– Он – с той стороны? – Голос папы меняется, становится холодным и отстраненным.
– Да. Он из тех людей, которых вы обычно зовете Schund, – отвечаю я лишенным эмоций голосом так, будто выношу приговор.
– Нет, этого не может быть, – папа нервно ходит по комнате. – Это просто немыслимо!
– Ханна, ты же шутишь, правда? Ведь это же неправда? – Мама смотрит на меня с надеждой.
Я лишь мотаю головой.
– Это правда. Я люблю его. Я люблю Кита, – с каждым произнесенным словом я чувствую, как становлюсь смелее. – Он не такой, как вы считаете. Он добрый, очень хороший, и я хочу быть с ним.
Мама закрывает рот ладонью и всхлипывает.
– Нет, это просто глупости. Как моя разумная дочь могла опуститься до такого уровня? – Я слышу нотки обиды в голосе папы. Знаю, что подвела своих родителей. – Как ты вообще могла связаться с парнем из Чертоги? Где вы умудрились познакомиться? За что мы платим охране?
– Мам, пап. Этот мальчик из моего детства. Мы дружим с ранних лет, познакомились в наш первый приезд сюда. Он очень добрый ко мне. Его зовут Кит. И он… Он болен. Чтобы вылечить его, нужны деньги, которых у него нет. Его отец и старший брат погибли при взрыве. У него остались только мать, лучший друг и я – из тех, кто может помочь. Я не полечу учиться в Германию. Я останусь здесь и буду работать. Я соглашусь на предложение Финке. Буду работать в их булочной, чтобы понемногу копить на лечение Кита. Хочу, чтобы он был здоров.
– Карл! Карл! Воды! Воздух… Кружится голова…
Мама опускается на диван.
– Катарина! Катарина! – Папа в один прыжок оказывается у дивана.
Уже через минуту я машу на маму полотенцем, папа садится на диван и подносит к ее носу сильно пахнущую ватку.
– Смотри, что ты наделала! – строго говорит папа. – Довела свою мать до инфаркта!
Маме становится лучше. Она минуту смотрит то на меня, то на папу непонимающим взглядом. Папа протягивает ей стакан с водой.
Я стыдливо опускаю глаза.
– Простите, я не хотела.
На некоторое время в комнате воцаряется неуютная тишина, родители обдумывают ситуацию.
– Значит, так. – Папа хлопает себя ладонями по ногам и встает с дивана. – Ханна, история твоя, конечно, очень трогательная и слезливая, но на наше решение она никак не влияет. Ты отправишься в Германию, хочешь ты того или нет. Твое поведение сейчас недостойно взрослой образованной девушки, и ты очень меня разочаровываешь.
Папа смотрит на меня так, будто я предала его.
Слезы обиды вырываются на свободу.
– Нет! Мы любим друг друга, как вы не понимаете?! Я никуда не уеду!
– Где моя разумная дочь? Кто ее подменил? – Голос папы становится строже. – Я думал, ты разумный взрослый человек, Ханна, не подводи меня. Выбрось из головы свои девчачьи глупости.
– Я не поеду в Германию! – плачу я. – Вы меня не заставите!
– Уедешь! Я приклею тебя скотчем к чемодану и отправлю самолетом в Германию в багажном отделении! – Голос папы гремит.
– Ах так? Тогда купите больше скотча! Другим способом вам не удастся увезти меня отсюда! – В сердцах выкрикиваю я, разворачиваюсь и выбегаю из гостиной.
На пороге я останавливаюсь и говорю уже тише и спокойней:
– Но даже если вы это сделаете, я найду способ вернуться обратно. Мам, пап… Как вы не понимаете? Человек, которого я люблю, очень болен. Он может умереть. О какой учебе сейчас может идти речь? На его лечение нужны большие деньги. У меня появилась цель в жизни – спасти Кита. Я достану эти чертовы деньги любой ценой.
Я выхожу из гостиной, и последнее, что я слышу за спиной, это дрожащий жалобный голос мамы и испуганный голос папы:
– Воды, Карл…
– Катарина!..
Валюсь на кровать и понимаю, что вся горю от злости и стыда.
В голове вертятся стыдливые мысли о том, что нехорошо так общаться со своими родителями. Никогда в жизни я не сказала им ни одного резкого слова… Я испытываю острое чувство вины… Но потом вспоминаю папин грубый голос – то, что он говорил о Ките, – и горячие слезы обиды и злости рвутся наружу. Они говорят о Ките так, как будто он не человек, а грязное животное. Нет, не животное, это сравнение неправильное. Паразит. Или грязь или мусор. Schund.
Почему? Почему они не понимают?
После взрыва вражда чертожцев и экспатов постепенно стихает. Но сколько должно пройти времени, прежде чем жители «Голубых Холмов» поймут, что те, кто живет по ту сторону забора – такие же люди, как и мы?
Ох, Кит… Боюсь, я еще не увижу тебя долго…
Меня посадили под домашний арест. Никаких прогулок – только в сад, под строгим контролем родителей.
Мне все равно на арест – я даже не выхожу из комнаты. Не разговариваю с родителями, почти не ем. И они со мной тоже не разговаривают. И даже особо не обсуждают ситуацию между собой. Делают вид, что ничего не произошло. Я задаюсь вопросом: но о чем-то же они думают? Пытаются как-то решить этот вопрос? Или считают, что мое «помутнение» пройдет и вскоре я, как прежде, стану примерной и послушной девочкой? Этому не бывать.
Такая холодная война продолжается до приезда тети Паулы.
Я никогда не любила тетю Паулу – не любила ее огромный зад, ее прическу, уложенную в башню. Ее пустая болтовня раздражала. Я стискивала зубы от злости каждый раз, когда она звала меня милочкой, – мне кажется, она периодически забывает, как меня зовут.
Звонок в дверь. Родителей как будто подменяют – на мрачные лица они налепляют фальшивые улыбки.
Тетя вваливается с огромным чемоданом в одной руке, с веером – в другой.
– Ох, какая жара на улице! – говорит она вместо приветствия. – Карл! Как ты потолстел! Катарина! А ты стала еще худее – грудь совсем сдулась, одни ребра! Отнеси мой чемодан, Карл! Катарина – полотенце или салфетки! А ты, милочка, принеси тетке воды… Куда делись твои прекрасные косы? Ох, бедняжка, совсем поредели волосики… Витаминов не хватает.
Мы с родителями с тоской переглядываемся и идем каждый выполнять свое указание. На удивление, именно приезд тети Паулы снова немного сблизит нашу семью. Враг моего врага – мой друг. А то, что тетя Паула – враждебный элемент, было доказано еще на пороге.
Вечером я сижу в своей комнате, прислонившись к полуоткрытой двери, и подслушиваю разговор мамы и тети в гостиной. Они пьют чай – я слышу, как они размешивают сахар, как звенит фарфоровая посуда. Они говорят обо мне…
– Катарина, что сейчас происходит в вашей семье? Давай рассказывай! Я же вижу, что что-то не так. Что-то не так с Ханной. Эта милочка опять что-то учудила?
– Ох, Паула… Здесь все так сложно. Недавно она нам заявила: мама, папа, я не поеду учиться, останусь здесь. Потому что влюблена. Влюблена – да в кого! В местного парня, да какого! В парня из нищей семьи, который живет по ту сторону забора. В шахтера! Ты представляешь, наша Ханна – и русский шахтер? Я вот не представляю. Уму непостижимо, как она с ним познакомилась! Повсюду стоят заборы – чтобы отгораживать нас от них. Нет, как-то нашла способ познакомиться и влюбиться. И, как оказалось, все это тянется уже давно. Несколько лет назад эти мелкие оборванцы лазали к нам в Холмы через забор… Гуляли на наших площадках, сидели на качелях, трогали и ломали вокруг все. А тут новость… Ханна влюбилась в одного из них! Даже думать не хочу о том, что они могли целоваться или и того хуже.
– Ах, юность, юность… Прекрасная юношеская влюбленность, разве это не чудесно? – Видно, что тетя Паула издевается над мамой. Как только она выйдет за порог, то сразу будет обзванивать всех знакомых и распускать свежую сплетню. Дочь семьи Беккер влюбилась в российского шахтера.
– Ты издеваешься? Я могу смириться с любым ее выбором: пускай она выберет любого парня с Холмов – англичанина, немца – неважно. Я скрепя сердце одобрю эту связь, даже если он будет старше ее на пять лет. Но нищий русский парень без образования… Шахтер… Это уже переходит все границы!
– Как же вы это допустили? Неужели не присматривали за ней?
– Тут все очень сложно… Да и Ханна – сложный ребенок. У нас свои методы воспитания – мы даем своей дочери полную самостоятельность. Гуляет, где хочет, делает, что хочет. А она взамен ведет себя хорошо, с ней почти никогда не бывает проблем – домой приходит вовремя, учится прилежно, всегда охотно по дому помогает, никогда не капризничает. И вот к чему привела эта самостоятельность!
– Избаловали вы ее, Катарина! Лупить ее нужно!
– Нет, мы никогда ее не били и не будем. Считаем это плохим методом воспитания. Да и в случае с Ханной это не решит проблему. Она действительно очень сложный ребенок, к ней нужен свой подход. Помню, как года в четыре она стала выбирать сама себе одежду – и своими маленькими пальчиками потихоньку рвать на себе ту, которая ей не нравится. Распускала нелюбимые кофты, шапки, оборки на платьях. Она знала, что я увижу это. Знала, что не буду ругаться. И продолжала делать, выражая протест. И так проявлялось во всем, что ей не нравилось. Один раз я все же сильно наругала ее, по другому поводу – когда она в автобусе встала на сиденье и стала высовываться в окно. Ей тогда было шесть. Я сделала замечание два раза, на третий – повысила голос и силой спустила ее вниз, под взглядами других пассажиров. Она обиделась, потому что мой поступок был как поступок взрослого с ребенком. А она привыкла, что с ней общаются как со взрослой. Получается, я опозорила ее перед людьми, этого она простить мне не смогла. Ее обида была очень долгой… Когда ей было семь, мы переехали из Франкфурта в пригород, новое место ей не понравилось. Она села на электричку и уехала обратно. Мы подняли на уши всех соседей и полицию. И позвонили новые жильцы из нашей старой квартиры – Ханна приехала туда. Представляешь? Маленький ребенок сумел обманом купить билет на электричку, перехитрить контролера… А потом – добраться до старого дома. Следующий запоминающийся случай произошел, когда ей исполнилось двенадцать. В их школе ввели форму – уродливые юбки до колен. И волосы сказали забирать в закрытые прически. Ханна не могла терпеть таких ограничений, подговорила девочек из школы – все они обрезали юбки как можно короче, выкрасили волосы в яркие цвета, распустили их и взлохматили. И в таком виде – в мини-юбках и с лохматыми яркими прическами – пришли на уроки. Был скандал… Все были в шоке, когда узнали, что зачинщицей была Ханна – милая тихая девочка, которая всегда училась на пятерки. С виду она образцовый ребенок. Никогда не гуляла допоздна, не устраивала сцены в магазинах, не требовала купить ей что-то… Она никогда не была похожа на других детей, которых я привыкла видеть вокруг – шумных, крикливых, плачущих, пытающихся настоять на своем. Она всегда была тихой, покорно принимала тот распорядок вещей, который принят в нашей семье. Такое ощущение, что ей просто все равно, как и что идет в ее жизни. Но