Я перелезаю к ней на другую сторону. Обнимаю, а ее всю трясет от рыданий. Я баюкаю ее в руках и думаю о том, какой же я придурок. Она немного успокаивается. Смотрит на меня сердито. Надулась, как индюшка. Ее вид почему-то меня смешит. Я улыбаюсь.
– Тебе смешно? Ах, тебе смешно? – Она вот-вот взорвется. Я прижимаю палец к ее губам.
– Я дурак, дурак. Прости меня. Прости, Пряничная девочка. Просто… Я хотел бы, чтобы ты была счастлива. Ты значишь для меня все. Ты – как солнце. Дала мне свет. И тепло. До тебя я не видел этого. Ты сделала для меня очень много, а я… Я ничего не дал тебе в ответ. Я не могу подарить тебе счастье. Не могу дать тебе по сути ничего. Я бедный, как церковная мышь. Живу в доме со стенами из глины и соломы. А еще и больной на голову. Злобный, кусачий, блохастый пес.
Она улыбается. И от этой улыбки вокруг вдруг резко теплеет.
– Если ты – блохастый пес, значит, мое счастье – делить с тобой твою конуру. Будем вместе глодать кость. Я останусь с тобой. Я никуда не уеду. Не прогонишь.
Мы сидим, обнявшись, впитывая тепло друг друга. Про себя я отсчитываю секунды – когда считаешь время по секундам, оно проходит медленнее. Этого я и хочу – замедлить время. Хочу провести так всю жизнь. В объятиях с Ханной. Она удивительная. Я вижу в ней проблеск к той, другой жизни, которую я никогда не знал. Она как зеркало, через которое я вижу другой мир.
– И сколько у нас времени? – спрашивает Архип, слишком сильно ударяя по груше – цепь противно лязгает и скрипит.
Архип только пришел со смены, и мы ушли на балкон. Я не принимаю участия в нашей ежедневной тренировке – давление низкое, кружится голова. Не понимаю, как у Архипа хватает еще сил на тренировку после тяжелой работы!
Архип притащил мне большой стул, и я развалился в нем, как в кресле. Смотрю с балкона, как по двору носится детвора, и пью молоко с сахаром.
Здесь, на балконе, я наконец-то понял, на что я злюсь больше всего.
Все проблемы я привык решать в драках.
В борьбе я не привык сдаваться, я не пасовал даже перед противниками, которые намного выше и крупнее меня, а тут… Неужели я струхну перед какой-то штукой в голове в диаметре не превышающей пяти миллиметров?! Ох, если бы эта болезнь была человеком… Я бы раздробил ему велосипедной цепью коленные чашечки. Сгрыз бы уши и вырвал бы почки. Но, к сожалению, эта маленькая гадина сидит в моем мозгу – и я не смогу вызвать ее на бой. Она сидит во мне, и я не могу победить ее привычным мне способом. И именно это меня невыносимо злит.
– Я не знаю, сколько у нас времени… – отвечаю я.
– Ну, когда эта штука вырастет настолько, чтобы можно было провести операцию? Месяц? Полгода? Год, два?
Архип раздает удары и прыгает на месте, изредка отступая на несколько шагов по кольцу вокруг груши.
– Не знаю, но не думаю, что через месяц. Думаю, что год… Или два.
– Отлично! Значит, есть время. Потуже затянем пояса, начнем копить.
Я стискиваю стакан почти до хруста стекла.
– Я не хочу этого. Не хочу, чтобы вы из-за меня угробили свои жизни, Архип. Все чаще думаю о том, что всем было бы лучше, если…
Он подходит и сурово смотрит на меня. Не дает закончить фразу.
– Я не узнаю тебя, дружище. Где мой старый друг? Который любил жизнь до кончиков пальцев? Что-то это за унылое говно передо мной? Верни мне моего друга, иначе я сейчас тебя побью!
Он дает мне щелбан по уху – не больно, но обидно.
– Эй! – Я вскакиваю с места, хочу толкнуть Архипа, но он отбегает в сторону.
– Хе, давай, нападай! Что, не можешь? Силенок мало?
Он снова подбегает ко мне и дает щелбан в лоб.
Я рычу и бросаюсь на него, впечатываю в стену.
– Вот так! – радостно кричу я.
– Это еще не победа! – Он ловко уворачивается и вдруг оказывается сзади – дает мне пинок и отбегает в сторону, прячется за грушу.
С низким давлением я не могу так же быстро реагировать – чувствую себя медлительной черепахой.
– Я не сдамся! – кричу я и снова иду на таран, и мы сцепляемся в клубок и валимся на пол.
Поза дико неудобная, Архип будто рвет меня на части, но я оказался сверху и не собираюсь отступать!
– А-а-а, Архип, ты мне сейчас сухожилия вырвешь нахрен!
– Кит, не тычь мне потниками в рожу!
– Сейчас подохну! Ты мне грудину проломил, у меня как будто кость в легких торчит!
– Не сдавайся, малыш! Не смей сдаваться! – кричит Архип из нашего клубка то ли со слезами, то ли с радостью.
Мы кричим, ругаемся, катаемся кубарем по балкону, сшибая все на своем пути: стул, стаканы с молоком… Потом, расцепив клубок, гоняемся друг за другом по балкону, раздавая пинки и щелбаны, – в этой игре я явно проигрываю…
– Не всем суждено быть бойцами, малыш! Некоторые уже родились для того, чтобы вскоре сдохнуть! Помнишь это правило? Кто ты, Брык? Кто же ты? Боец или нет? Или ты рожден, чтобы сдохнуть?
Архип толкает и прижимает меня к стене. Больно сдавливает руками голову, кричит в лицо:
– Бей или беги – какой путь выберешь ты, малыш? Достоин ли ты носить имя своего отца, Брык? Если бы он видел тебя сейчас, гордился бы он тобой? Я думаю, нет. «Ты – говно, сын», – вот что бы он тебе сказал. Не смей даже думать о смерти. Не смей сдаваться. Бей или беги, малыш. Что выберешь?
Подумав чуть-чуть над его словами, я отталкиваю его.
– Бей! – радостно кричу я.
Я не сдамся!
Глава 8. Ханна
Лежу на кровати, сжимаю в руках конверт. Рассматриваю ноты на обоях. Пытаюсь отсрочить время. Но я уже и так слишком задерживаю его – на месяц точно.
Две недели назад, в начале июня, пришло письмо из Studienkolleg, колледжа при одном из немецких университетов. Я не говорила родителям и даже не открывала конверт. Приняли меня или нет – это неважно. Важно то, что сейчас наступил день X, – мне надо отдать родителям конверт и сказать, что я никуда не поеду. Если ответ в письме будет отрицательным, это не имеет значения. Будут приходить письма из других Studienkolleg, и какой-то уж наверняка меня примет. Сказать надо сейчас…
На днях из Германии приезжает в гости тетя Паула, и мне надо сообщить родителям о своем решении до ее приезда, а то тетя прилипнет к маме, и я не смогу поговорить с родителями наедине. Сейчас самое подходящее время – я должна им сказать, и так как все следующие дни они будут заняты тетей Паулой, на меня не слишком будут ругаться и обижаться. Никаких нудных бесед точно не будет. А потом, когда тетя уедет, родители уже поостынут…
Встаю с кровати и делаю шаг.
И еще один… И еще.
Как родители отреагируют? Накажут меня? Запрут в комнате? Я почему-то уверена, что этого не будет. Они будут рассержены и будут долго и нудно говорить со мной, как со взрослой, пытаясь вправить мои поехавшие мозги обратно. Они никогда на меня не кричали. И никогда не пороли. Да и вообще ни разу не принуждали к чему-то силой.
Мама с папой в гостиной смотрят телевизор.
Сердце стучит… Так не хочется начинать этот разговор – сейчас родители кажутся такими умиротворенными. Не хочу их расстраивать.
– Мам, пап… – Я осторожно сажусь на краешек дивана.
– Что, Ханна? – спрашивает папа. – Ты помыла руки после улицы?
– Да. Три раза. Мам… Пап… Я хотела поговорить с вами.
– И о чем же? – Папа делает громкость тише, собираясь послушать, что я скажу, но все еще смотрит в телевизор, а не на меня.
Я протягиваю им конверт. Родители вскакивают с мест.
– О боже, Ханна! Это письмо из колледжа! И ты молчишь? И даже не открыла? Они прислали бумажный ответ и даже не выслали письмо по электронной почте! Когда оно пришло? Ну-ка открывай!
Они окружили меня и с нетерпением смотрят, как я открываю конверт. На самом деле письмо по электронной почте пришло месяц назад… Но я быстро удалила его из почты, чтобы родители не увидели, – тогда я еще была не готова сообщить им новость.
Трясущимися руками я открываю конверт. Читаю строчки…
– Это приглашение, – шепчу я. – Меня приняли.
– Ура! – Мама с папой подпрыгивают и начинают скакать по комнате. Ох, лучше бы ответ был отрицательный… Тогда мои следующие слова причинили бы родителям не такую сильную боль.
– Меня приняли, но я никуда не еду, – говорю я очень тихо, надеясь, что меня никто не услышит.
– Конечно же едешь! О чем это ты? – Мама с удивлением смотрит на меня. Они с отцом перестают прыгать.
– Не еду, – говорю я. – Я останусь здесь. Закончу местную школу. Параллельно хочу пойти работать. Я уже звонила в булочную Финке, там готовы меня взять младшим пекарем. У них хорошие условия.
Мама от неожиданности плюхается на диван.
– Дочь, о чем ты говоришь? Какой пекарь? Ты едешь в Германию учиться! – Папа слегка повышает голос.
– Я. Не еду. В Германию. Учиться. Я. Остаюсь. Здесь.
– Но… Ты же так хотела уехать! Учеба – это твое решение… – растерянно говорит мама.
– Нет. – Я качаю головой. – Это ваше решение. Вы все решили за меня, спланировали на долгие годы всю мою жизнь. Простите, что не сказала вам раньше, я боялась… Но я решила построить свою жизнь по-другому, мам, пап. Я хочу остаться здесь.
– Что тебя так держит здесь, в этой глуши? Здесь у тебя даже толком нет друзей…
– Здесь у меня есть любовь. – Я приступаю к самой сложной части своего рассказа. – Мам, пап. Я люблю одного молодого человека. Он живет здесь. И я хочу остаться с ним.
Мама с папой переглядываются. Я замечаю легкое подобие улыбки на их губах.
– Ханна, присядь. – Мама сажает меня на диван, берет мою руку в свои, гладит по ладони. – Этот юноша, откуда он? Тоже из Германии? Или он англичанин? А может, француз? Он же тоже не навсегда останется здесь – придет время, и он уедет в свою страну учиться. И ты здесь останешься одна и будешь жалеть о том, что не уехала…
Я набираю в грудь побольше воздуха.
– Он никуда не уедет. Он из Чертоги.
– Откуда?! – Мама резко отталкивает мою руку.