же уцепился за мои слова Добрыговски. — Ведь если бы это был просто несчастный случай, когда человек уснул с зажженной сигаретой, то вы бы, конечно же, сказали, что он умер, а не что его убили.

— Это просто оборот речи, — растерянно промямлил я.

Хили, вздохнув, посмотрел на Добрыговски, а мне сказал:

— Судмедэксперт утверждает, что ваш сын, похоже, и в самом деле был убит.

То есть они это выяснили. Это было как удар под дых. Лучше бы они сразу надели на меня наручники. Тогда была бы хоть какая-то определенность. Меня чуть не вырвало, но я сдержался, и получилось, что я просто рыгнул, поспешив прикрыть рукой рот, сразу ощутив в нем противный привкус алкогольного перегара.

Добрыговски поспешил заботливо обнять меня рукой, а Хили спросил:

— Вы в порядке?

Я закашлялся, сглотнул мерзкую вонючую слюну и, жестом показав, что со мной все в порядке, попросил лишь минутку на то, чтобы полностью прийти в себя.

— Мне жаль, что я вынужден сообщить вам новые неприятные известия, — сказал Хили, и в этом я мог смело ему верить — сожаление он выражал искренне. И реакция моя, как оказалось, была очень даже верной. Он подумал, что я чуть не задохнулся от отцовского горя, хотя у меня в тот момент был просто заложен нос. Между тем Хили продолжал: — Пока не точно установлено, но у него на черепе обнаружена трещина, возможно, случившаяся в результате падения. Возможно, она и не явилась причиной смерти, потому что он потом все-таки дошел до постели, лег и закурил сигарету. Но выглядит все это подозрительно, так что мы должны будем подробно изучить это обстоятельство.

— То есть поэтому вы решили перепроверить мои предыдущие показания?

— Простите. Нам этого тоже не хочется, но мы должны были сообщить вам эту новость, чтобы посмотреть, как вы ее воспримете.

— А-а, как восприму… — сказал я, уже начиная злиться. Злился я прежде всего на самого себя за то, что так поспешно позволил себе расслабиться. И за то, что, оказывается, был напуган больше, чем даже сам полагал.

— Простите, — повторил Хили.

— Так как же это понимать? Выходит, Джо убили?

— Мы этого не говорили. Мы сказали, что вынуждены будем изучить это обстоятельство.

Значит, они просто решили перепроверить мои предыдущие показания. Меня они ни в чем не подозревали, просто я был последним, кто видел его живым, как обычно выражаются в кинофильмах. Но это не означало, что я убил его. Он же мой сын, как я мог убить его?

— Поверьте, нам очень жаль, что мы испортили вам еще одно утро, — сказал Хили.

— Мне тоже, — я уже не скрывал раздражения.

— Вы свяжетесь с нами, если еще что-нибудь вспомните?

Я усмехнулся.

— Ну, насчет этого можете даже не волноваться.

Этим язвительным замечанием я рассчитывал поддеть Хили, но добился только того, что Добрыговски уставился на меня более пристально.

— Ну тогда еще раз извините. — Хили убрал блокнот в карман. — Мы обязательно сообщим вам, если получим новую информацию.

— Где меня найти, вы знаете, — сказал я, желая тем самым подчеркнуть, что мне нечего скрывать.

Хили открыл дверь, я придержал ее, пропустив их, и закрыл ее за ними. Конни тотчас же выбежала ко мне из кухни.

— Мистера Джо убили?!

— Ну, так они говорят.

— Но они как-то нехорошо с вами говорили. Если б я знала, то сказала им, что вас дома нет. Тоже мне полиция — с самого утра докучают расспросами человеку, который только что потерял сына! Как им только не стыдно! — Ее возмущению не было предела, о чем свидетельствовали упертые в бока кулаки, нахмуренный лоб и вытянутые в трубочку губы. — Ваш завтрак, кстати, готов, так что давайте-ка идите, закиньте чего-нибудь в себя!

На кухне она достала из плиты блюдо и поставила его на столик.

— Вы ведь не возражаете, чтобы покушать здесь, на кухне? Мисс Элис всегда кушает здесь, со мной, а в столовой мы накрываем, только когда бывают гости.

— Ну, конечно, не возражаю, Конни. Все отлично.

Еще бы не отлично — яичница с жареными колбасками и румяными хлебцами, овсяная каша и английский кекс с джемом в маленьком горшочке. Самый что ни на есть подходящий завтрак для человека, которому с самого утра докучает полиция. Я накинулся на еду, а Конни продолжила заниматься своими делами, не приставая ко мне с разговорами. Они с тетей Элис, судя по всему, могли целыми днями обходиться без слов.

С наслаждением уминая завтрак, я очень быстро понял, что меня, оказывается, мучило не столько какое-то недомогание, сколько обычный голод.

Пока ел, я анализировал свой разговор с полицейскими. Конечно, я был сначала вялым, а потом и раздраженным, но все-таки не допустил серьезных ошибок в разговоре с ними. Правда, Добрыговски пару раз слишком уж подозрительно посмотрел на меня, когда я вместо «умер» сказал «убит», но похоже, они все-таки сказали правду, уверив меня, что это всего лишь стандартная проверка показаний в связи с тем, что они перевели дело из разряда «несчастных случаев» в разряд «убийств». И они, кстати, сказали, что не вполне уверены, что это было убийство, — просто намерены изучить это обстоятельство. Нет, у меня все было в порядке. Они ни в чем меня не подозревали. Да и с какой стати им меня подозревать? Я же отец Джо! Еще раз хорошенько все проанализировав, я так и не обнаружил никаких других ошибок со своей стороны. У меня все было в порядке.

Но мне, конечно, хотелось позвонить Ви или увидеться с ней — хотелось сообщить ей, что происходит. Но этого нельзя было делать ни в коем случае, да и она спустила бы на меня всех собак. Это привлекло бы нежелательное внимание к нашим отношениям. Насколько я понял, на тот момент им было неизвестно о Ви, и лучше было оставить это как есть. И все-таки мне очень хотелось бы услышать ее ободряющий голос.

Я закончил завтрак. Конни уже ушла из кухни — должно быть, отправилась проведать тетю Элис. Я понимал, что мне наверное следовало бы сделать то же самое, но, даже хорошенько подкрепившись, я пока не чувствовал в себе сил вынести еще одни длиннющие и скучнейшие посиделки в оранжерее. Позвонить Ви я не мог, и не мог пока позвонить Клотильде — у них на Западном побережье было еще слишком рано. Меня просто не соединили бы с ней в такой ранний час, даже по срочному вопросу. По срочному вопросу тем более. Потому что у них не принято волновать пациентов.

Получалось, что впереди у меня целый длиннющий день, который совершенно нечем занять. Разве только бесконечно думать о Хили и Добрыговски, усиленно копающих под меня. Мысль эта была невыносима. Поэтому, зевнув, я решил пойти обратно в постель, тем более что от сытной еды меня совсем разморило — так разморило, что даже не было сил подняться из-за стола. Но такие силы я в себе все-таки нашел и доплелся до своей спальни, рухнул там на постель и уже через минуту дрых без задних ног.

Глава 15

Следующие несколько дней прошли примерно в том же режиме. Я просыпался около полудня, и Конни кормила меня на кухне. Потом я шел в свою комнату, ложился в постель с какой-нибудь книжечкой из библиотеки тети Элис, через несколько страниц засыпал и дрых до обеда. С тетей Элис я виделся только за столом. И там все разговоры были только о книгах, да и разговором-то я бы это поостерегся назвать, потому что тетя Элис говорила за нас двоих, и это ее, кстати, вполне устраивало. Получалось, что я спал по восемнадцать-двадцать часов в сутки.

Похороны были назначены на четверг — то есть ровно через неделю после смерти Джо. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы это произошло как можно раньше — я бы чувствовал себя в большей безопасности, если бы тело поскорее предали земле — но поскольку теперь было установлено, что произошло убийство, труп могли выдать родственникам только через два дня после вскрытия, то есть в воскресенье, что из-за бюрократических проволочек автоматически означало понедельник. Таким образом, сами похороны были возможны, самое раннее, во вторник. Но вторник был неудобен для Мэри, поэтому назначили на четверг. Вообще она держалась как вдова, каковой быть не могла, потому что они с Джо так и не успели пожениться. А я, на самом деле, просто проспал все эти дни и только краем уха слышал, что похороны состоятся в четверг. Они и состоялись в четверг.

За все эти дни я видел Мэри только один раз — в воскресенье. Она приехала в дом тети Элис возбужденная, несчастная, и стала рассказывать мне, как занимается подготовкой похорон — цветы, поминальная служба, надгробная речь, некролог и так далее. Она очень боялась, что вышла за положенные ей рамки, что я рассержусь на нее. Я положил руку ей на плечо и сказал, что она поступает очень правильно, что так оно, на самом деле, и должно быть, и мои слова очень подбодрили ее — это было видно по лицу девушки. И она опять призналась мне, что ей хочется думать обо мне как об отце, и я заверил, что лучшего для себя и придумать не мог бы, и она даже улыбнулась, хотя и болезненно, и отбыла, исполненная решимости вершить свое доброе дело.

А я в минуты бодрствования не переставал думать о случившемся. Меня буквально преследовали воспоминания о падении Джо и этом ударе затылком, о том, как я тащил его мертвое тело вверх по лестнице, о вспышке зажигалки… Даже если это был несчастный случай, то попытка сокрыть его все равно была преступлением. И если на твоих глазах погибает твой ребенок, то ты все равно не можешь не думать о том, что так или иначе был виноват в его смерти. Мэри хотела видеть во мне отца, но вообще-то это мне нужен был родитель. Вот с этой мыслью я в очередной раз поворачивался набок и опять засыпал.

А еще у меня состоялся телефонный разговор с Палмером. Я вступил в права наследования. Поскольку Джо умер, не оставив завещания, его имущество подлежало наследованию — в порядке первой очереди детьми Джо, если бы таковые имелись, или, в порядке второй очереди, его родителями, то бишь мной. Эту новость я воспринял на удивление равнодушно, и мы договорились заняться оформлением после похорон. Мне не терпелось поделиться этой новостью с Ви, но я не знал, что у них там сейчас происходит с Брауни, и выходить на связь было рискованно. От звонка Клотильде я тоже воздерживался — не хотел нарваться на директора Филипса или его заместителей.

Во вторник меня вырвал из моей летаргии настойчивый шквал звонков, и, открыв глаза, я понял, что это был не сон, а звонки в дверь.

Я лежал на постели прямо в брюках и рубашке, уткнувшись лицом в подушку и свесив с кровати руку, и не мог найти в себе сил встать, но в то же время понимал, что уже больше не усну. Потом я услышал шаги Конни по лестнице и стук в дверь.

— Мистер Шем! К вам пришел какой-то человек!

Я лежал и не двигался, безразличный ко всему, меня даже не беспокоило, что это могли быть копы. Пусть бы они забрали меня наконец — за все, что я натворил.

— Мистер Шем! Так мне отказать ему?

— Сейчас я спущусь, Конни! — крикнул я.

Я слышал, как она постояла перед моей дверью и ушла. Я сел на постели, держась за голову, тяжелую, как сундук. Видела бы меня сейчас Ви… Она бы изошлась сарказмом, и, кстати, поделом мне было бы.

Кое-как собравшись с силами, я встал и растер шершавые щетинистые щеки. Когда я последний раз брился, даже припомнить не мог.

Еще с верхней ступеньки лестницы я увидел молодого человека в синем костюме, без галстука и в серой шляпе. Он показался мне знакомым, но я не мог припомнить, кто это такой. У меня сразу мелькнула паническая мысль — что этот человек, наверное, что-то знает о смерти Джо. У меня было ощущение, что он как-то с нею связан.

Увидев меня, он нервно заулыбался и поспешил снять шляпу.

— Мистер Розенкранц!

Заметив, в каком состоянии я нахожусь, он как-то забавно засмущался.

— Прошу прощения, но… — начал я, спустившись с лестницы.

Он сразу же немного сник, хотя и продолжал улыбаться.

— Тэйлор Монтгомери, сэр.

— Кто? — вырвалось у меня. Я что-то не мог припомнить никакого Монтгомери.

Он сник еще больше и растерянно потупился.

— О, простите, мне, наверное, не следовало… — Он бросил на меня торопливый взгляд, чтобы изучить мою реакцию. — Я знал, что мне не следовало приходить.

И тут до меня дошло. Монтгомери! Это же тот парень, с которым мы выпивали в тот день, когда я… Это же из-за него мне приспичило тогда попереться к Джо домой. Такое ощущение, что это было год назад.

— А-а, Монтгомери! Ну конечно, как же, припоминаю.

— Мой визит, наверное, сейчас совсем некстати…

— Нет-нет, все в порядке. Чем я могу помочь вам, Монтгомери?

— Я узнал ваш адрес в отеле. И мне очень неловко было заявиться сюда… ну… из-за того, что случилось с вашим сыном и вообще… Я просто хотел сказать вам, как я вам сочувствую. Я вам так соболезную…

Судя по его виду, говорил он искренне. И говорил с таким почтением, что я даже смутился.

— Спасибо. — Я положил руку ему на плечо.

— Но это ничего, что я пришел?

— Да очень хорошо, что вы пришли. Я ведь чувствовал себя таким одиноким, мне сейчас нелегко, а вы умеете чувствовать, что нужно человеку…

Он еще больше засмущался.

Обняв его за плечи, я сказал: «Пойдемте» и провел его в одну из гостиных, где на боковом столике стояли всевозможные алкогольные напитки, при виде которых я несказанно оживился. Поселившись у тети Элис, я почти стал трезвенником, но сейчас у меня был гость, и я мог себе позволить пропустить стаканчик-другой. Я подошел к столику и изучил стоявшие на нем напитки.

Мой гость поискал себе местечко, где присесть, и скромно примостился на краешке желтого диванчика.

— Это правда ничего, что я пришел?.. — все не мог успокоиться он.

— Ну, конечно, конечно. Что вы будете пить?

— Ой, нет, спасибо, я ничего не буду. Я просто пришел выразить вам сочувствие.

— Не заставляйте меня пить в одиночку. — И я приготовил каждому из нас по порции «Джин Рики», потом подошел к нему, вручил его стакан и сам присел в кресло — жутко неудобное, зато в стиле Людовика XIV.

Держа стакан обеими руками, он просто смотрел на него, но так и не пригубил, потом устремил на меня взгляд, полный почтения и одновременно смущенной озабоченности. Вот этот самый взгляд, помнится, и довел меня тогда до того, что мне приспичило пойти к Джо, а чем все это кончилось, вы уже знаете. При одном только воспоминании об этом сейчас я заерзал в кресле, и он снова потупился.

— Вы, возможно, считаете меня ненормальным, если я явился вот так с визитом, словно имею на это право… Возможно даже, я сам сейчас лишился последнего шанса на совместную работу с вами. Возможно, вы вообще не захотите остаться еще на какое-то время в Калверте.

— Ничего подобного, — сказал я, силясь припомнить, что бы он мог иметь в виду этим упоминанием о «совместной работе».

И тут я вдруг вспомнил, что в тот день мы с ним вместе писали пьесу! Подумать только — я что-то писал вообще!

— Но, даже если нам больше не суждено поработать вместе, то все равно это была большая честь для меня.

Глаза его лучились, и я сразу почувствовал себя самым гадким человеком на планете — из-за того, что он смотрел на меня с таким обожанием и почтением, словно на святого, хотя на самом деле я был мерзким алкоголиком и волокитой, а по совместительству еще сценаристом и убийцей.

— Да, для меня это тоже была большая честь, — сказал я и поспешил приложиться к своему стакану.

Он тоже сделал глоточек и, поискав глазами, куда бы поставить свой стакан, в итоге пристроил его на пол у ног.

— Наверное мне даже не следовало бы заводить этот разговор, но я на всякий случай принес с собой кое-что… Если бы вы взглянули…

Мне, конечно, совсем не хотелось взглянуть на это «кое-что», но обожание, с каким он смотрел на меня, заставило снова почувствовать себя человеком. Не просто человеком, а значимой величиной. Не без некого самодовольства я уже начал думать о том, что на самом деле не так уж плох — просто оказался в неприятной ситуации. И этот парень верил в то, что я хороший. Поэтому, протянув руку за этой его писаниной, я сказал:

— Ну, конечно, а почему бы и нет?

Лицо его просияло, и, достав из внутреннего кармана пиджака блокнот, он принялся листать его.

— Это просто задумка сцены, которой мог бы кончаться первый акт. — Он протянул мне раскрытый блокнот. — Меня тогда поразили ваши слова насчет того, что фурии могут быть смертны, и я подумал, что если одна из них убьет другую, одна фурия убьет другую фурию, это будет как будто одна сестра убила другую сестру, а ведь именно за это фурии в древнегреческой мифологии обычно наказывают людей — за убийство родственников. — Я, должно быть, изменился в лице, потому что он вдруг спросил: — Мистер Розенкранц, с вами все в порядке? Простите, мне, наверное, все-таки не следовало заводить разговор об этой пьесе. Моя мама просто убила бы меня, если б узнала, что я пристаю к вам с такими вещами, когда вы только что потеряли сына.

Но, покачав головой, я остановил его жестом, когда он, как мне показалось, уже собирался встать.

— Все нормально, все в порядке. Я хочу это прочесть, я прочту!..

И чтобы доказать это на деле, я начал читать. При этом все время чувствовал на себе его взгляд; он то отводил его в сторону, то снова устремлял на меня, а я, хмурясь, пытался сосредоточиться на тексте. И текст, кстати, был очень хороший, поэтому, отпив еще из своего стакана, я примостил его на подлокотник и дочитал до конца. Всего лишь четыре написанные от руки странички, но это был действительно хороший текст, поэтому, возвращая ему блокнот, я сказал:

— Мне нравится.

Он так обрадовался.

— Правда? То есть… ну… Вы правда так считаете?

— Да. Это хорошая идея. Очень хорошая задумка, как закончить первый акт.

Он улыбался и буквально лучился счастьем.

— Но я бы только вырезал вот эти сцены с плачем и смехом в конце.

Он сосредоточенно нахмурился и, серьезно кивая, сказал:

— Да, понимаю, конечно.

— Они в данном случае являются вспомогательными действиями и оттягивают на себя внимание от главного. А у вас тут есть убийство, оно должно быть главным. Пусть две оставшиеся в живых сестры просто смотрят в ужасе на тело. Они будут держать зрительный зал, понимаете? Зрители тоже будут в ужасе, тоже будут в шоке. Потому что человек бывает в шоке, когда такое происходит. Он смотрит на это и думает: нет, этого не может быть, этого нет, потому что этого не может быть! — Только сказав это, я сам понял смысл своих слов и встал, чтобы налить себе еще джина.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — закивал он, что-то записывая. — Будет гораздо лучше, если сестра-убийца не заходится в исступленном хохоте, а просто смотрит на тело убитой сестры, а потом третья сестра смотрит на нее обвиняюще, их глаза встречаются, и убийца убегает со сцены, и свет в зале гаснет. — Говоря это, он все время строчил в своем блокноте.

Еще не дойдя до своего кресла, я выпил половину новой порции.

— А потом третья сестра жаждет мщения, и у нее есть только один выбор — сделать то же самое и убить сестру, и получается, что она ничем не лучше ее. Потому что на самом деле мы все виноваты, правда же? Не кто-то один виновен, а все. Все виноваты хотя бы тем, что допустили случившееся.

По-моему, тут он уже не очень хорошо понимал, куда я гну. Да я, признаться, и сам-то не понимал, какой смысл вкладывал в эти свои речи.

— Мне нравится, — сказал он. — Я как-то не думал об этом.

— Дайте-ка сюда, — сказал я и потянулся за его блокнотом, чтобы спрятать собственное смущение. — И ручку, пожалуйста…

Я прочел все, что он только что записал, и начал набрасывать диалог:

— Не надо обвинять меня! Не смей обвинять меня! Она сама убила бы меня, будь у нее такой шанс.

— По-твоему, самозащита — это оправдание? А сколько раз мы сами лишали людей жизни, когда речь тоже шла о самозащите?

— Я не дам тебе напасть на меня! Я нападу на тебя первой!

— И это тоже будет считаться самозащитой?

— Да, будет!

— Ну, тогда давай попробуй, напади на меня!

Такой вот диалог получился у меня, он словно вырвался сам собой, я писал как по маслу. Вы читаете его сейчас, и я знаю, что вы думаете — что я пытался найти для себя оправдание. Только тогда я об этом не думал вовсе. Просто сочинял кусок пьесы. И для меня был важен сам факт, что я вообще в кои-то веки пишу. Не какую-то там чепуху, как давеча в отеле, а настоящий диалог для настоящей пьесы. А Монтгомери потом надо было только собрать это все воедино.

Оторвавшись на секундочку от письма, я вдруг заметил, что Монтгомери буквально пожирает меня глазами. Я сразу сбился и потерял нить повествования. Вернув ему блокнот, я снова налил себе джина. А он, прочитав то, что я написал, сразу же начал сам что-то строчить дальше. Я наблюдал за ним со стороны, и было очень приятно видеть его энтузиазм и вдохновение. И я гадал, куда же делось мое собственное вдохновение. Вот будь со мной рядом такой молодой энергичный парень, и я бы, наверное, тогда писал, писал и писал без остановки.

И тут я снова поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы Монтгомери был моим сыном. Я тогда был бы совсем другим человеком, если бы рядом со мной находился такой юноша, взирающий на меня как на правителя вселенной. Имея такого сына, человек и вправду может что-то собой представлять. Когда у человека такой сын, ему просто приходится соответствовать своему образу и все время стараться оправдывать его. Но ведь Джо тоже говорил, что буквально боготворил меня в детстве, и что же я?.. Разве я соответствовал этому образу? Нет, наоборот, я убедил его в том, что я даже хуже, чем на самом деле. И в конце я, похоже, убедил его в этом окончательно.

Но сейчас это уже было не важно. Сейчас важно было то, что я пришел в себя и мой мозг проснулся.

Монтгомери опять начал говорить. Я предложил ему выпить, но он отмахнулся и увлеченно продолжал делиться со мной своими задумками по развитию сюжета, и мы снова принялись сочинять вместе, как в тот день в баре отеля. Все остальное отошло на второй план — мое чувство вины, мои тревоги, моя ненависть к самому себе — все это куда-то улетучилось, испарившись в кипучем творческом процессе.

Все это время я то и дело прикладывался к бутылке и в итоге прикончил ее. А Монтгомери так и сидел с первым стаканом — видимо, ошибка, допущенная в прошлый раз, послужила ему уроком. Он взял на себя роль секретаря, избавив меня от необходимости браться за перо. Почти весь второй акт мы настрочили, наверное, часа за четыре. Точно не знаю, сколько времени у нас на это ушло, но за окном уже стало смеркаться.

В какой-то момент выяснилось, что у Монтгомери закончился блокнот, но у него с собой оказался еще один. То есть он пришел ко мне не только полным надежд и вдохновения, но и подготовленным. Для него я действительно был значимой личностью, даже если весь остальной литературный мир забыл обо мне, даже если моя девушка не хотела со мной встречаться, а полиция, возможно, собиралась меня рано или поздно арестовать. Нет, для него я был прославленный гениальный писатель. И у нас с ним обнаружилось то самое взаимопонимание, которое так необходимо для настоящего творческого процесса. Мне было приятно с ним вместе творить. И, может быть, я уже тоже начинал верить в эту идею — «Фурии», пьеса Шема Розенкранца и Тэйлора Монтгомери. Новый сногсшибательный хит!

В общем мы с ним увлеченно сочиняли, и я забыл обо всем остальном и ни разу не вспомнил ни о Джо, ни о чем-либо другом.

Глава 16

Это был вторник, а похороны были назначены на четверг. Мы с Монтгомери сочиняли пьесу еще и всю среду, и за все это время я оторвался от процесса лишь дважды. Первый раз — чтобы прочесть письмо Ви, предлагавшей мне встретиться с нею в кафе отеля в пятницу утром. Она не знала точно, когда сможет улизнуть от своего гангстера, поэтому мне предлагалось просто прийти туда и ждать, а потом мы с ней должны были решить, что делать дальше и когда мы собираемся уматывать из этого чертова Калверта.

А потом было еще два телефонных звонка, поэтому можно сказать, что от нашей с Монтгомери работы я отрывался трижды. Первый звонок заставил меня совершить пробежку. Когда Конни пришла и объявила, что меня спрашивают по телефону, я, решив, что звонит Ви и мне надо для этого разговора уединиться, бросился наверх в свою комнату. Но, когда снял трубку, услышал очень знакомый мужской голос:

— Шем Розенкранц! Прямо поверить не могу, что это ты!

Я тяжело опустился на постель.

— Привет, Хьюб.

Это был Хьюб Гилплэйн, владелец ночных клубов и порнограф из Сан-Анжело, для которого я раньше крапал похабные книжонки. Мы были друзьями, но эту дружбу испортил я в тот момент, когда занял у него денег. Сейчас он просто выбил меня из колеи. Как он вообще смог найти меня?

— Шем, как давно мы знакомы?

— Да уж тысячу лет.

— Правильно, тысячу лет. И поэтому тебе прекрасно известно, что я ненавижу больше всего.

— Когда кто-то тратит твое время.

— Правильно, когда кто-то тратит мое время. И как, по-твоему, я должен себя чувствовать, когда узнаю, что ты удрал из города, и я теперь должен тратить свое время на то, чтобы тебя разыскать?

— Хьюб, я не удирал из города. Просто Куинн умерла, а потом Джо…

— Нет, как я, по-твоему… — Он перешел на крик, и я понял: это что-то личное. Он никогда не повышал голос.

Я замолчал.

— Ну и?.. — Он подождал моего ответа и, не дождавшись, продолжал: — Мы же старые друзья! Ты что, боишься позвонить мне?

— Я сейчас вступаю в наследство и получу деньги.

— Деньги, деньги!..

Я прямо на расстоянии чувствовал, как он мотает головой, изображая оскорбленное благородство.

— Шем, ты знаешь, сколько времени я потратил, чтобы разыскать тебя? А мы ведь с тобой уже установили, что мое время — это слишком ценная вещь. В общем, мне предложили выкупить у меня твой долг, и я не стал отказываться. Мы же с тобой всегда были честны друг с другом во всем, что касается денег. В общем, это больше не моя проблема. Извини, я умыл руки.

— Ну как ты не понимаешь?! Я же тебе говорю, что сейчас получаю наследство. Собственно, поэтому я и здесь.

— Вот и отлично. Значит, у тебя не будет проблем расплатиться с новыми кредиторами.

На это я не нашел что ответить.

— Собственно, это все, что я хотел тебе сообщить, — сказал он. — Что теперь, Шем, ты должен эти деньги кому-то другому. Кому-то менее терпеливому, чем я.

— Хьюб, но…

— Извини, Шем, я дал тебе много времени, я терпел, сколько мог.

— Это да, конечно, но…

Однако он уже повесил трубку.

Я тоже положил трубку и теперь просто сидел на кровати, не в силах подняться. Всю энергию, которую вкачал в меня Монтгомери за последние тридцать шесть часов, только что за минуту вытянул Гилплэйн этим телефонным разговором. Кого я обманывал сейчас этим написанием пьесы? Я же не мог разобраться со своей собственной жизнью! А жизнь в Америке устроена так — тебе изначально дается всего один шанс, и, если ты им удачно воспользовался, то это хорошо, но, если случилось падение, то подняться вновь даже не мечтай. С таким же успехом ты можешь просто умереть или уехать куда подальше, чтобы не болтаться у остальных под ногами. Да, я сейчас вроде как получил огромные деньги, но и задолжал-то я тоже суммы немалые. И теперь какой-то гангстер выкупил мой долг… Кто знает, сколько он рассчитывает получить от меня? Нет, обманываться было глупо — я продолжал лететь под откос, а не подниматься вверх.

Но от подобных мыслей мне сейчас был один только вред, поэтому я снова снял трубку, набрал номер клиники «Энок Уайт» и попросил подозвать Клотильду. Суровая медсестра на другом конце провода попросила меня подождать, и через некоторое время я услышал в трубке голос, вселивший в меня столько же облегчения, сколько предыдущий вселил в меня страха.

— Шем, ты что-то давно не звонил!

— Знаю, детка. Я здесь просто замотался совсем. Дело в том, что Джо умер.

Клотильда жалобно пискнула: «Нет!», и сердце у меня снова упало — я думал, она будет утешать меня, а теперь получалось, что я должен утешать ее.

— Ну ладно тебе, милая, послушай…

— Шем, ты где вообще?

— Я пока еще в Калверте. Завтра похороны. А потом я поеду домой.

— Ой, я так соскучилась!.. — Она тихонько плакала.

— Я тоже соскучился.

— Я люблю тебя!

— Я тоже тебя люблю. Послушай, детка, все будет хорошо. Я должен получить деньги, я сейчас как раз оформляю наследство. Большое наследство, целое состояние. Так что я теперь смогу заплатить Филипсу. Надолго вперед.

— Ой, Шем, я так рада, — проговорила она, но радости в ее голосе было столько же, сколько и минуту назад.

— Так что теперь все будет в порядке.

— Да? Ну а Джо ведь умер?

— Все в порядке, милая.

— Я очень соскучилась.

Я вздохнул. Это, на самом деле, было даже хуже, чем ситуация с Хьюбом. Он всего лишь натравил на меня какого-то гангстера, а Клотильда… она рвала мне душу, понимаете? Она буквально выхолащивала меня, лишая последних сил. Мне в тот момент больше всего на свете хотелось лечь, и уснуть, и не просыпаться никогда.

— Значит, ты теперь заплатишь директору Филипсу? — Она перестала плакать, но говорила тихо-тихо и робко, как маленькая девочка.

— Да.

— Ой, я так рада, Шем.

— Да…

В таком вот духе разговор продолжался еще какое-то время. Я изначально планировал поговорить и с директором Филипсом и сообщить ему хорошую новость насчет денег, но желание говорить с ним у меня пропало, поэтому при первой же возможности закончить разговор я дал Клотильде повесить трубку. Уж не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы встать с кровати и вернуться в гостиную к Монтгомери, и поначалу я был мрачен, но полторы порции джина вернули меня к жизни, и потом я постепенно разошелся, и мы с Монтгомери писали весь вечер допоздна, и он даже остался у нас на ужин.

На следующий день были похороны. Тот день выдался не по сезону прохладным благодаря прошедшему накануне ночью дождю. Мы все собрались в том же похоронном бюро, где двумя неделями раньше проходила поминальная служба по Куинн. Мэри со своими родителями, тетя Элис и я сидели на передней скамье, за нами сидела Конни, а сзади нее Монтгомери. Присутствовал также Палмер-старший и какие-то знакомые Куинн, которых я не знал. Такое впечатление, что собственных друзей у Джозефа почти не было, а может быть, они просто находились где-то очень далеко и не смогли приехать. Я, грешным делом, ожидал, что Ви тоже заявится на похороны, и не могу сказать, что испытал — облегчение или разочарование, — когда она не пришла. Но я помнил, что у меня с ней на следующий день назначена встреча.

Перед нашей скамьей за деревянными перилами стоял закрытый гроб, и священник вещал с возвышения, цитируя Библию про то, как Господь дарует нам жизнь и отбирает ее у нас, про то, что мы умираем телесно, но душа наша продолжает жить и далее все в том же духе. Он коротко остановился на сюжете об искушении Исаака на горе и стал говорить о том, что Бог искушает нас ежедневно и что одни испытания тяжелее других, но мы никогда не должны терять веры в Бога. Подозреваю, все это он говорил лично для меня — ведь это же я был отцом, потерявшим единственного сына. Мило, конечно, с его стороны, но от этого мне сделалось только пакостнее на душе.

Когда служба закончилась, нам объяснили, как проехать к кладбищу, и даже предложили получить на выходе карты. Потом гроб покатили по проходу к дверям, и мы все встали, чтобы последовать за ним.

Вот тогда-то я и увидел Хили и Добрыговски, стоявших в сторонке у самого входа. Честно говоря, я надеялся, что не увижу их больше никогда, и сейчас покрылся липкой испариной. К счастью, они вышли из помещения первыми, и я не столкнулся с ними в вестибюле, но у меня осталось ощущение, что они явились сюда ради меня, что они знали что-то и хотели заставить меня занервничать и совершить какую-нибудь ошибку потом, когда они будут со мной разговаривать.

По дороге на кладбище я держался от всех в сторонке — даже не разговаривал с Мэри и ее родителями. Я пытался утешить себя мыслью, что копы пришли на похороны только для того, чтобы отдать дань уважения покойному, и ни за чем другим. Что даже полицейские не могут быть такими жестокими, чтобы арестовать человека прямо на похоронах его собственного сына. Что они наверняка уже уехали, потому что у них конечно же полно работы. Что это была с их стороны просто дань приличиям, и мне не о чем беспокоиться.

Я уже почти убедил себя в этом, когда мы въехали на кладбище и когда чуть позже впереди показалась семейная могила Хэдли с надгробием и высившейся рядом горой вырытой земли. И на другой стороне дороги, съехав на траву, стоял черный «линкольн», а рядом с ним Хили и Добрыговски.

Выйдя из машины, я поспешил сразу пристроиться к Мэри и взять ее за руку. Мельком увидев свое отражение в окне машины, я ужаснулся — измученное лицо, сгорбленные плечи, помятый костюм. Я выглядел как человек, на котором висит тяжкое ярмо вины, и мне просто повезло, что это были похороны моего сына, и за маской скорби я мог скрыть свое истинное душевное и физическое состояние.

Я намеренно сосредоточил все свое внимание на Мэри, так что, даже когда Добрыговски кивнул мне с кривой улыбочкой, сделал вид, что не заметил его. Пока мы шли к могиле, я обратил внимание на то, как много было вокруг надгробных камней, датированных 43, 44 и 45-м годами, и родились все эти люди на четверть века позже меня.

Наконец мы пришли к могиле, где перед вырытой ямой было расставлено несколько складных стульев. Мэри висла на моей руке, но я чувствовал себя так, что и сам мог бы повиснуть на Мэри. Я не выпил в то утро ни стаканчика, и поэтому меня трясло.

Я усадил Мэри на стульчик, а сам остался стоять лицом к могиле, чувствуя затылком взгляды Хили и Добрыговски, наблюдавших за мной издалека. Меня все больше тревожила мысль о том, что они просто позволили мне поприсутствовать на похоронах сына, после чего собирались арестовать. От этой мысли у меня пересохло во рту, и в груди словно встал кол, и если я не удрал оттуда, то только из-за слабости и полного физического изнеможения. Ну и к тому же я понимал, что попытка удрать с наверняка оцепленного кладбища была бы с моей стороны просто безумием и только ухудшила бы мое положение.

Тетя Элис, сгорбленная и немощная, поддерживаемая с другой стороны Конни, вцепилась в мой рукав.

— Шем, помоги мне сесть.

Я взял ее под руку и с помощью Конни усадил на один из пустовавших стульев с краю, через два стула от Мэри. На эти два стула сели мы с Конни.

Могильщики в комбинезонах поместили гроб на специальную раму над разверстой могилой, и священник начал говорить речь. Перед церемонией погребения он спросил у меня, не хочу ли я тоже что-нибудь сказать, и я, поблагодарив, отказался. Он пригласил Мэри произнести несколько слов.

Достав из сумочки помятую бумажку, она встала, но не повернулась к людям, а осталась стоять лицом к могиле. Голосок ее дрожал и срывался, и уже после первой фразы она разрыдалась. Но, отмахнувшись от предложенной помощи, сумела взять себя в руки и продолжала, хотя, как мне показалось, уже не по бумажке.

Слушая надгробную речь рыдающей Мэри и остро чувствуя свою вину перед ней, я готов был сам сорваться, но не мог доставить копам такого удовлетворения — увидеть меня плачущим.

Когда она закончила, священник попросил нас подняться. Мы с Конни встали, но тетя Элис осталась сидеть, опираясь руками на свою трость. Могильщики выступили вперед и начали опускать гроб на веревках в могилу, пока священник произносил последние слова «прах к праху…». Опустив гроб в яму, могильщики вытянули веревки и отошли в сторонку. Мэри продолжала плакать, и от этого у меня на душе становилось все тяжелее. У меня никогда не было такого ни на одних похоронах.

Священник закончил речь, и горстка людей, пришедших проститься с покойным, стала расходиться, направляясь к машинам, ждавшим за территорией кладбища. Во время церемонии я стоял ближе всех к могиле, поэтому уходил последним. Палмер ждал меня в сторонке.

— Шем, ну надо же, какой месяц ужасный выдался! Просто страшный месяц.

— Да, — проговорил я, не зная что еще сказать.

— Но нам по-прежнему надо встретиться и поговорить. Ты не мог бы зайти на днях ко мне в контору? Я бы рассказал тебе, что происходит с наследством.

— А что происходит с наследством?

— Ну, здесь не очень подходящее место для такой беседы. Это то, о чем мы говорили по телефону. Но, поскольку Джо умер, не оставив завещания, все будет не так просто, как могло быть. Как ты думаешь, ты мог бы зайти? Это не займет много времени.

— Когда ты хотел бы меня видеть?

— Да в любое время. Просто зайди и все.

— Хорошо.

— Вот и отлично. — Он помолчал и печально прибавил: — Шем, мне очень жаль…

Я ничего не ответил.

— Нет, месяц просто ужасный… — Он похлопал-погладил меня по спине и подтолкнул к выходу.

Хили и Добрыговски стояли у своей машины, наблюдая за мной, и, поймав мой взгляд, Хили едва заметно мне махнул.

Тетя Элис и Конни стояли в конце дорожки на обочине проезжей части.

— Шем, ты обратно со мной поедешь или на похоронном автобусе? — спросила тетя Элис.

Ни один из упомянутых вариантов не давал мне возможности избавиться от назойливых детективов. И автобус, и все машины должны были до поворота тащиться медленной цепочкой, так что я сейчас был как в западне.

Пока я стоял в нерешительности, Палмер прошел мимо меня к своей машине. Мэри тоже уже сидела в машине родителей; я видел, как отец протянул ей фляжку, и вдруг понял, что очень хочу пить.

— Ну так что? — сказала тетя Элис.

Детективы прямо по траве, не сходя с обочины, направились ко мне, и, еще не подойдя, Хили крикнул мне издалека:

— Мистер Розенкранц, можно вас на пару слов?

— Ой, ну все, достаточно, — сказала тетя Элис. — Или ты с нами, или поезжай как знаешь.

Хили и Добрыговски подошли к нам.

— Это не займет много времени, мэм, — сказал Хили, но тетя Элис даже не взглянула в его сторону. Тогда он повернулся ко мне. — Вы меня извините, мистер Розенкранц, я понимаю, что это не совсем подходящее место.

— Да уж, это точно, — согласился я и, подавляя в себе поднимавшийся комком страх, постарался придать своему лицу суровое выражение.

— Это займет всего минуту, не больше. Что вам известно о миссис Абрамс?

— Миссис Абрамс? — переспросил я, и плечи мои сникли, а в коленях появилась слабость. То есть они не собирались арестовывать меня. Сейчас, по крайней мере.

Добрыговски ехидно ухмыльнулся.

— Вы жили с Викторией Абрамс в «Сомерсет», — подсказал Хили.

— Да. С Ви. — И, повернувшись к Добрыговски, я посмотрел ему прямо в глаза. Мне просто необходимо было в тот момент изобразить на лице негодование, в какое пришел бы любой, если бы копы заявились на похороны его сына. — Может быть, вы и помните всех своих друзей по фамилии через пять минут после погребения вашего сына, а я вот нет, знаете ли.

Он виновато всплеснул руками, но вид у него был отнюдь не виноватый.

— Да я ничего такого не имел в виду.

— Он ничего такого не имел в виду, — повторил вслед за ним Хили и, метнув на напарника суровый взгляд, снова повернулся ко мне. — Вы слышали что-нибудь о ней? Давно это было?

Машины вокруг заводились и отъезжали.

— Я давно о ней ничего не слышал, — сказал я, лихорадочно соображая, как мне теперь себя вести. Возможно, мне не следовало отрицать отношения с нею, но отрицать все остальное. — Я что-то беспокоюсь. Почему вы спрашиваете? С ней все в порядке?

— Да, конечно, у нее все хорошо, — заверил Добрыговски. — Даже просто отлично.

— На самом деле, мы не знаем, — уточнил Хили. — Мы разыскиваем ее.

— А в каких отношениях вы состоите с Викторией Абрамс? — спросил Добрыговски.

— Она… моя девушка. Мы с ней… сожительствуем. — И я решил снова изобразить гнев. — А к чему все эти вопросы? Вы заявляетесь на похороны моего сына, докучаете мне расспросами на глазах у родственников и друзей — к чему все это, я не понимаю!

— Ну, у вас на самом деле не так уж и много родственников осталось, — съязвил Добрыговски.

— Послушайте, вы!.. — Я заставил себя угрожающе шагнуть к нему навстречу, в то время как сердце у меня колотилось так, что даже кровь в ушах пульсировала. — С меня хватит уже…

Хили выставил вперед руку, словно желая остановить меня.

— Вы должны простить Добрыговски. У него это случайно вырвалось.

Добрыговски опять ухмыльнулся.

— А вы знали, что она также представляется именами Нэнси Мартин и Мишель Грант? — спросил Хили.

Я резко повернулся к нему.

— Откуда мне это знать? Не знал, конечно. А что, это разве так? — То, что Ви жила под другими именами, меня не особенно удивило, но все же этот факт застиг меня врасплох.

— Мы получили из Кливленда довольно интересные сведения о ее деяниях.

Я настороженно прищурился.

— Мне это нисколько не интересно.

— А вот это напрасно, — сказал Добрыговски. — Вам должно быть это интересно. Когда «Ви» жила под именем Нэнси Адамс, в ее доме случился пожар. Это было в пригороде Кливленда. — И, помолчав, он прибавил: — Там случился пожар, а ее муж был убит.

Глава 17

Они внимательно следили за моей редакцией.

— Ее муж?! — сказал я, не скрывая удивления и смущения.

— А вы не знали, что она раньше была замужем?

— Что значит «раньше»? Я не знал, что она вообще была замужем!

Нам посигналила какая-то машина, и я от неожиданности даже подпрыгнул, схватившись рукой за грудь. Мы все трое отошли в сторонку на траву.

— Послушайте, мне надо ехать, — сказал я. — Я не могу сейчас этим заниматься.

— Конечно, конечно, — согласился Хили. — Еще только несколько вопросов. А потом мы отвезем вас, куда скажете.

Все это мне очень не нравилось, но, возможно, так было даже лучше — поскорее от них отделаться.

Мое молчание они восприняли как согласие.

— Итак, Ви, Нэнси, миссис Абрамс. О том, что у нее был муж, вы не знали.

— Я только что сказал вам, что не знал ни про какую Нэнси или как там ее еще… И вообще я не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне.

— Мистер Розенкранц, пожалуйста, не расстраивайтесь так. Я понимаю, что мысли у вас заняты множеством других вещей, и нам жаль, что мы вынуждены загружать вас новой информацией.

— Я не понимаю!.. — повторил я, и тут до меня дошло — Ви еще раз использовала комбинацию «убийство/поджог». Как могла она быть такой дурой?! Поэтому, уже более осторожно, я продолжал: — Так что вы там говорите? Что Ви убила мужа и подожгла дом?

— Ну, некоторые думали именно так, — подтвердил Добрыговски.

Я посмотрел на него, и он ответил мне ледяным взглядом в упор. Тут я понял, что ошибся, приняв его за неотесанного болвана. Если мне и грозило разоблачение, то как раз от него, а не от Хили. Хили умел складно говорить, поэтому в основном и вел все расспросы, но в душе он был добрым парнем. Ему не хотелось этого делать, просто это была его работа. Но Добрыговски… Эту породу я тоже хорошо знал — такие, как он, сразу ухватывают суть, вцепляются мертвой хваткой и уже не отпускают.

— Там была проблема со страховой компанией, — продолжал Хили. — У местной полиции — это был всего лишь маленький пригородный поселок — не имелось полной уверенности, поэтому они не стали отстаивать версию убийства, а просто добились, чтобы страховая компания заплатила. На том все и кончилось.

— А мне-то вы это зачем сейчас рассказываете?

— А затем, что тут налицо презабавнейшее совпадение, — сказал Добрыговски.

— Презабавнейшее?! — возмутился я, ничуть не переживая из-за того, что явно в тот момент переигрывал.

Хили снова выставил вперед руку, чтобы успокоить меня.

— Мистер Розенкранц, он ничего особенного не имел в виду.

— Да, я ничего не имел в виду, — повторил за ним Добрыговски.

Я набрал полную грудь воздуха и попытался мысленно сосчитать до десяти. Ведь, потеряв самообладание, я мог совершить какую-нибудь глупость.

— Вы только что стали очень богаты, — сказал Добрыговски. — Это, должно быть, некоторым образом стало для вас утешением?

— Утешением?!

— Мы беседовали с мистером Палмером, — пояснил Хили. — Он сообщил нам, что ваш сын не оставил завещания. И что вы теперь должны получить огромную сумму. Другие родственники, конечно, могут претендовать на какую-то часть, но все равно это немалые деньги.

Тут мне следовало быть еще более осторожным.

— Я только что потерял сына, а вы мне говорите о каких-то деньгах, — возмутился я.

— Простите, я понимаю, что это грубо и жестоко, но такая уж у нас неприятная работа.

— Я это уже слышал.

— А вы что же, не знали о деньгах?

— Палмер только что сообщил мне. А до этого не знал.

Они снова вернулись к разговору о Ви.

— Итак, вы сожительствовали с Викторией Абрамс? — спросил Добрыговски.

— Я не понимаю, а к чему этот вопрос? — произнес я, прищурившись.

— Мы просто хотим установить, какая у нее могла быть корысть, на что она могла рассчитывать.

То есть они знали и это.

— Да, мы с ней живем вместе. В Сан-Анжело.

— То есть она могла рассчитывать на какие-то деньги, если таковые у вас появятся?

— Могла, но она ничего не получила бы. Ничего не получит.

— Вот как? — усомнился Добрыговски.

Мне сейчас нужно было выглядеть растерянным, смущенным и ничего не понимающим, поэтому я изобразил на лице недоуменную мину.

— А вы знаете, где сейчас находится Виктория Абрамс? — спросил Хили.

— Нет, не знаю. — Чисто номинально это была правда. Они же не спросили меня, куда она поехала после того, как мы выписались из отеля. Просто хотели знать, где она сейчас. — А почему вы спрашиваете? — И, немного помолчав, я сделал вид, будто до меня только-только дошло: — Подождите, так вы думаете, что она убила моего сына и подожгла его дом?

После неприятной и неловкой паузы Хили вновь спросил:

— Так вы не знаете, где она?

А Добрыговски поспешил вставить:

— А вы знали, что у нее есть еще один сожитель — Карлтон Брауни, известный здесь, в Калверте, гангстер?

— Я… Простите… я уже сказал вам все, что мне известно. И, откровенно говоря, совершенно не хочу знать больше ничего из того, что знаете вы.

— А почему вы съехали из «Сомерсета»? — поинтересовался Хили.

Я подошел к краю дороги. Машина тети Элис приближалась и почти уже поравнялась с нами.

— Потому что любовник Ви узнал о моем существовании, — сказал я, не отрывая глаз от вереницы отъезжающих машин.

Хили шагнул вслед за мной к обочине.

— То есть вы думаете, она сейчас с Брауни?

Машина тети Элис поравнялась с нами и притормозила. Обрадовавшись долгожданной возможности отделаться от копов, я поспешил к дверце.

— Вы разве не хотите узнать, что произошло с вашим сыном? — крикнул мне вдогонку Хили.

Дернув на себя переднюю дверцу, я сказал:

— Я знаю, что он мертв. Этого разве не достаточно?

Я захлопнул за собой дверцу, и машина тронулась с места, но я затылком чувствовал на себе провожающий взгляд детективов.

Да, внешне я сохранял каменное спокойствие, но это только внешне, а на самом деле меня всего трясло. Еще несколько дней назад все, казалось, складывалось так, как говорила Ви, а теперь, похоже, выяснялось, что полиции обо всем известно.

Конечно, я разозлился. Ви повторила уже использованный ею когда-то сценарий! Ну почему она ничего не рассказала мне? Как бы я отнесся к этому, если бы она рассказала? Плохо бы отнесся. Очень плохо. Я не стал бы с ней ссориться или драться, но она должна была мне рассказать. И мне было бы ясно, что полиция сумеет сопоставить тот прошлый случай и этот. Честно говоря, я был лучшего мнения о смекалистости Ви и не думал, что она способна совершить такую глупость. А она оказалась способна. Использовала один и тот же сценарий дважды, ну и теперь копы вышли на ее след.

И тут до меня дошло — копы вышли на ее след! То есть они думают, что это совершила она! Ведь если не считать всех этих гнусненьких намеков Добрыговски, они, собственно, спрашивали-то только о ней. И если бы сыщики навели справки в отеле, то они бы знали, что я в ту ночь вернулся раньше того времени, когда мог начаться пожар. И это действительно было так. И, если бы дежурный портье рассказал им это, то он наверняка рассказал бы также и то, что Ви в ту ночь куда-то выезжала. Служащие отеля подгоняли ей машину к подъезду, и работники в гараже наверняка смогли бы припомнить точное время. Но если полиция думает, что это сделала Ви, то значит, план Ви все-таки частично сработал. Сработал в том, что касается меня, а это главное.

Но, возможно, это был всего лишь вопрос времени, и они рано или поздно вышли бы и на меня. И тогда арестовали бы меня. И, думая об этом, я сразу вспоминал о том, что в Мэриленде существует смертная казнь. То есть мне в таком случае суждено умереть здесь, где уже похоронены все остальные Розенкранцы. Хотя нет, оставалась еще Клотильда. Там, на западе. И что тогда будет с ней?

Мне необходимо было срочно предупредить Ви. Пока они не добрались до нее, как добрались до меня. Ведь если ее задержат, она разболтает все, особенно, если будет считать, что это как-то ей поможет.

Дома у тети Элис я сразу же поднялся в свою комнату и первым делом позвонил в «Сомерсет». Трубку там сняли после первого же гудка.

— Отель «Сомерсет». Чем могу вам помочь?

— Я бы хотел связаться с номером люкс 12-2, — сказал я, понимая, что не должен называть Ви по имени.

— Одну минуту, сэр.

В трубке раздался щелчок, потом гудок.

— Алло?

Голос был мужской, но мне трудно было сказать чей — Брауни или чей-то еще. У меня язык сразу словно одеревенел. Если это был Брауни, то ради безопасности Ви ему лучше было не знать, что это звоню я, поэтому мне пришлось, так и не произнеся ни слова, повесить трубку.

Я лежал на кровати и пытался размышлять над этим, но мои мысли ходили по одному и тому же замкнутому кругу. Ви надо было срочно уезжать из Калверта, и как можно дальше, потому что после того случая из ее биографии, когда она совершила поджог, чтобы замаскировать убийство, у нее не оставалось шансов, что на нее не повесят теперь смерть Джо. Как она могла быть такой глупой, чтобы действовать по одной и той же схеме? Нет, ей срочно нужно было убираться из Калверта! Мне необходимо было срочно добраться до нее и предупредить, чтобы поскорее уезжала. Нет, ну как вообще можно было быть такой дурой?!

Когда замкнутый круг моих мыслей стал совсем невыносим, я опять набрал номер отеля. Дважды. И оба раза меня соединяли с люксом Брауни, и там снова отвечал мужской голос, и я снова бросал трубку, и моя тревога все больше и больше росла. После третьего такого звонка я понял, что это мое бросание трубки точно так же навредит Ви, как если бы я признался, что звоню я, поэтому отказался от новых попыток и решил дождаться нашего с ней назначенного на завтра рандеву. Но тревожные мысли после этого не покинули меня и так и продолжали ходить по замкнутому кругу всю ночь.

Глава 18

Следующий день выдался пасмурным. Густые пепельные облака заволокли солнце, при этом никак не повлияв на жару. Наоборот, из-за них повысилась влажность, создававшая невыносимую духоту. Пока я пешком добрался от дома тети Элис до отеля, я весь покрылся испариной, и рубашка на спине липла к телу. Я платком вытер пот со лба и шеи. Нервы у меня после бессонной ночи были напряжены до предела, и от желания заглянуть в бар и опрокинуть там стаканчик меня удерживала только жуткая изжога.

Придя на свидание гораздо раньше условленного времени, я решил для начала справиться у дежурного портье, нет ли для меня какой почты. Вообще-то я просил их направлять все полученные на мое имя сообщения на адрес тети Элис — собственно говоря, полицейские потому и разыскали меня на прошлой неделе, — но мне казался странным тот факт, что за все это время я так и не получил ни одного послания ни от кого вообще. На этот раз за дежурной стойкой был какой-то новый, совершенно незнакомый мне портье. То есть работников, как я понял, у них хватало.

Сообщив ему, что выписался отсюда приблизительно неделю назад, я поинтересовался, нет ли на мое имя каких-нибудь посланий, и прибавил:

— Мое имя — Шем Розенкранц. Я жил в 514-м номере.

— Одну минуту, сэр, — сказал портье и скрылся за дверью позади стойки.

Я нервно огляделся на предмет возможного скрытого наблюдения в вестибюле. Или мы не заслуживали такого уж пристального внимания к себе? Может быть, у полиции имелись еще более важные дела, нежели попытка подкараулить в отеле какую-то женщину, которая могла быть замешана в давнем и не вполне доказанном убийстве? Может быть, во мне просто говорило мое виноватое сознание? Но, как бы там ни было, а я чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение и очень боялся неосознанно допустить какую-нибудь ошибку или промах. Но наведение мною справок насчет возможной почты, по крайней мере, делало мое присутствие в отеле закономерным.

Вернувшийся портье ответил кратко:

— Никаких сообщений для вас, сэр.

— И даже телеграмм?

— Нет, сэр, извините.

Ни звонков тебе, ни телеграмм… Получив наследство, я теперь уже и не нуждался в этих деньгах, но мне было ужасно обидно, что мои нью-йоркские знакомые совсем забыли меня… Ведь нас соединяло столько лет совместной работы, столько опубликованных вместе книг — ведь я тогда принес их бизнесу немало денег, — и теперь ни одного ответа на полную отчаяния телеграмму с просьбой о финансовой помощи. Я даже готов был получить отказ, но только не глухое молчание в ответ.

Изобразив на лице натужную улыбку, я поблагодарил его и попрощался.

Отвернувшись от стойки, я увидел Брауни. В сопровождении двух амбалов в костюмах он направлялся к выходу. Они не заметили меня, но у меня сразу сердце бешено заколотилось и закружилась голова. Этого Брауни я боялся до смерти. Я даже напомнил себе, что и сам теперь являюсь убийцей, несмотря на то, что это был всего лишь несчастный случай (после проявленного полицией интереса и наличия «мотива» это стало уже не важно). Но даже тогда я все-таки не мог ощущать себя настоящим убийцей и ровней этому гангстеру, шагавшему сейчас в сопровождении телохранителей по вестибюлю отеля.

Сглотнув ком в горле, я заставил себя сдвинуться с места. Я не хотел долго мозолить глаза этому портье, чтобы он потом, при случае, меня легко вспомнил. Направившись в кафе отеля, я не сделал и двух шагов, как меня вдруг осенило, что, если Брауни ушел, то Ви должна сейчас находиться одна в номере, и что нам тогда лучше встретиться там, а не внизу в кафе, где нас могут увидеть вместе и запомнить. Поэтому я поспешил к лифтам, надеясь, что мы с ней не разминемся, катаясь в разных кабинах — она вниз, а я вверх. Я нажал кнопку вызова и стал ждать, следя за быстро меняющимися цифрами на табло, пока наконец после звоночка двери лифта не открылись.

Из лифта вышла стройная молодая мамочка с двумя детишками — мальчиком со значком военно-воздушных сил на рубашке и девочкой в платьице с красивым бантом. У меня сразу мелькнул вопрос — а почему у нас с Клотильдой так и не родились дети? Ведь она была бы такой замечательной матерью. А мой вот сын сейчас…

Я зашел в лифт и, пока ехал, постарался снова собраться с мыслями и подготовиться к разговору с Ви. Я уже сгорал от нетерпения, так что, когда двери лифта раскрылись, я практически побежал к люксу 12-2 и постучал в дверь, озираясь по сторонам в надежде, что успею оказаться внутри никем не замеченный. На мой стук не последовало никакого ответа, я заколотил в дверь уже сильнее и на этот раз кулаком, при этом сам болезненно реагируя на создаваемый мною шум.

Дверь наконец резко распахнулась, и Ви, одетая в слишком скромное для нее платье, и с синяком на лице, уже порядком побледневшим и переливавшимся оттенками зелени, желтизны, пурпура и синевы, сказала:

— Что это вообще за манера… — Увидев меня, она опешила, и у нее вырвалось: — Боже мой, Шем, какого черта ты приперся сюда? Я же сказала — внизу!

— Я видел, как Брауни ушел, и подумал, что нам лучше встретиться здесь, подальше от людских глаз. — Я затолкал ее обратно в номер и закрыл за нами дверь. — У нас проблема.

— Да-а-а? Что ты говоришь?! — Она ушла в спальню и оттуда крикнула: — И какая же у нас проблема?

Я сделал шаг в сторону спальни и остановился — вспомнил, как Брауни бил здесь Ви, и у меня даже во рту пересохло.

— Ну где ты там, идиот? Иди сюда!

Я зашел в спальню. Она сидела на постели, натягивая на обтянутые чулками ноги черно-белые туфельки.

— Это был последний раз, когда я разрешила тебе подложить меня под гангстера. Он чуть не убил меня тогда, ты хоть это понимаешь?

— Вот только не надо все на меня валить. Это не я тебя под него подложил, ты сама!

Пропустив это мимо ушей, она спросила:

— Так ты уже говорил с адвокатом? Когда получишь деньги? Когда я наконец смогу уехать отсюда?

Мне только этого и надо было. Я же за тем и пришел, чтобы поговорить об этих проблемах.

— Тебе нужно отсюда уезжать, — сказал я, но прозвучало это как-то слабо и неубедительно.

— Ага. И ждать тебя как дура где-то там, надеясь, что ты приедешь ко мне с деньгами. Так, что ли? — Она подошла к столу, взяла серебряную сережку-висюльку и, склонив голову, стала вдевать ее ухо.

— Ви, ты знаешь, полиция…

— Что полиция?.. — Она болезненно наморщилась, и в тот момент я особенно остро осознал, что ни в коем случае не должен позволить, чтобы Ви здесь осталась и чтобы ее схватили. Потому что сейчас полиция считала, что Ви сделала это одна, но в случае ареста она сдала бы меня с потрохами. Даже, может быть, сама выкрутилась бы и все повесила на меня. Показала бы им свое разбитое лицо и сказала бы, что я угрозами заставил ее помочь мне скрыть следы убийства. Да, именно так она и поступила бы, и тогда я точно оказался бы на скамье подсудимых. Зато, если бы она сейчас уехала, я бы спокойно сидел тут и дожидался оформления наследства, пока полиция гонялась за Ви по всей стране.

— Шем, ты можешь побыстрее сказать мне, что там полиция?..

— Тебе надо уезжать отсюда. Срочно уезжать!

— Шем…

— Ты замужем была?

Она настороженно прищурилась:

— Что?

— Вчера на похороны Джо приходили полицейские. Они разыскивали тебя, спрашивали, где ты можешь находиться. Сказали, что ты убила мужа и для маскировки подожгла дом.

— Я? Убила мужа? — Она так и осталась стоять с сережкой в одном ухе, а кожа на руках у нее покрылась мурашками.

— Да, в Денвере. Нет, в Кливленде.

— Что еще они говорили?

— Они выяснили, что у Джо был проломлен череп. Сказали, что не уверены, что это убийство, но…

— Но приплели сюда Кливленд. Пола приплели. А это было сто лет назад. — Она сделала несколько шагов, потом остановилась, не зная, куда идет.

— Так ты убила своего мужа? — спросил я.

Этот вопрос словно заставил ее очнуться. Она взяла со стола другую сережку.

— Ты не знаешь, что это был за человек, поэтому даже не начинай! И вообще, какое тебе до этого дело?

То есть она не отрицала самого факта. Но я-то, даже зная, что ответом будет «да», уже начал переживать из-за одной только мысли, что она куда-то уедет, и мы будем разлучены.

— Пол был слепец, — сказала Ви, подошла к шкафу, достала оттуда свою одежду прямо на вешалках и швырнула на постель. — Он держал меня в этом убогом городишке, где вообще нет нормальной жизни и где можно просто свихнуться. И он ничего не хотел слышать!

— Что ты делаешь?

— Что я делаю? Уезжаю! Валю к чертям из этого города! Я же не дура. Если они завели разговоры про Пола, значит, хотят повесить на меня и твоего сыночка тоже, а я не собираюсь сидеть в тюряге за то, к чему не имею никакого отношения.

Услышав, что Ви собирается уезжать, что она намерена сделать то, чего я сам от нее хотел, я почему-то еще больше испугался.

Забросав постель своей одеждой, она достала чемодан.

— А ты бы лучше шел отсюда. Карлтона вроде весь день не должно быть, но кто его знает.

Но эта угроза нисколько не тронула меня, потому что голова моя была занята совсем другим. Я все пытался ухватиться за какую-то неуловимую мысль — за что-то, чего недодумал прошлой бессонной ночью.

— А куда ты поедешь? — спросил я.

— Да куда угодно. Лишь бы не оставаться здесь.

Да, «куда угодно» — в этом была вся Ви. В тот момент я понял то, что уже, наверное, и так знал — даже если она сбежит, они все равно поймают ее.

Она продолжала набивать чемодан.

Да, они поймают ее, потому что, если она сейчас ударится в бега, то тем самым как бы признает свою вину.

— Тебе нельзя бежать, — сказал я.

Ви встала, подбоченившись, и вызывающе посмотрела на меня.

— А кто мне сказал, что я должна срочно уехать?

— Я был неправ. Я не подумал как следует. Если ты сбежишь, они тогда точно решат, что это сделала ты.

— То есть, по-твоему, я должна сидеть и ждать, когда меня сгребут? Это твоя блестящая идея?

Меня вдруг охватило отчаяние.

— Ты не можешь бросить меня! — взмолился я.

— Ой, какие сюси-пуси!.. У меня из-за тебя рожа разбита, и по твоей милости я вляпалась в историю с убийством. Да мне надо было бросить тебя в тот же день, когда я с тобой познакомилась! И зачем я только с тобой связалась? А все потому что книжечка твоя меня прошибла до слез!

— Я получил деньги, — вдруг сказал я.

Это остановило ее. Денег она хотела.

— Что значит — ты получил деньги?

— Ну, я получил деньги. Вступил в права наследства. Два миллиона теперь мои. Потому что Джо умер. — Я знал, что на деньги она клюнет, так же как знал и то, что ее поймают, если она сбежит, и что втянула меня во все это именно она.

— Это точно?

Я кивнул.

Ви быстро-быстро заморгала и покачала головой.

— А когда эти деньги окончательно станут твоими? — Она произносила слова очень осторожно, словно боялась меня спугнуть.

— Не знаю. Я скоро встречусь с адвокатом. Может, даже сегодня встречусь. Для оформления требуется время. Может, неделя или две. Но к концу месяца получу точно.

— К концу месяца?!

— Да нет, думаю раньше. — Вообще-то я понятия не имел, как долго будет тянуться оформление, но точно так же, как я еще недавно хотел, чтобы она уехала, теперь хотел удержать ее.

Выражение лица ее было абсолютно серьезным, когда она вдруг сказала:

— Я хочу, чтобы мы поженились.

Я чуть не расхохотался. Жениться! Да я с трудом поверил, что она до знакомства со мной была замужем! И того своего муженька она убила.

— Жениться я не могу. Я женат на Клотильде.

— Ты можешь с ней развестись. Она же в психушке.

Я покачал головой.

— Нет, разводиться я не буду.

— Ладно. Но я должна быть уверена, что получу свою долю.

— Ты получишь свою долю, — сказал я. По ее глазам я видел, что она клюнула. Теперь я хотя бы мог контролировать ее движения. Меня и так-то чуть не убила смерть Джо, я еще даже не оправился от этого удара, но я не собирался попасть еще и на электрический стул.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Не знаю, посмотрим.

— Пятьдесят на пятьдесят, — повторила она. — Я же собственной шеей сейчас рискую.

И тут я понял то, что вы, возможно, поняли с самого начала. Я понял, что ее сгребут по-любому — останется она или уедет.

— Ладно, хорошо, — сказал я. — Это будет по-честному.

Но она продолжала сверлить меня подозрительным взглядом.

— Ты ведь знаешь, что я тебе сделаю, если ты захочешь надуть меня?

— Я не собираюсь надувать тебя.

С явной неохотой, но она все-таки, видимо, решила, что большего ей с меня содрать не удастся, и начала перекладывать вещи из чемодана обратно в шкаф. Наблюдая за ней, я вдруг почувствовал себя вконец измотанным. Потому что в тот момент я понял, что у меня есть только один способ заставить ее молчать, и когда я это понял, находиться с нею в одной комнате стало для меня просто невыносимо. Во всем теле я вдруг ощутил страшную тяжесть, голова словно отваливалась от шеи, а на веки будто кто-то гири привесил. Мне хотелось лечь и больше никогда не вставать. И это все потому, что я тогда понял, что мне надо убить ее. И эта мысль была даже тяжелее, чем мысль об уже убитом мною Джо.

— Я так устал, — сказал я.

Она обошла кровать и присела на нее рядом с туалетным столиком.

— Ну так поезжай домой и поспи.

Но она проговорила это слишком возбужденно, и я понял, что она до сих пор нервничает из-за полиции, напавшей на ее след в связи с той старой, как она считала, историей. А если нервы у нее такие слабые… В общем я понял, что у меня оставался только один выход — убить ее.

— Все будет хорошо, — сказал я.

— Я знаю, — кивнула она. — С Карлтоном я, возможно, даже в большей безопасности, чем где бы то ни было. Девушку Карлтона копы не тронут. — Она промокнула сложенной салфеткой помаду на губах.

Пока Ви вот это все говорила, у меня на душе становилось все тяжелее и тяжелее. Мог ли Брауни на самом деле оградить ее от обвинения в убийстве? И кто мог оградить ее от самого Брауни? Он же избил ее у меня на глазах. У меня было стойкое чувство, что он не проявит доброты, если узнает, куда она ездила и что мы с ней вместе сделали. Такие люди, как Карлтон Брауни, обычно не допускают, чтобы рядом с ними творились нехорошие делишки.

Закончив макияж, Ви встала и повернулась ко мне.

— Ну? Как я выгляжу?

Синяк на ее лице еще был заметен, но уже не бросался в глаза. И все равно она выглядела на миллион баксов. И знала себе цену. Знала, каким сокровищем располагает и как им пользоваться.

— Как убийца, — сказал я.

Она расхохоталась.

— Иди сюда, я сделаю тебе подарочек!

Но я не шелохнулся. Ви сначала надулась, но потом сама подошла ко мне и поцеловала в щеку. Я сразу же поймал себя на мысли, что, наверное, никогда не смогу сделать то, что хочу.

А она прошептала мне в самое ухо:

— Кто была та девушка, с которой я тебя видела на днях?

Я посмотрел на нее в полном недоумении и вдруг понял, что все-таки смогу убить ее. Еще как смогу.

— Ты расфуфырилась сейчас для другого мужчины и при этом устраиваешь мне тут сцену ревности?

Лицо ее снова стало злым.

— Это моя работа, не более того, и ты прекрасно об этом знаешь. Я должна быть готова по первому свистку Карлтона.

— Это была невеста Джо, — сказал я.

Выражение ее лица заметно смягчилось.

— Так вот почему у тебя такой слезливый был вид тогда. Типа: о, бедная девочка, тебе еще столько страшных вещей придется в жизни узнать! — И она опять вульгарно рассмеялась, а я готов был убить ее прямо сейчас, если бы знал, как это сделать безнаказанно.

— Я лучше пойду.

— Мы должны как-то отпраздновать.

— Отпраздновать?! Что отпраздновать?

— Деньги, — сказала она. — Мы можем пообедать в ресторанном зале отеля. По-моему, это вполне безопасно для нас, как ты считаешь?

— Не знаю.

— Да, безопасно. Только дай мне пару часиков на сборы. Мне тоже надо, знаешь ли, немного разобраться со своими мыслями. Все-таки два миллиона долларов!.. Боже мой, подумать только! А ведь я всегда знала, что заслуживаю такого подарка судьбы. — Ви снова поцеловала меня, а потом опять прозвучал этот жуткий вульгарный смех. Меня от него буквально выворачивало наизнанку. — Ха-а! Два миллиона долларов! Нет, судьба явно начинает благоволить ко мне!

— Да, это точно, — сказал я, подумав: «Если бы ты только знала!..» — Ну тогда давай сегодня днем. Встретимся внизу. А сейчас я пойду.

— Подожди!

Ви подошла ко мне и стерла губную помаду с моей щеки. Таким нежным жестом стерла, от которого мне стало тошно. Потому что, хоть я и убил Джо, но то был несчастный случай, а это… Это, я знал, будет уже не несчастный случай.

— Ну вот, теперь все хорошо, — сказала Ви, отходя назад.

Но все было очень даже нехорошо. Ничего хорошего и не предполагалось.

Глава 19

Когда вообще доходит до убийства… Ну, когда вы задумали убить кого-то… Нет, как бы это сказать?.. По-моему, я уже упоминал, что Джо был не первым из моего круга общения, кто встретил насильственную смерть. В свое время в Голливуде я встречался с девушкой, хотя и довела меня до этого Клотильда — слишком уж сильно натягивала поводья. Девушка эта работала официанткой в ночном клубе, но мечтала стать кинозвездой. Она ничем не отличалась от тысяч таких же девушек, которые ждали своего звездного часа и были убеждены, что в один прекрасный день кто-то остановит их на улице и скажет: «Девушка, хотите сниматься в кино?». Вот и та девушка была точно такая же, стандартная и ничем не примечательная, но я познакомился с ней и начал встречаться, и даже привел ее как-то раз на кинопробы в одну из картин, где снималась Клотильда. Ну а как же, я же тогда был очень успешный малый.

У Клотильды в ту пору как раз начались проблемы с психикой, она стала сторониться людей, шарахаться от любой тени, и ей все время казалось, что на нее кто-то хочет напасть. А я, хоть и встречался с той девушкой, но ни за что не хотел причинить вреда Клотильде. Наоборот, она всегда была счастьем моей жизни, ее смыслом, а с девушкой я встречался только потому, что она могла дать мне то, чего не могла дать Клотильда.

И вот сейчас я вспоминаю, что как раз примерно в то время начал занимать деньги у Хьюба Гилплэйна. Он был владельцем ночного клуба, где я познакомился с той девушкой, и мы с ним подружились… Вот ведь как интересно — живешь и не замечаешь таких деталей, которые как нити сплетаются в одно полотно, а потом когда-нибудь, по воле случая, потянешь за одну такую ниточку, и полотно твоей жизни начинает распускаться. Но сейчас я точно не помню — может быть, начал брать у него взаймы даже еще раньше, когда мы с Куинн еще не развелись.

И вот случилось так, что однажды я приехал домой к той официантке посреди ночи. Я попал в дом, воспользовавшись собственным ключом, прошел в спальню и увидел там ее. Мертвую. Она была вся искромсана ножом, и все вокруг залито кровью. Страшная картина — гораздо страшнее того, что произошло с Джо. Я тогда содрогнулся в ужасе. Да там любой бы содрогнулся, даже самый хладнокровный, самый закоренелый убийца. Ну а я-то, понятное дело, тем более.

В общем, я видел самое страшное, но смерть Джо была для меня не менее страшной только потому, что я сделал это собственными руками. Хотя и случайно. Сейчас же я собирался совершить убийство преднамеренно, и мне надо было хорошенько все обдумать, перебрать в уме всевозможные аспекты, вспомнить все, что по этому поводу рассказывали нам мировые религии, искусство и литература… Когда думаешь о таких вещах, мозг начинает лучше соображать. Так у меня было после того случая, когда я нашел мертвой свою девушку, и так у меня было сейчас, когда я думал о Ви и о том, что мне надо было сделать. Мне надо было убить ее. Для меня это был единственный выход. Но мысли мои все время возвращались к той искромсанной ножом девушке в Сан-Анжело, и я терял всякую способность соображать, хотя и понимал, что должен хорошенько обдумать каждый свой шаг, если не хочу загреметь в тюрьму за убийство Ви.

Весь этот мыслительный процесс, разумеется, происходил у меня в баре отеля, но я, как ни странно, пил мало, а не как обычно, один стаканчик за другим. Я перебирал в мозгу всевозможные сценарии. Например, заманить Ви в питейную часть города и выставить все как обычное уличное убийство с целью ограбления. Но в таком случае полиция могла бы догадаться, что ее убили умышленно, дабы заткнуть ей рот. Столкнуть ее с лестницы? Но и это вызовет подозрение, сразу возникнет вопрос: почему она не воспользовалась лифтом? Про яды и оружие я вообще мало что знал, и к тому же мне надо было, чтобы это выглядело как несчастный случай.

Но все эти мысли сразу же вытесняла из моей головы память о той давней кровавой ночи в Сан-Анжело. Я тогда не стал у полиции подозреваемым только потому, что имел надежное алиби. Но даже если бы я позаботился о хорошем алиби для себя в случае смерти Ви, полиция все равно могла бы вернуться к расследованию смерти Джо, что снова подвергло бы меня большому риску. А мне нужно было, чтобы полиция считала убийцей Джо именно Ви. Эти мысли вертелись у меня в голове, то и дело выстреливая вопросами, и те, словно ударяясь о ка кую-то кирпичную стену и разбиваясь вдребезги, так и не находили ответа, отчего тревога моя только росла.

Для меня это было знакомое чувство. Поток идей, отвергаемых одна за другой, и все сжимающееся кольцо бездействия. Но это касалось писательской работы. А что же убийство? Да то же самое! Такой же творческий процесс. Та же задача — заставить персонажей действовать так, как я считаю нужным, чтобы добиться требующегося мне эффекта. И, несмотря на все мои тревоги, я сейчас находил даже некое удовольствие в привычном творческом процессе. И когда это понял, словно какая-то дверь распахнулась в моем сознании — это не воспримут как несчастный случай, если обставить все как самоубийство!

Но Хили и Добрыговски считали, что она пошла на преступление ради денег. Тогда зачем ей совершать самоубийство? Разве что только, если она запаниковала, узнав, что полицейские вышли на ее след, и особенно, если они собирались притянуть сюда еще и тот старый случай с ее мужем. Я же сам видел, как она насторожилась и занервничала, когда я рассказал ей об этом. Да, это могло бы выглядеть так — она поняла, что ее разоблачили, и покончила с собой.

Тем временем близился полдень и моя назначенная встреча с Ви в ресторанном зале отеля. Мне, конечно, не нравилось, что мы будем сидеть там на людях, но я не мог избежать этого праздничного обеда, так как вызвал бы тем самым у нее подозрение. Еще до ухода из бара я должен был придумать план действий. Если собирался это сделать, то должен был прямо сейчас что-то придумать. Я попросил у бармена телефон, и он принес мне его, после чего вежливо отошел в сторонку.

Я попросил оператора соединить меня с газетой «Сан».

— Тэйлора Монтгомери, пожалуйста.

После щелчка в трубке раздался голос Монтгомери — по телефону он казался грубее, чем в жизни:

— Монтгомери слушает.

— Тэйлор, сынок, это Шем Розенкранц.

Голос его сразу зазвучал заметно теплее, и я узнал в нем того самого молодого человека.

— Мистер Розенкранц! Чем я могу быть вам полезен?

— Скажите, вашу газету мог бы заинтересовать дополнительный материал о смерти Джо? Дело в том, что полиция считает, что это было убийство.

— Ой, что вы говорите! Неужели?.. Это ужасно!.. — Он сокрушался вполне искренне.

Я постарался придать голосу еще больше печали, хотя, по-моему, дальше уже некуда было.

— Они считают, что это сделала моя знакомая. Виктория Абрамс. В свое время она то же самое совершила в Кливленде, только под другим именем. Убила мужа и сожгла дом.

— Абрамс, вы говорите? — Он, по-видимому, записал имя.

— Да. Виктория Абрамс. — И чтобы полиция потом не обвинила меня в разглашении материалов следствия, я поспешил сообщить Монтгомери о своих намерениях: — Если эта женщина и вправду совершила это, то я хочу, чтобы она была наказана. И я не верю, что полиция сможет это сделать, поэтому, если «Сан» напишет об этом, то, может быть, что-нибудь действительно сдвинется с места и справедливость восторжествует.

— Конечно, конечно, — сказал Монтгомери. По его приглушенному голосу я понял, что он зажал трубку между плечом и ухом, а тем временем, видимо, что-то записывал или листал.

— Разрешат они вам это опубликовать? Все-таки это не ахти какая новость.

— Нет, они опубликуют. Обязательно. Вы же по-прежнему знаменитость, и семья Хэдли кое-что значит в этом городе, хотя и вымирает… Ну, то есть я хотел сказать…

— Ничего страшного, я не обиделся.

— Я прослежу, чтобы это опубликовали.

— Отлично. Только проверьте эту информацию о Кливленде.

— Вот как положу трубку, так сразу проверю, — заверил он.

— Вот это, я понимаю, человек! Спасибо, мой дорогой!

И мы оба повесили трубки.

Я знал, что он сделает все, расшибется в лепешку, чтобы опубликовать это на первой полосе раздела городских новостей. Эта новость произведет фурор, и я буду восприниматься всеми как невинная жертва, буду печальным героем и прекрасным человеком. И если Ви объявят виновной в газете, то никого не будет волновать, виновна ли она на самом деле. Полиции тогда придется что-то делать. По крайней мере, Ви будет так считать. И поэтому ее самоубийство покажется закономерным поступком. Такой вот сложный и многоступенчатый у меня был план. На душе у меня немного полегчало, осталось ощущение добросовестно сделанной работы, даже появилась какая-то уверенность, какой-то прилив сил, когда я, выйдя из бара, направился через вестибюль к ресторанному залу.

Мы с Ви подошли к дверям почти одновременно. Она уже опять переоделась, и теперь на ней было темно-синее платье с широченным белым поясом вокруг талии, которого я никогда прежде не видел на ней и которое ей наверняка подарил Брауни. Она старалась выглядеть серьезной и, закусив губу, пыталась спрятать улыбку, но у нее это не получалось. Губы, вопреки всем ее стараниям, сами растягивались в улыбке. Она невольно тянулась ко мне, но тут же, видимо, одергивала себя. Видимо, уже приняла решение бросить Брауни, но пока еще не могла себе позволить совсем уж большой фамильярности на людях с другим мужчиной. Я чувствовал примерно то же самое — мне постоянно казалось, что полицейские ведут за нами скрытое наблюдение.

— Здравствуйте, мистер Розенкранц, — кокетливо произнесла она.

— Ви, ты выглядишь потрясающе, — сказал я.

Ви потупилась от комплимента.

— Я рада, что ты оценил. — Она шагнула ко мне и взяла под руку. — Ну, надеюсь, никто ничего такого не подумает, если я пройдусь под руку со знакомым джентльменом?

Хоть она и висела на мне, я почему-то не испытывал никакого смущения по поводу того, что собирался сделать позже. Как будто та часть моего сознания временно захлопнулась, отгородившись от того, чем я занимался сейчас. Так что с самым невозмутимым видом я повел ее в ресторанный зал.

Нас усадили за столик на четыре персоны в центре зала. Неназойливое приглушенное освещение люстр и свечи на каждом столе создавали атмосферу уюта. Обедали в ресторане, видимо, не только постояльцы отеля, но и жители окрестных кварталов. Официанты в смокингах быстро и бесшумно двигались между столиками. Другие официанты, только в рубашках, приносили и уносили подносы.

Я учтиво отодвинул для Ви стул и сам сел напротив. Она сразу же наклонилась вперед, и лицо ее, подсвеченное мерцанием свечи, выглядело так, словно мы сидели у костра и она собиралась рассказать мне страшную историю.

— Мы теперь все время будем питаться в таких ресторанах. И мне для этого не придется больше спать с какими-то бандитами. Наконец-то заживем по-человечески. — Ви мечтательно улыбнулась.

— Я уже жил по-человечески. Ничего особенного, — пожал я плечами.

Она надула губки.

— Ну, знаете ли, мистер Великий Писатель, не все же из нас имели счастье состоять в браке с кинозвездой и отдыхать на Ривьере.

Возможно, я напрасно выступил с этим замечанием — все-таки она имела право хотя бы немножко помечтать о счастливой жизни. Но мне в тот момент почему-то хотелось быть злым, и я добавил:

— И сейчас имею счастье состоять в браке с кинозвездой, я с ней пока не разводился.

Ви моментально вскипела.

— Теперь я твоя женщина, ты понял это?! И я ничего не хочу слышать о какой-то там жене или о ком-то еще! Мы с тобой вместе влипли в эту историю, и я имею такое же право на эти деньги, какое и ты!

— Да-а? То есть мы с тобой пара? А я думал, ты у нас только за деньги работаешь. Но, если мы с тобой пара, то как ты собираешься отвязаться от своего любовника-гангстера?

— Ах ты, старый сводник! Да ты… — Но она быстро справилась с эмоциями, смекнув, что ни к чему хорошему это не приведет. — Ладно, давай забудем. Сейчас это шанс для нас обоих начать все с нуля.

Глядя на ее старания, я почувствовал себя отпетым мерзавцем. Легонько сжав ее руку на столе, я сказал:

— Конечно. Ты права.

Выражение лица ее стало мягче, и она даже заулыбалась. По этой ее довольной усмешке я понял, что Ви все эти деньги считает своими.

Остановив проходившего мимо официанта, я заказал себе «Джин Рики». А Ви попросила «Манхэттен», и мы молча стали изучать меню. Со стороны мы выглядели вполне естественно — состоятельная пара, обедающая в дорогом ресторане. Подобный образ жизни когда-то даже был для меня нормой, но сейчас, в этот момент, мне просто казалось, что мы оба как будто играем на сцене или съемочной площадке какую-то сцену. И я невольно задался вопросом: буду ли испытывать такое же чувство, когда дело дойдет до осуществления моего плана. Но… об этом я сейчас думать не мог. Я не мог так рисковать. Не мог допустить, чтобы Ви что-то заподозрила.

И тут вдруг с порога обеденного зала до нас донесся громкий голос, и, повернувшись, я увидел направляющегося к нашему столику Карлтона Брауни.

Глава 20

Он решительно шагал к нам, а за ним семенил метрдотель.

— Нет, вы только посмотрите на нее! Сидит тут, прохлаждается со своим «кузеном»! — Слово «кузен» он выделил особой интонацией.

Подскочив ко мне, он схватил меня за руку, как раз то место, куда угодил мне нож для колки льда. Руку пронзила жуткая боль, у меня перехватило дыхание.

— Какой тесный отель-то, а? Все время встречаемся невзначай. Ну? Как поживаешь, «кузен»? — И он со знанием дела еще сильнее стиснул мою больную руку.

Потом, посмотрев на оторопевшего метрдотеля, объявил:

— Я сяду за этот столик. Будьте любезны, бутылочку красного вина, бутылочку белого и скотч для меня. — Он обвел нас взглядом и прибавил: — Нет, скотч для обоих джентльменов. — Он отпустил мою руку, и только тогда я смог выдохнуть.

— Мы уже заказали себе напитки, — сказала Ви.

— Ничего страшного. Выпьете больше, хуже не будет. — Он сел справа от меня и слева от Ви. — К даме поближе. Ей будет приятно.

Ви, потупившись, уставилась на скатерть и нервно теребила пальцами салфетку на коленях.

Я старался не смотреть в сторону Брауни, но у меня плохо получалось. Зато я теперь хоть разглядел его. Он оказался моложе, чем я думал — лет сорока, а может, и меньше. У него уже намечалась лысина, и сам он был крупным во всех отношениях — и рост, и мускулатура, и жир.

Нам принесли напитки, и я залпом выпил половину своей порции.

— Как это мило, что мы сидим тут втроем, — сказал Брауни. Его явно забавляло наше с Ви смущение. — А, Ви? — Он кулаком дотронулся до ее лица, давая понять, что за этим якобы шуточным жестом кроются далеко не шуточные намерения. Потом, повернувшись ко мне, спросил: — Простите, как ваше имя? В прошлый раз я был немного расстроен, так что запамятовал.

— Шем Розенкранц, — сказал я.

Он нахмурился.

— Это еврейское имя, не так ли? Ви, а я и не знал, что ты у нас еврейка.

— Я не еврейка! — с жаром, почти возмущенно, возразила Ви. — Я…

Даже не глядя в ее сторону, он жестом сделал ей знак молчать.

— Конечно, конечно. Да это и не важно. Мы все тут белые люди, так что какая разница. Но все-таки жаль, что я не знал, что ты еврейка, Ви. Тебе следовало признаться мне в этом.

Ви, потупившись, уткнулась взглядом в колени. Люди за столиками вокруг притихли, словно Брауни высосал всю энергию из окружающего пространства.

— Так какая все-таки между вами родственная связь? Я что-то не очень понял, — гнул свое Брауни.

— Карлтон… — начала было Ви, но он грубо одернул ее:

— Я не к тебе обратился! Тебя никто не спрашивает!

Ви притихла и еще больше потупилась, а он продолжал:

— Что ж ты не научил ее уму-разуму, а?

И он схватил ее за руку, так же, как до этого меня, и лицо Ви болезненно скривилось. Я никогда не видел ее такой испуганной, и ее страх пугал меня больше, чем злобная болтовня Брауни. Когда метрдотель принес наш скотч, а официант с подносом вино, я одним махом допил свой «Джин Рики».

— Ага… Значит, говоришь, Шем Розенкранц… — продолжал Брауни, не стесняясь обслуги и по-прежнему держа Ви за руку. — О, погоди-ка, а я вроде что-то читал в газете о твоем сыне. Его вроде бы убили?

— Да, мой сын умер, — сказал я. — Но его не убили.

— О, точно! Я же читал в газете! — И, многозначительно нахмурившись, он прибавил: — Но мне известно кое-что и не из газет. Его убили и пытались сжечь его тело.

Я силился угадать, болтает он просто или действительно что-то знает. Нервно поерзав на стуле, я украдкой бросил взгляд на Ви, надеясь по ее глазам понять, не рассказала ли она ему о нашей тайне, но она сидела, опустив глаза, словно девчонка, получившая нагоняй от родителей.

Вальяжно откинувшись на спинку стула, Брауни поймал за рукав проходившего мимо официанта.

— Я хочу сделать заказ.

— Я сейчас найду вашего официанта, — сказал парень.

— Я не хочу, чтобы ты искал моего официанта, а хочу, чтобы ты ему передал мой заказ. Нам что-нибудь не из меню. Всем троим.

— Хорошо, сэр, — сказал парень, слишком уж усердно кивая.

— Ха! «Сэр»! А еще говорят, что нынешняя молодежь не учится манерам. Молодец, парень, ты далеко пойдешь, если будешь продолжать в том же духе. — Он отпустил рукав официанта, и тот заторопился в сторону кухни.

Брауни взял бутылку вина и наполнил бокал Ви, потом свой.

— Да, с твоим сыном беда, — сказал он мне и покачал головой. — Ведь нет на свете ничего важнее семьи. У меня у самого есть три ангелочка, и они для меня в жизни все. Вон, спроси у Ви, она тебе расскажет. Я же только и говорю о них. Так ведь? — Он выжидательно посмотрел на Ви. — Я спрашиваю: так ведь?

— Да, так. Он все время говорит о них, — подтвердила Ви каким-то совсем уж безжизненным голосом.

— Вот видишь, я все время говорю о них, потому что нет на свете ничего важнее семьи. Ведь так, киска?

Я выдохнул воздух через нос.

— Да, ты сейчас в трауре, я понимаю. Если б с моими ребятишками что-нибудь случилось, я бы убил того, кто это сделал. Собственными руками убил бы ублюдка!

Его слова напомнили мне, что мы все трое по сути являлись убийцами, и я еще собирался повторить этот опыт. Вот до чего докатился.

Я снова приложился к своему стакану, а Брауни тем временем внимательно наблюдал за мной. Он ждал, что я еще скажу. И я сказал:

— У меня такое ощущение, что жизнь для меня кончилась.

И тут я не соврал, у меня действительно было такое ощущение. Я бы, наверное, был рад в тот момент, если бы Брауни встал и пристрелил меня прямо на месте. Но он бы никогда такого не сделал, поэтому и сидел сейчас открыто на людях, как почтенный гражданин, потому что и был почтенным гражданином. На нем лично не висело никаких убийств.

— Да у тебя всегда такое ощущение, — подколола Ви, по-видимому, решив, что лучшей тактикой сейчас будет высмеять меня, что она успешно делала постоянно, несмотря на то, что мы с ней теперь были сообщниками.

— Ну ладно тебе! — рыкнул на нее Брауни. — Он в трауре.

— Нет, ну правда. У него постоянно такое ощущение. Вечно ноет и ноет…

Брауни снова одернул ее:

— Если ты сейчас не заткнешься, я тебя сам заткну. — И он показал ей кулак. Потом повернулся ко мне. — Ну-ка расскажи мне про своего сына. Хочу послушать. Да и тебе сейчас надо выговориться. Я могу себе представить, как это тяжело. Ты же не можешь держать это все в себе. Давай, рассказывай!

Я посмотрел на Ви. Вид у нее был такой, будто ее сейчас вырвет. Обхватив себя за плечи, она потерла их руками, словно очень замерзла.

— Ну что я могу сказать? Я на самом деле почти не знал Джо, — признался я.

Брауни кивнул с понимающим видом.

— Он всю свою жизнь прожил с матерью. Меня даже не было рядом, когда он родился. Ему, наверное, было годика два, когда я увидел его в первый раз. Сейчас это так глупо звучит… Глупо, что я совсем не знал его. Хотя мои родители тоже почти не знали меня, пусть я и жил с ними в одном доме. Они никогда не могли понять моей любви к книгам. Но прочли все, что я написал, и гордились мною, даже если и совсем не понимали моих книг.

— Так ты писатель что ли? И что же ты пишешь?

— Романы, сценарии для фильмов.

— Каких фильмов?

Я покачал головой и пожал плечами.

Но его, похоже, не волновало то, что у меня не нашлось ответа.

— Моя мать живет с нами сейчас, — сказал он. — Я считаю, родные должны жить вместе. — Он протянул руку и похлопал Ви по щеке. Это был собственнический жест. — А у тебя-то, Ви, даже и матери-то нет, так ведь? Ну да, у кого нет матери, те и вырастают вот такими. — Он снова повернулся ко мне. — Пока у человека не родится ребенок, он вообще не знает, что такое любовь. Любовь к женщине — это все не то. Ну вот к брату любовь, это еще куда ни шло, но брат — это опять же семья. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Мы ведь как устроены? Что имеем, не храним, и даже не знаем, что имеем, а когда имеем что-то самое дорогое, то сами и убиваем его. Так ведь?

Я по-прежнему не мог угадать, знает он о нашей с Ви тайне. Мне казалось, что он нарочно заводит эти разговоры о семье, об убийстве самого дорогого — будто хочет прощупать меня и посмотреть, не расколюсь ли я. А может, он просто опасался за себя — как бы в ходе расследования его имя тоже не оказалось замаранным? Но нет, в этом городе он мог ничего не опасаться. Здесь на его имя не могло быть брошено тени. Значит, он просто дразнил меня в наказание за то, что я нарушил его пространство, но это означало, что он знал о наших с Ви истинных отношениях.

Трое официантов принесли нам еду, и с ними даже пришел сам шеф-повар и встал рядом со стулом мистера Брауни, скрестив на груди руки. Он стал в подробностях описывать поданные блюда, но я почти не слышал его, и Брауни с Ви, как мне показалось, тоже. Когда обслуга удалилась, Брауни приступил к еде. И, поскольку во время еды он молчал, у нас с Ви даже в мыслях не было завести какой-либо разговор.

Я прикончил свой скотч и выпил еще несколько бокалов вина. Покончив с едой и вытирая тарелку кусочком хлеба, Брауни с невозмутимым видом сказал:

— Рози, ты спишь с моей любовницей и живешь за мой счет. Причем очень хорошо живешь. — Мы с Ви замерли, словно оцепенели. — Если бы я захотел, то мог бы сделать так, что уже сегодня ночью тебя бы не было в живых, но ты уже получил крепкий удар, и в любой момент тебя ждет следующий.

Вот в тот момент я и понял, что ему все известно, и что мне настал конец.

Пригубив вина, он продолжал:

— А знаешь, Рози, ведь у нас с тобой есть общий друг.

У меня к горлу подступила тошнота.

— Да, да, есть. Один влиятельный парень из Сан-Анжело.

Он еще не успел назвать имя, как я уже понял, о ком он говорит, и теперь знал, кто перекупил мой долг.

— Хьюб Гилплэйн, — сказал он.

Я прямо почувствовал, как мое лицо обвисло и обмякло.

Брауни снова пригубил вина, кивком давая мне понять, что сейчас продолжит говорить.

— Ви сказала мне, что ты получил в наследство кое-какие деньги. Она упоминала о двух миллионах.

Он подождал, не скажу ли я чего-нибудь, но мне не удавалось даже проглотить ком в пересохшем горле.

— Так вот меня на самом деле не волнует, с кем спит Ви. Если бы меня это волновало, я бы уже давно свихнулся. Будь это моя жена, то я бы убил вас обоих, но Ви не жена и даже не что-либо похожее. Ей просто полагается знать, кто ее хозяин. Ты ведь знаешь, кто твой хозяин, детка?

У Ви был такой вид, как будто она сейчас заплачет. Я никогда ее такой не видел. Она была самой сильной, самой требовательной и самой горластой женщиной из всех, что я видел, а я горластых женщин повидал немало. Но сейчас я понял, что и она может быть битой, как в буквальном, так и в переносном смысле, и мое опасение, что она может подвести меня под монастырь в случае, если возьмется за ум, только еще больше укрепилось. Да, она должна была умереть. И то, что она все выболтала этому Брауни, означало, что мы с ней никогда больше не увидим этих денег.

— У меня тоже есть жена, — сказал я.

— Это хорошо. Напомни мне, чтоб я послал ей подарочек.

— Она больна. Она нуждается в клиническом уходе, а это очень дорого.

— Ты знаешь, в глубине души я плачу.

Я вспомнил, как он разглагольствовал про семью и семейные ценности и со слабой надеждой произнес:

— Пожалуйста, прошу вас… Она единственная, кто у меня остался из близких.

— Мы примем это во внимание, — усмехнулся он. — На данный момент ты должен мне пятьсот тысяч долларов.

— Но Хьюбу я должен был только пятнадцать тысяч, — жалобно, чуть ли не хныча, проговорил я.

— А вот давай-ка я тебе объясню, как работает эта схема, — предложил Брауни. — Когда кто-нибудь выкупает твой долг, это все равно что рефинансирование. Выкупающая сторона изменяет условия договора, и ты становишься должен мне пятьсот тысяч долларов.

Я не знал, что сказать.

Он встал из-за стола.

— Я даю тебе немного времени на оформление наследства, но если я не получу свои деньги в тот день, когда оформление закончится, то сумма твоего долга начнет расти на пять тысяч за каждый просроченный день. — Он положил руку Ви на затылок. — То есть у тебя еще останется бабло на оплату клиники твоей жены. Правильно? — Ви поморщилась, и я понял, что он не просто положил руку ей на затылок, а крепко сжал ее шею. — Ну а ты-то, Ви, конечно же, не думала, что получишь сколько-нибудь из этих денег? А, Ви?

Она посмотрела на меня, в глазах ее блестели слезы.

— Нет.

— Конечно нет, — сказал он и, видимо, снова больно сдавил ей шею. — И вот еще что — когда я вернусь, ты должна быть в номере. — Это был приказ. — Вот ключ. — Он бросил на столик ключ, и я вспомнил, что у меня до сих пор остался другой ключ от их номера. То ли он забыл о нем, то ли ему было наплевать. Посмотрев на меня, он сказал: — Останьтесь тут. Попейте кофейку, закажите себе десерт. Все на мой счет. А знаешь, Рози, мне вообще даже приятно иметь с тобой дело. — И он громко, не обращаясь ни к кому конкретно, объявил: — Обед был, как всегда, великолепен! — С этими словами повернулся и, лавируя между столиками, направился к выходу.

Мы с Ви остались сидеть в полном молчании. У меня было такое ощущение, будто меня сбил грузовик. Я был так подавлен, что мне даже хотелось, чтобы меня и в самом деле сбил грузовик. У меня даже промелькнула мысль выбежать на улицу и самому броситься под колеса. Бах! — и конец всем проблемам.

Наконец Ви переложила салфетку с коленей на стол, встала и, не произнеся ни единого слова, вышла.

А я продолжал сидеть и глядеть в пустоту, и моим единственным желанием было умереть.

Глава 21

Я сидел в ресторане долго. Официант уже, кажется, в третий раз подбежал ко мне и предложил кофе, когда я наконец смог посмотреть ему в лицо и покачать головой в знак отказа.

Но ему этого оказалось недостаточно, и он участливо поинтересовался:

— С вами все в порядке, сэр?

Но я, стиснув зубы, только пожимал плечами и разводил руками, готовый разрыдаться.

— Ну хорошо, я подойду позже. — И он удалился.

Мысли в голове моей зациклились и носились по кругу. Мне нужно было срочно уезжать из Калверта. Хили и Добрыговски это не понравилось бы, это выглядело бы в их глазах подозрительно, но я больше не собирался рисковать и оставаться в городе сверх необходимого. Брауни мог легко добраться здесь до меня. Пятьсот тысяч долларов! Что же делать? Палмер сказал, что часть наследства будет деньгами, но я не знал даже примерно, сколько мне полагается. Имелось в виду, что два миллиона, но когда они еще поступят на банковский счет? И завещание могло быть опротестовано другими претендентами… Нет, ну вот как Хьюб мог поступить со мной так? Я собирался все выплатить ему. Ведь мы же с ним были друзьями! И тут мой страх перерос в ярость, и я уже захотел убить и Хьюба. И Брауни убить, и Ви, и вообще всех. Да, я хотел убить их всех!

Но в таком состоянии размышлять о чем-либо было просто бесполезно. Я только все больше и больше запутывался. Я слишком много выпил за обедом, и мне надо было протрезветь.

Я посмотрел по сторонам. Обедающая публика почти вся уже разошлась, и официанты увозили на тележках грязную посуду. Мой официант в ожидании деликатно маячил в сторонке. Я кое-как выдавил из себя улыбку, кивнул ему и, собравшись с силами, поднялся из-за стола.

В вестибюле я некоторое время стоял посередине между лифтами и выходом, решая, куда мне пойти и что делать. Гнев мой остыл, полностью опустошив меня, и в голове вертелась только одна мысль: я должен срочно бежать из города, если хочу жить.

Но что же делать с Ви? Доверять ей я не мог. И не мог взять ее с собой. Это выглядело бы очень подозрительно. Тогда я мысленно вернулся к своему первоначальному плану, к решению, принятому мною еще до этого позорного обеда, когда у меня была ясная голова и не перехлестывала ярость. Ви должна была умереть — хотя бы для того, чтобы нейтрализовать опасность для меня со стороны полицейского расследования. Если бы, до обеда, у меня на этот счет имелись бы какие-то сомнения, я бы сейчас даже не стал останавливаться на этой мысли. Но теперь этот план необходимо было осуществить, да поскорее. Сегодня же ночью. И мне нужно было срочно придумать, как это сделать.

Я стоял посреди вестибюля и ломал себе голову над вопросом, почему Ви должна умереть, когда у меня вдруг возникло ощущение, что за мной наблюдают. Чувство было очень неприятное. Оно напомнило мне паранойю Клотильды и вызывало сомнения относительно моего собственного психического здоровья. Но стряхнуть с себя это чувство мне никак не удавалось. Осторожно оглядевшись, я остановил свое внимание на человеке, сидевшем в одном из кресел напротив стойки дежурного портье. Он положил ногу на ногу и уткнулся в раскрытую на коленях газету. Понаблюдав за ним, я заметил, что он то и дело отрывался от своей газеты и стрелял в мою сторону глазами. Неужели полиция установила за мной слежку? Если так, то это очень плохо.

Резко повернувшись, я быстро вышел из отеля и направился через улицу в здание «Калверт-Сити Банк». Во все кассы тут стояли длиннющие очереди. Я занял наблюдательную позицию у конторки для заполнения требований и стал следить за входом в отель.

Прождал я довольно долго, даже успел заполнить за это время десять никчемных бумажек, но из отеля так никто и не вышел. Это встревожило меня даже больше, чем если бы тот человек сразу последовал за мной. Я стал опасаться, что, как и Клотильда, потихоньку схожу с ума. Ведь того, кто задумал убить другого человека, уже можно считать ненормальным. Но подобные мысли никак не могли помочь мне совершить задуманное, поэтому я решительно отбросил их в сторону и решил подождать еще пять минут и даже засек на часах время.

Но я сумел вытерпеть еще только три минуты, после чего ушел из банка и слонялся по улицам, двигаясь, тем не менее, в сторону дома тети Элис. Где-то на полпути меня осенила еще одна мысль — а что, если в отеле за мной следил не полицейский, а подручный Брауни? Я попытался припомнить лица тех, кого видел с Брауни, но они мне совсем не запомнились. В ресторан Брауни пришел один, и он был без своих телохранителей, когда я заявился к нему в номер. То есть он, похоже, далеко не всегда держал при себе своих людей. Но в общем-то я не был полностью уверен, что человек в вестибюле следил за мной.

Мысли мои сменялись в таком порядке, и я проходил квартал за кварталом, не замечая города вокруг себя. Я блуждал в своих мыслях, как это бывало у меня во времена писательской работы. И за это я мог смело сказать спасибо Тэйлору Монтгомери. Это он вновь пробудил во мне творческую жилку, так долго пребывавшую в бездействии, а сейчас вдруг так пригодившуюся мне для сугубо практических целей. Собственно говоря, Монтгомери даже, в некотором роде, и был виноват в том, что я встал на эту новую для меня стезю преступника. Он даже оказал мне конкретную помощь, согласившись опубликовать статейку о Ви в сегодняшнем вечернем выпуске газеты. И это делало его моим сообщником. Мне даже жалко было расставаться с ним, зная, как важен для него мой интерес к его сочинениям. Ведь такой удар по творческому оптимизму мог надолго отвратить его от писательского занятия. Я даже пообещал себе, что перед отъездом обязательно напишу ему письмо. Перед отъездом… Хм… А когда этот отъезд случится? Когда я закончу одно последнее и очень трудное дело.

Наконец я дошел до дома тети Элис. Меня впустила Конни. Мой вид ее ужаснул. Должно быть, я выглядел даже хуже, чем думал, и мне оставалось только гадать, что же такого ужасного было написано у меня на лице — страх или новая мрачная решимость к предстоящему поступку. Впрочем, это могло быть и просто сегодняшнее очередное пьянство.

— Вы ужинать будете, мистер Шем? — спросила она.

— Даже не знаю, что тебе сказать на этот счет, Конни, — ответил я.

— Миссис Хэдли хочет видеть вас и надеется, что вы поужинаете с ней.

Тетя Элис. Только ее мне еще в тот момент не хватало. Но я жил в ее доме, кормился за ее счет… Так что пришлось закусить удила.

— Я мог бы прямо сейчас увидеться с ней, — сказал я, надеясь, что чем я раньше начну, тем быстрее отвяжусь.

— Сейчас миссис Хэдли отдыхает. Она вообще-то надеялась увидеться с вами за обедом.

Я попытался выдавить из себя улыбку, но у меня не получилось.

— Ладно, я подумаю, — сказал я и, не дожидаясь продолжения разговора, поднялся к себе наверх. В тот момент меня меньше всего волновало, что обо мне подумают тетя Элис и Конни.

У себя в комнате я первым делом достал из-под кровати свой рюкзак и принялся торопливо и беспорядочно запихивать в него вещи. Меньше пяти минут мне понадобилось на эти сборы. А потом еще пять минут, а может быть, и больше, я стоял, придерживая рукой набитый рюкзак, и спрашивал себя, почему бы мне прямо сейчас не подхватить его с постели и не уйти. Часы показывали без двадцати два.

Потом я снял телефонную трубку с намерением позвонить в клинику «Энок Уайт» и поговорить с Клотильдой. Подумав о ней, я вспомнил, зачем я все это делаю. Мне просто хотелось услышать ее голос, он бы очень подбодрил меня. Но вместо звонка в Калифорнию я почему-то стал набирать номер Мэри, невесты Джо.

К телефону подошла горничная. Ну вот почему никогда нельзя поговорить сразу с самим человеком?! Она отложила трубку в сторону, и я услышал ее удаляющиеся шаги и звук закрывшейся двери. А потом в трубке раздался голосок Мэри:

— Все, Луиза, можешь положить там трубку. — И после щелчка: — Мистер Розенкранц, я так рада, что вы позвонили.

Я приготовился говорить и вдруг понял: не знаю, что сказать.

— Мэри, вы меня извините, — выдавил я, но эти слова прозвучали как всхлипывание. По-моему, еще секунда, и меня бы прорвало, но я сумел взять себя в руки и повторил: — Вы меня извините…

— Нет, это вы меня извините, мистер Розенкранц. Извините, что уехала вчера сразу после службы. Мне было так тяжело… — Она неловко рассмеялась. — Папа даже дал мне выпить из своей фляжки.

— Я видел, — сказал я, зажав пальцами нос около переносицы.

— Видели? — виновато переспросила она. — Ну… папа сказал, что при таких обстоятельствах можно.

— Конечно, конечно.

— Значит, вы не обиделись, что я не перемолвилась с вами ни словом?

— Да я сам был подавлен. Если б что-то можно было бы изменить…

— Я себе всю неделю то же самое повторяю, — сказала она уже более бодрым голосом.

— А вот наследство… — начал было я, но она меня перебила:

— Мне это безразлично. Меня это совсем не волнует. Никогда не волновало.

От этих ее слов мне стало легче. Возможно, я и позвонил ей, чтобы как-то сбросить с плеч хотя бы часть глодавшего меня чувства вины. Какой-то слишком совестливый из меня получился убийца.

— Мне так не хватает Джо, я даже не знаю, покинет ли меня когда-нибудь это чувство. — Она помолчала, потом спросила: — А вы по Куинн долго скучали? Я имею в виду, после развода. — И после паузы она поспешила прибавить: — Это ничего, что я задаю такие вопросы?

— С Куинн у нас было все по-другому. Мы друг друга и любили, и ненавидели.

— И с Джо так же, да?

Эти слова меня покоробили. Она это почувствовала и поспешила извиниться.

— Простите, я не хотела…

— Нет, ничего страшного. Это же правда. Да, с Джо у нас тоже так было.

— Так вы считаете, это чувство никогда не пройдет?

Но я сам не знал ответа на этот вопрос. Сам не знал, забуду ли когда-нибудь его смерть, этот удар затылком и тяжесть его тела, когда тащил его наверх в спальню. А я ведь еще собирался убить Ви. И еще Брауни убить собирался. Ради Клотильды. Ведь Ви, когда рассказывала ему про деньги, наверняка проболталась и про убийство. Так что вздохнуть свободно я мог, только убив их обоих. И никак иначе.

— Мистер Розенкранц! — Голос Мэри в трубке вывел меня из раздумий.

— Пройдет, — сказал я, сам надеясь, что именно так и будет. — Вы еще встретите мужчину в своей жизни. Будете вспоминать, конечно, Джо в годовщину смерти, но с возрастом эти вещи становятся менее значимыми. — Была ли это правда? Вот тут я не был уверен.

Но Мэри решительно возразила:

— Нет, это чувство у меня никогда не ослабнет.

— Надеюсь, что вы ошибаетесь, — сказал я.

— Но мы ведь можем с вами переписываться, правда? Вы же не рассердитесь, если я стану писать вам? Это было бы, как если бы я писала… — Она не договорила фразы, и я закончил за нее:

— Как если бы вы писали ему?

— Да.

Тут мне сделалось совсем тошно, и я понял, что совершил ошибку, позвонив ей. Не надо было мне рассчитывать ни на чью моральную помощь. Свою проблему я должен решать сам.

Я понял, что Мэри, видимо, ждет от меня ответа, и поспешил сказать:

— Конечно! Пишите. Пишите мне всегда, когда захотите.

— Спасибо, — сказала она и печально вздохнула, а я, уже мечтая, чтобы этот разговор поскорее закончился, поспешил вставить:

— Ну мне пора.

— Мистер Розенкранц, я так рада, что вы позвонили. И я так рада, что Джо перед смертью помирился с вами. Хотя бы об этом можно не переживать.

— Я буду ждать ваших писем, — сказал я и положил трубку.

После этого разговора я успокоился насчет денег, но относительно всего остального… мне стало только еще более тошно.

Пока говорил с Мэри, я параллельно думал о Брауни, о том, что он должен умереть. И не важно, знал он об убийстве или нет, — я просто не мог допустить даже вероятности шантажа с его стороны. К тому же он убил бы меня, если бы я не заплатил ему долг, и это для меня становилось главной мотивацией. Когда он сегодня сел с нами за стол в ресторане, у меня уже тогда промелькнула мысль, что у нас с ним обязательно дойдет до варианта: или он, или я. Или я убью его, или он меня. А сейчас я окончательно понял, что должен убить их с Ви обоих ради Клотильды.

Звонить сейчас Клотильде было бесполезно. Я должен был как-то сам справляться со своими эмоциями и со своим делом. Присев на постель, я задумался. Понимал, что убить двух человек не так-то просто, особенно если один из них — гангстер. Но разве был у меня выбор? И что я терял? Терять мне все равно было нечего. И тянуть с этим делом тоже было нельзя, потому что Брауни, зная о размерах моего наследства, постарался бы вытянуть из меня все. Даже отложи я решение этого вопроса на время, в итоге мне все равно пришлось бы к нему вернуться.

И сожалеть по поводу них обоих мне было вовсе не обязательно. Брауни просто бандит и сам выбрал себе такую жизнь. А раз выбрал, то должен был понимать, что рано или поздно его самого кто-нибудь угрохает. А Ви чуть получше обычной шлюхи и сама прекрасно знала это. Сожительствуя с гангстерами, поднимавшими на нее руку, она должна была понимать, что играет в русскую рулетку и когда-нибудь доиграется.

И тут меня вдруг осенило. Допустим, Брауни приходит домой и избивает Ви. Черт возьми, допустим! Даже, допустим, душит ее. Но на этот раз, сопротивляясь, Ви умудряется выхватить свой пистолетик (который Брауни сам заставлял ее носить в сумочке), стреляет в него и убивает. Сама она тоже умирает, но успевает убить и его. Да, убить двух человек оказалось легче, потому что я мог сделать так, будто они убили друг друга. И полиция наверняка обрадуется открыть и тут же закрыть дело по убийству в Калверте крупного бандита, так что глубоко копать, скорее всего, никто не станет. Они даже могут повесить на эту парочку и смерть Джо, если статья Монтгомери в газете всколыхнет общественное мнение. Для полиции это был бы настоящий подарок. А я бы спокойно уехал домой. Мне только нужно было теперь проникнуть в номер Брауни с имеющимся у меня ключом, избить Ви до смерти, а потом, дождавшись Брауни, убить его из ее пистолета.

Я еще раз перебрал в голове этот план на предмет каких-нибудь прорех, но он со всех сторон выглядел безукоризненно. Я не думал только об одной вещи — о том, что ни разу в жизни никого не ударил, тем более женщину. Но поступил бы я иначе, если бы принял этот факт во внимание? Когда петля затягивается у тебя на шее, ты не перестаешь дрыгать ногами, хотя от каждого такого движения она сжимает твое горло еще крепче. Петля затягивается, но ты дрыгаешь ногами до самого конца. Вот и я все равно бы сделал это — дрыгал ногами до самого конца.

Глава 22

Мне нужно было подождать несколько часов, прежде чем вернуться в отель. С убийством их обоих следовало уложиться в очень короткий промежуток времени, иначе это не выглядело бы правдоподобно. Судебно-медицинская экспертиза легко определяет время смерти, и даже если бы мой расклад мог понравиться полиции, он мог бы не устроить прессу из-за откровенных несоответствий по времени. За обедом Брауни сказал, что отправляется по делам, это означало, что он, скорее всего, вернется вечером, стало быть, мне имело смысл прийти чуточку раньше. Прийти, и ждать, и надеяться, что мой план сработает.

Я пытался скоротать время за книгой, но никак не мог сосредоточиться на тексте, непрерывно прорабатывая в мозгу мельчайшие детали. Например, брать ли мне с собой рюкзак, на случай, если придется потом срочно бежать? Или — что я буду делать, если Брауни уже окажется в номере, когда я туда приду? В итоге я решил, что рюкзак будет мне помехой, а проверить, вернулся ли Брауни, я могу по телефону. Меня смущало еще несколько десятков всевозможных маленьких моментов и деталей, но, вспомнив о деньгах и о Клотильде, я отодвинул в сторону все сомнения и даже сумел как-то сосредоточиться на книге и прочесть полстранички.

Из дома тети Элис я вышел около шести. Ни с кем не попрощался и не предупредил о своем уходе. Ужинать им предстояло без меня. До отеля «Сомерсет» я добрался пешком. Липкая духота в воздухе не рассеялась, даже когда солнце укатилось за высокие здания в центре города. На улицах было людно, стоял вечерний час пик, но в этой толпе я смотрелся как человек, вышедший прогуляться, и уж конечно не как преступник, отправившийся совершить двойное убийство. Я обливался потом, но никто бы не подумал, что это от волнения, скорее предположили бы, что от жары.

В квартале от отеля я зашел в телефонную будку и набрал номер люкса 12-2. Вытирая платком пот со лба и шеи, я ждал, когда там снимут трубку. Трубку сняла Ви.

— Алло.

— Привет, — сказал я, прикрывая ладонью рот, чтобы изменить голос. — Мистер Брауни там? Это важно.

— Нет, я здесь одна.

— А когда он придет, знаешь? Это правда важно.

— А он мне докладывает? Я, видите ли, должна сидеть тут и ждать вечно.

— Хорошо, — сказал я и повесил трубку.

В изнеможении прислонился спиной к стене телефонной будки. Кровь шумно пульсировала у меня в затылке, и я обливался потом так, что промокла вся майка и рубашка на спине и под мышками. И вовсе не из-за жары.

Вдохнув глубже, я решительно распахнул дверь будки и этим как бы отключил сознание. Теперь я был сосредоточен только на физическом действии.

Я вошел в здание отеля со стороны переулка, как научила меня когда-то Ви, и пешком преодолел подъем в двенадцать этажей. Чуть не сдох, но преодолел, и следующее, что помню, это как я оказался у двери номера 12-2. Голова у меня кружилась, по лицу ручьями тек пот. Вставив ключ в замочную скважину, я повернул его, и дверь открылась.

В номере было тихо — никаких звуков вообще. Я бесшумно закрыл за собой дверь, придержав ручку, чтобы замок не щелкнул громко. В гостиной и столовой было пусто. В столовой на обеденном столе стояла бутылка шампанского. Я не раздумывая схватил ее, сочтя, что она может пригодиться как орудие. Тяжеленькая бутылка в руке вселила в меня больше уверенности.

В коротеньком коридоре, ведшем в спальни, было темно, и в обеих спальнях тоже свет не горел. Поначалу я мог различить только контуры двух широких кроватей с ночным столиком в проходе между ними. По нему я понял, что это спальня Ви, и, стало быть, она сейчас должна находиться в спальне Брауни.

Я тихонько поскреб ногтями по стене, чтобы предупредить о своем приходе. Мне нужно было, чтобы она встала, а не лежала в постели.

Войдя в комнату, я увидел полоску света из приоткрытой двери в ванную. Сама спальня была такая же, как в нашем с Ви недавнем номере внизу — постель, ночной столик, платяной шкаф, трюмо — только эта комната была раза в два больше, и здесь нашлось место для стульев, гостиного диванчика и чайного столика. Ви была в ванной, откуда слышался плеск воды.

Зажав в руке перевернутую вверх донышком бутылку шампанского, я спрятался за дверью ванной и стал ждать.

Выйдя из ванной, Ви сразу направилась к лежавшей на постели сумочке.

Я двинулся за ней, но она меня услышала и обернулась, и я ударил ее с размаху бутылкой по скуле, прямо по тому месту, где у нее еще был синяк, оставленный Брауни. Она зашаталась и хотела удержаться рукой за кровать, но промахнулась, хотя на ногах устояла. Глухой удар бутылки получился точно таким же, как у Джо, когда он ударился затылком о кухонный шкафчик, но этот звук был еще с каким-то металлическим звяканьем. У меня промелькнула мысль, что я убиваю женщину, с которой спал в течение полутора лет, но я обрушил на нее новый удар, сломав ей нос, и она сначала рухнула на постель, а потом соскользнула с нее на пол.

Из горла ее вырывались какие-то булькающие хрипы, похожие на звуки, которые у нас получаются, когда мы допиваем остатки коктейля через соломинку. И я не мог понять, были ли это просто предсмертные хрипы или она силилась что-то сказать. Меня затошнило, и я уронил бутылку на пол. А Ви вдруг зашевелилась, пытаясь встать. Вытянув одну ногу, она как будто пыталась дотянуться ею до чего-то, что-то подцепить. И я понял, что мне придется прикончить ее, пока она не пришла в себя, причем прикончить уже просто голыми руками.

На лице ее была кровь. Я быстро закатал рукава и, схватив ее за горло, начал сжимать его, давя всем своим весом. Она дрыгала ногами и пыталась дотянуться до меня руками, но в таком положении не могла достать даже до моих плеч. Теперь из горла ее вырывались отрывистые кашляющие хрипы. Пальцы мои вдруг почувствовали, как в горле ее что-то обмякло. Она перестала шевелиться, но я продолжал душить ее, не в силах оторвать руки от ее горла. Уже тогда я понял, что совершил ужасную ошибку. Что мне достаточно было и Джо, и незачем было вешать на себя еще одно убийство. К тому же это убийство во много раз хуже. Все это происходило так мучительно долго, и эти звуки, которые она издавала, и эта ее внезапно обмякшая шея… Вынести это было просто невозможно.

Наконец я смог заставить себя разжать руки и стоял, нагнувшись и держась руками за постель, пытаясь привести в норму дыхание. Чудовищная головная боль пульсировала у меня в висках, но я старался не обращать на нее внимания. Потом я схватил сумочку Ви. Она была тяжелая, значит, пистолет там. Я расстегнул молнию и достал из сумочки пистолет. Еще никогда в жизни я не стрелял в живых людей, но меня учили стрелять по мишеням в тире в Голливуде, так что об огнестрельном оружии я все же имел представление. Я прикинул место, где Ви могла бы бросить сумочку, когда якобы сумела достать из нее пистолет, и бросил ее там.

Потом я отошел в сторону, чтобы полоска света из ванной осветила мне картину происходящего. Ви лежала почти в той же позе, в какой лежал тогда Джо. Бутылку шампанского я хорошенько протер со всех сторон на предмет отпечатков пальцев. Кстати, ладони и запястья у меня почти не были запачканы кровью. При одной только мысли о том, что я так хладнокровно об этом думаю, меня чуть не вырвало. Стоять у меня уже не было сил, да это и не требовалось, потому что я должен был застрелить Брауни из того положения, из какого это могла сделать Ви. Вообще с Брауни все должно было быть сложнее, чем с Ви, потому что он должен был увидеть меня до того, как я выстрелю. Увидеть и приблизиться.

Я опустился на пол рядом с Ви, прислонился головой к постели и стал ждать. Уже через пять минут холодный воздух из кондиционера высушил на мне весь пот, оставив ощущение липкости и зябкости. Меня даже знобить начало. Но я сидел с пистолетом в руке и ждал.

Глава 23

Ждал я, казалось, целую вечность, хотя на самом деле всего только час, если не меньше. Плакать я перестал уже минут через десять, и даже оставшаяся в руке мышечная память о бутылке и нанесенном ею ударе начала ослабевать, так что я даже уже не мог точно сказать, осталось у меня это ощущение или мне только мерещится. Зато я отчетливо ощущал пистолет в своей руке — он прямо-таки жег мне руку.

Вы наверное сочтете меня сумасшедшим, если я скажу вам, что начал разговаривать с Ви. Не мысленно, а вслух разговаривать. Я знаю, это выглядит как безумие, но, если вы окажетесь в моем положении, то я на вас посмотрю. В общем начал я ей рассказывать всякие старые истории — как познакомился с Куинн, как мы с ней влюбились друг в друга, как потом у нас дошло до ненависти и даже до драк. Рассказывал я о Клотильде, и мне очень хотелось плакать, однако я сдерживался. Я наобещал Клотильде столько всего и ни одного обещания в общем-то не выполнил. Я по-прежнему любил ее больше всего на свете и, возможно, именно поэтому держался от нее как можно дальше. По крайней мере, так я рассказывал об этом мертвой Ви, хотя и не знаю, было ли это правдой. И себе я то и дело напоминал, что деньги Куинн пойдут на клинику Клотильды и что ради этого все и затевалось. (То есть, как видите, я не был безумен, я очень хорошо понимал, что делаю).

Потом вдруг раздался резкий стук в дверь, и все мои мысли замерли. Потом новый стук, еще более резкий.

Это, должно быть, был Брауни. Он же отдал свой ключ Ви, а второй ключ был у меня. Получалось, что я должен его впустить, но это полностью разрушило бы мой план. Нет, я мог и так повесить на него убийство Ви, он бы сразу стал подозреваемым номер один. Но полиция была у него в кармане, и он наверняка знал, как избавиться от тела, не привлекая к этому полицию. Ради этих денег, необходимых для лечения Клотильды, я должен был убить их обоих.

Он продолжал колотить в дверь и теперь уже кричал:

— Открывай, Ви!

Я поднялся с пола, подошел к двери, держа пистолет в опущенной руке.

— Если ты сейчас же не откроешь, я тебя отметелю так, что ты себя в зеркале не узнаешь!

Эти его крики мне были очень даже на руку. Люди потом могли подтвердить, что он угрожал ей. Я прильнул к двери и посмотрел в глазок.

Лицо Брауни в глазке было выпуклым и напоминало луковицу. Рядом с ним стоял коренастый амбал, почти лысый, если не считать кустистой растительности повыше висков. То есть их было двое — для меня ничего хорошего. Как я должен был с ними справиться — с двумя-то?

Они о чем-то посовещались, и Брауни крикнул уже в последний раз:

— Ну приготовься, стерва, я на тебе живого места не оставлю!

И они ушли.

Я стоял, прильнув к дверному глазку, и лихорадочно соображал, что мне делать — пойти последить за ними, или остаться здесь и переждать, или вообще смыться. Грудь у меня словно сковало, а пистолет я сжимал в руке так крепко, что ногти впились в ладони.

Не успел я принять никакого решения, как эти двое уже вернулись. У Брауни в руке был ключ, и он уже взялся за дверную ручку.

Я бросился в спальню и занял свою прежнюю позицию на полу рядом с телом Ви. Все, что мне оставалось, это придерживаться своего плана и по ходу дела импровизировать.

Дверь в номер с грохотом распахнулась, и Брауни из гостиной крикнул:

— Ви, скажи спасибо, если ты в душе, а иначе… — Он осекся на полуслове. — Так, а где шампанское?

Мне было слышно, как он ходит по номеру. Но звук был отдаленный — наверное доносился с кухни.

— Ви! Давай вылезай! И зря ты выжрала мое шампанское!

Я ждал. От напряжения у меня опять бешено заколотилось сердце, кровь пульсировала в затылке, и от головной боли уже раскалывался череп. Пистолет был снят с предохранителя, и я держал его наготове.

— Я убью тебя!.. — Он осекся на полуслове, когда, нащупав выключатель, зажег в комнате свет. Я сидел в полоске света из ванной, поэтому резко включившийся верхний свет не ослепил меня. — Что за… — Брауни шагнул ко мне, потянувшись к кобуре под мышкой.

Понимая, что второго шанса мне не представится, я выстрелил в него. Выстрелил ему в живот — то есть туда, куда выстрелила бы ему Ви. По рубашке его моментально расплылось кровавое пятно, и я выстрелил снова в то же место, а потом еще раз.

Шатаясь, он еще шел на меня, но пистолета так и не успел вытащить. Я быстро поднялся с пола, приготовившись к нападению другого человека, который вот-вот должен был появиться из гостиной.

Брауни, шатаясь, пролетел мимо меня вперед и рухнул прямо на Ви.

— Какого черта?.. — Он посмотрел на свой раненый живот. Кровь капала на ковер и на ноги Ви. — Вот ублюдок!.. — В голосе его слышалась натуга, и в нем совсем нельзя было узнать того сильного, властного человека, которого я видел днем за обедом или даже еще минуту назад. В комнате стоял противный запах. Не знаю чего — возможно, испражнений или мертвечины, и, конечно же, еще порохового дыма.

Но другой человек почему-то не заходил в комнату. Я вообще не слышал в номере больше никаких звуков.

Я безмолвно наблюдал за Брауни. Мне нужно было убедиться, что он мертв, и потом убираться оттуда. Я пока не знал, куда делся его телохранитель, но боялся, что звуки выстрелов мог услышать кто-нибудь другой.

Наконец я решил действовать — присел на корточки, вытер пистолет о блузку Ви и вложил его ей в руку.

Брауни, бледный, как полотно, наблюдал за моими действиями. Когда я встал, он накренился набок и упал рядом с Ви. Его невидящий взгляд был устремлен в потолок. Кровь из раны на его животе, булькая, вытекала на ковер и уже образовала лужицу. Дыхание его было прерывистым, и эта картина меня удовлетворила.

Не оглядываясь, теперь уже безоружный, я вышел в гостиную. Там никого не было.

Я вышел из номера в коридор и посмотрел в сторону лифтов. Там, где-то посередине между номером и лифтами, стоял тот самый коренастый амбал. На лице его обозначился вопросительный знак, он на секундочку замер, а потом бросился ко мне.

Я метнулся к двери пожарного выхода, слыша за спиной его «Стой!».

Но я несся сломя голову по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек сразу. Я уже был на одиннадцатом этаже, когда на двенадцатом распахнулась дверь пожарного выхода и в спину мне донеслось:

— Эй, ты! Стой!..

Но я продолжал уносить ноги и, только на следующем этаже посмотрев наверх, обнаружил, что меня никто не преследует. Тогда я продолжил бегство, даже не задумываясь над тем, куда делся коренастый амбал.

Наконец я вырвался на улицу, где уже было темно и все так же душно. В груди у меня все горело, в горле пересохло, а дрожащие ноги то и дело пронзала противная жгучая боль. Мне нужно было поскорее убраться от этого места, лучше всего взять такси, которое гарантированно можно было найти на стоянке у главного входа в отель. В тот момент я совсем не думал о таких вещах, как алиби, свидетели и все такое прочее, я просто уносил ноги, спасая свою жизнь.

Выскочив из-за угла, я бросился к швейцару на бегу, но тут же увидел перед подъездом машину Брауни, на которой мы с Ви ездили домой к Джо, где устроили пожар.

— А, все, отлично! Мистер Брауни же сказал, что машина будет подана! — крикнул я швейцару и забрался на водительское сиденье.

Когда я заводил двигатель, из дверей отеля выскочил амбал, по-видимому, решивший обогнать меня на лифте.

— Эй!.. — кричал он. — Стой!..

Двигатель у меня завелся, и я резко рванул с места, завернув сразу за угол и успев перед светофором выскочить на Джордж-стрит.

В центре города в этот час машин почти не было, и я гнал по пустынной улице в сторону Вашингтон-Хилл. Но домой к тете Элис мне соваться было нельзя — там меня бы сразу нашли, — поэтому я проскочил мимо монумента, мимо университета, мимо Андервуда и дома Куинн и Джо, и только уже почти на самом выезде из города я вдруг сообразил, что не могу сейчас просто так уехать. Мне еще надо было встретиться с Палмером и убедиться, что деньги поступили в правильном направлении.

То есть мне надо было как-то продержаться до утра.

Глава 24

Ночь я провел в машине на стоянке перед бензоколонкой, где неизвестная машина не могла вызвать подозрений. Поспал я совсем немного. За мной сейчас гонялась целая преступная группировка Брауни, и от одной только этой мысли сон как-то сразу пропадал.

Когда взошло солнце, я закрылся в телефонной будке рядом с бензоколонкой и нашел в телефонном справочнике номер Палмера-старшего. Голос у него спросонок был громкий.

— Мистер Палмер, это Шем Розенкранц.

— Шем, у тебя все в порядке?

— Мы можем встретиться сегодня утром у вас в офисе?

— Но сегодня же суббота, сынок!

— Мне нужно срочно уезжать из города.

— А до понедельника это не может подождать?

— Нет, сэр. — Я не стал ему ничего объяснять, а он не стал ничего расспрашивать.

Потом была тягостная для меня пауза, я даже подумал, что он повесил трубку, но он наконец сказал:

— Я сейчас выезжаю.

— Спасибо.

Он повесил трубку.

Я приехал туда раньше Палмера. Центр города был на удивление пустынным даже для субботнего дня, и я был там как мозоль на ровном месте, пока ждал Палмера. Это было очень неприятное чувство, и к нему еще примешивалось опасение, что из моей затеи ничего не выйдет. Головорезы Брауни найдут меня где угодно и убьют, а деньги повиснут в воздухе, привязанные к неутвержденному завещанию, и Клотильде придется доживать свой век в государственной больнице. В общем, вся эта история меня так уже утомила…

Я даже не знаю, что бы я в тот момент сотворил, если бы не появился Палмер.

— Доброе утро, — сказал он, уже держа наготове ключ.

Я тоже поздоровался, и мы молча поднялись в его офис.

Палмер включил свет в приемной, где я был вроде бы совсем недавно, но казалось, что целую вечность назад. Потом через темный конференц-зал он провел меня в свой кабинет, где было светло, но он все равно щелкнул выключателем. На огромном письменном столе по краям лежали аккуратные стопки документов, вдоль стен — шкафы с многочисленными фолиантами в кожаных переплетах, точно такие же, какие я видел в конференц-зале, когда зачитывали завещание Куинн.

Он сел за свой рабочий стол, придвинул к себе ближайшую к нему стопку с документами и без труда нашел в ней нужную папку. Махнув ею в сторону кресел по другую сторону стола, предложил мне присесть.

Я сел и стал ждать.

— Как я уже говорил тебе на днях, о завещании Куинн уже не идет речи, — начал он. — Будучи отцом Джо, ты наследуешь за ним, поскольку имущество Куинн перешло к нему и поскольку у него нет детей. Элис, конечно, может проявить недовольство, но я не думаю, что у нас будут с этим какие-то проблемы.

— Сколько времени это займет?

— Поскольку ты до этого не был упомянут ни в каких документах, процедура утверждения завещания займет от четырех до шести месяцев, и часть наследуемого состояния уйдет у тебя на уплату налогов, но в итоге у тебя на руках останется чуть больше полутора миллионов.

Вот оно, значит, как. Полтора миллиона долларов. За это стоило бороться. И я наконец буду свободен. Правда, за мной сейчас охотится целая банда. Медленно выдохнув, я сказал:

— Я хочу составить завещание.

— Поэтому я тебя и приглашал к себе. — Из ящика стола он достал какой-то отпечатанный на машинке документ, состоявший, похоже, из нескольких страниц. — Поскольку ты спешишь…

— Да, извините…

Он жестом отмахнулся.

— Вот тут у меня болванка, образец, мне потом надо будет только вписать туда имена и реквизиты. Все будет напечатано и готово к понедельнику.

— А нотариальное заверение нам нужно? Я не могу ждать до понедельника.

— У тебя все в порядке? — поинтересовался он, по-отечески озабоченно изогнув брови.

Но я только молча поджал губы.

— Это как-то связано с той твоей знакомой женщиной и гангстером, не так ли? Я читал сегодня утром в газете. Там написано, что ее подозревают в убийстве Джо. Все-таки есть на свете божья кара, хотя… избивать вот так вот до смерти… — Он сокрушенно покачал головой.

А я тупо кивал, не в силах произнести хоть слово.

— Прости, сынок, — сказал он. — Деньги в таких случаях не бывают утешением, но все же хоть как-то…

Я снова кивнул.

— А насчет нотариуса не беспокойся. Зачем он нам нужен, если я знаю тебя тысячу лет? Я знаю, что ты это ты, я знаю твою подпись. Учитывая обстоятельства, мы все это заверим у нотариуса и без тебя. Мы должны все делать для удобства наших клиентов. А сейчас…

И он пустился в перечисление деталей. Все мои активы (включая состояние, полученное мною от Джо) должны были перейти к Клотильде в случае моей смерти. Ее имя Палмер собирался вписать в соответствующие строки завещания. К тому же она уже была бенефициаром в моем документе на страхование жизни. Я попросил его также включить в мое завещание еще один пункт — об управлении ее деньгами по доверенности, на случай если ее признают недееспособной — и мы вместе внесли этот пункт в болванку завещания. Я также позаботился о пунктах относительно моих обязательств перед Огером и Пирсоном, мои долги которым должны были быть выплачены из моего состояния, после чего я подписал само завещание и еще целый ворох документов, и Палмер сделал то же самое и сказал, что попросит сына оформить документ в надлежащем виде к утру понедельника. Весь этот процесс занял у нас чуть меньше часа.

Когда мы закончили, он встал вместе со мной и пожал мне руку.

— Очень запутанное получилось дело, — сказал он.

— Да уж…

— Да уж, — эхом повторил он с грустью в голосе и глядя при этом куда-то в сторону. Потом делано улыбнулся, протянул мне руку и сказал:

— Надеюсь, все будет хорошо.

Я пожал его руку и выдавил из себя болезненную улыбку.

— Мистер Палмер…

— Фрэнк, — поправил он меня, все еще держа мою руку.

— Да, Фрэнк. Знаете… я даже стесняюсь спросить… Не могли бы вы ссудить мне некоторую сумму, чтобы я мог добраться обратно в Сан-Анжело? У меня совсем нет сейчас денег, а мне срочно нужно вернуться назад к Клотильде.

Он заморгал немного растерянно, как-то странно ухмыльнулся, но, отпустив мою руку и кивнув, сказал:

— Ну разумеется.

Выдвинув средний ящик стола, он достал оттуда чековую книжку.

— Чеком устроит?

Я сразу подумал, что обналичить чек где-то за городом или, тем более, за пределами штата будет не просто, а рисковать и оставаться в городе дольше я тоже не мог, поэтому попросил:

— А нельзя ли наличными?..

Он опять заморгал, и вид у него был озадаченный. Все это напоминало мне мои подростковые годы, когда я клянчил у папаши пятьдесят центов на то, чтобы сводить девочку в кино и угостить ее лимонадом. И точно так же, как мой папаша, Палмер сейчас полез в карман и достал оттуда деньги. Только это была не горсть монет, а солидная пачка купюр, стянутая резиночкой. Он оттянул резиночку и отделил примерно полпачки. Пересчитал деньги дважды и сделал запись в папке с названием «Авансы». Потом, всего лишь с секундным колебанием, протянул деньги мне.

— Береги себя, Шем.

— Спасибо, Фрэнк. Вы просто спасли мне жизнь. — Чувствуя себя полным дерьмом, я убрал деньги в карман, но теперь испытал еще большее облегчение. — Я обязательно верну…

Он жестом отмахнулся.

— Мы пока не знаем точно, какая будет сумма наследства, но точно знаем, что это будет больше, чем несколько сотен долларов. Мы вычтем эту сумму из твоего будущего состояния, так что в итоге никто никому не будет должен.

Я молча кивнул. Он вывел меня из кабинета и у лифта снова пожал мне руку, а когда двери лифта уже закрывались, помахал мне.

Глава 25

Потом я пустился в бега. Хотя мои шансы удрать от людей Брауни и были невелики. Если он был так близок с Хьюбом Гилплэйном, чтобы перекупить у него мой долг, то мне следовало приготовиться к тому, что за мной будут охотиться их люди по всей стране. Если у них что-то сорвется, то я буду в безопасности, но если они меня разыщут, то… В общем, я пустился в бега.

Первую ночь я провел в маленьком мотеле на обочине Сороковой трассы. Стандартный такой мотелишко, каких миллионы по всей стране, и, кстати, почти пустой. Служащий мотеля, совсем еще мальчишка, лет шестнадцати, не больше, даже не взглянул на вымышленное имя, которое я оставил в журнале регистрации. Придя в свой номер, где, хоть и пахло плесенью, но было довольно чисто, я сразу же плюхнулся на постель прямо в одежде, поскольку переодеться мне было не во что, и долго лежал, уставившись в потолок и предаваясь размышлениям.

О чем я размышлял? Ну, например, о том, что хочу умереть. Смерть была единственным надежным способом избавиться от полнейшего физического и морального измождения, в котором я пребывал. Еще я размышлял о той девушке, моей любовнице, которую зверски убили, и о том, как оказался первым, кто обнаружил ее мертвой. Эта страшная картина, этот запах… А ведь на ее месте могла оказаться Клотильда. И я задумался над тем, почему мне довелось видеть столько мертвых, жестоко убитых людей. Нет, конечно, последние несколько были убиты мною, об этом я не забывал, но все равно мне казалось, что я видел их слишком уж много. И это почему-то не кончалось, и мне приходилось жить с этим.

Я твердил себе, что все наверняка обернулось бы по-другому, если бы со мной была Клотильда. Если бы я не связался со шлюхой, ничего этого не было бы. Во всем была виновата Ви. Особенно в том, что я содеял под конец. Она бы сделала со мной то же самое, если бы я предоставил ей такой шанс. А вот Клотильда уберегла бы меня от всего этого.

Позвонить из номера было нельзя, для этого пришлось бы тащиться к пареньку-дежурному, но мне этого конечно же не хотелось. Тогда я решил написать письмо, вернее даже несколько писем. Но в номере не было никаких писчих принадлежностей — не того разряда заведение.

Пришлось мне плестись к дежурному пареньку. Он выдал мне бумагу и ручку, и я еще попросил у него конверты с марками, для чего ему пришлось встать. Он недовольно закатил глаза, но все же выдал мне и конверты, и марки.

С этой добычей я вернулся в свой номер и накропал три коротеньких письмеца.

Первое было для Клотильды, и в нем говорилось, в сущности, только об одном — что я люблю ее. В общем, больше-то сказать и не о чем, поэтому я оставлю это письмо в стороне.

Второе письмо я адресовал тете Элис. В нем я извинился за то, что не поужинал с ней тогда, хотя она очень хотела о чем-то поговорить со мной. Объяснял сложившимися обстоятельствами необходимость срочно покинуть город, сожалел, что не успел поблагодарить ее за все, и попросил выслать мой рюкзак с вещами в Сан-Анжело, пообещав оплатить почтовые расходы и вскоре написать ей. Перед тетей Элис я искренне чувствовал себя виноватым, но исправить что-либо уже не мог.

Третье письмо далось мне труднее всего. Оно было предназначено Тэйлору Монтгомери. Мне хотелось сказать ему, как мне понравилось с ним работать и как много значили для меня те моменты. Каким окрыленным я себя почувствовал — и не только из-за совместного писательского труда, но и, главным образом, благодаря его пламенной юношеской душе, его искреннему интересу и уважению ко мне — единственной вещи, способной порадовать старика вроде меня. Я чуть было не признался ему, что он стал мне почти сыном, но я все-таки сдержался, потому что это было бы уже слишком, да и как вы напишете такое человеку, с которым знакомы неделю? В общем, письмо получилось ужасно сумбурным, и я исписал целых три листа с обеих сторон, но все же запечатал его в конверт, не перечитывая и не внося никаких исправлений.

Спал я в ту ночь очень плохо, но все-таки как-то сумел отдохнуть.

А потом была неделя бесконечных мотелей, пустынных шоссе, бензоколонок и придорожных столовок. Я шарахался от людей, потому что в каждом из них мне мерещился посланец банды, разыскавший меня, чтобы застрелить. После каждой такой встречи меня трясло, и я по нескольку раз на дню находился в полуобморочном состоянии и в предвкушении нового страха.

Но когда это наконец произошло, я догадался мгновенно.

Я перекусывал в одной забегаловке в Айове. Вообще те места представляли собой бескрайние кукурузные поля и синий простор небес. На стоянке было настоящее столпотворение машин. Внутри все столики и половина мест за стойкой бара были заняты. Среди этой галдящей толпы сновали горластые официантки с кофейниками и подносами.

Я нашел себе место с краешку стойки и заказал кофе с пирогом, но меня так мутило, что все это просто в меня не лезло. Когда очередной вошедший посетитель — мужчина в синем костюме — направился прямиком в туалет, мне показалось это странным, и я загляделся на него, а когда повернулся, то рядом со мной уже сидел другой мужчина в костюме. Я никогда не встречал его раньше, но миллион раз видел этот типаж в кино, ну просто один в один, вплоть до бриллиантовой булавки в галстуке.

Но я почему-то не испугался, меня это даже самого удивило. Примерно то же самое происходило со мной, когда я убил Ви и Брауни и когда в моем мозгу словно опустилась какая-то заслонка, и я целиком и полностью сконцентрировался только на физических действиях.

Я замер, молчал и старался не смотреть в его сторону.

Первый мужчина вышел из туалета, тогда второй соскользнул с табурета за стойкой и тоже направился в туалет, а первый тут же занял его место. Он посмотрел на меня, но так, как смотрят друг на друга случайные соседи по стойке бара. Заказав себе содовой, он опять посмотрел на меня, но на этот раз, как мне показалось, более многозначительно.

Я отхлебнул из своей чашки — кофе мой уже остыл. Потом я соскользнул со своего табурета и направился к выходу. Я был на полпути к двери, когда человек сзади окликнул меня:

— Привет, Шем!

Я помедлил всего лишь секунду, но тут же понял, что этим и выдал себя. Быстрыми шагами я вышел за дверь и бегом бросился к своей машине. Через окно я видел, как тот человек побежал в туалет за своим компаньоном, и я, воспользовавшись моментом, успел завести машину, задним ходом вырулить на трассу и рвануть по ней на полной скорости, пока они не выбежали из кафе.

Минут через пять я увидел в зеркале заднего вида своих преследователей и понял, что мне от них не оторваться. У меня была хорошая машина, и я гнал на полной скорости, но они все равно настигли бы меня — не сейчас, так позже — ведь они знали, где я, и это было для них главное.

Я смотрел в зеркало заднего вида больше, чем на дорогу. Мои преследователи неотрывно маячили сзади.

Наверное я должен был думать тогда о Клотильде, о Джо, обо всем, что я натворил, и о том, как мне было дурно в тот момент, как я измучился и устал от всего этого — ну, словом, обо всем, что может прийти в голову человеку в моем тогдашнем состоянии. Но я об этом не думал. Я не думал вообще ни о чем. Я просто увидел полосу земляной грязи рядом с обочиной и резко вырулил на нее. Я вывернул руль, и машину начало швырять из стороны в сторону и занесло в кукурузные поле. Высокие жесткие стебли с початками хлестали по боковому стеклу. Я крутил руль и переключал передачи и умудрился, описав петлю, вырулить обратно на дорогу в направлении, противоположном тому, в каком до этого двигался.

Машина моих преследователей теперь была ближе ко мне, но нас все еще разделяло несколько сотен ярдов.

Я опять переключил передачу, надавил на педаль газа и поехал навстречу своим преследователям прямо по их полосе.

Не знаю, что они в тот момент подумали по поводу моих действий, но разворачиваться как будто не собирались.

Я словно врос в руль, как будто этим мог увеличить скорость. Я все ниже и ниже пригибался к рулю, и вдруг на моем лице заиграла улыбка. Да, да, моя коронная широченная и на сто процентов неподдельная улыбка. Представляете? Я улыбался и неотрывно следил за своими преследователями, ожидая хотя бы малейшего намека на то, что они намерены свернуть. Потому что, если бы они не выдержали и отвернули в сторону, то я бы тоже отвернул. Насчет этого у меня не было никаких сомнений — я просто шел на таран. Они выследили и догнали меня, но теперь я был готов к этой встрече.

Я гнал на полной скорости и улыбался.

Ариэль Уинтер

СМЕРТЬ СТОИТ ЗА ДВЕРЬЮ