Я знаю, что они стараются для меня, пытаются сделать все, чтобы я не расстраивалась. Делают так, чтобы я верила, будто изредка исходящие от Кита милости и знаки внимания ко мне – целиком его идея. Но я знаю, что это не так. Иногда они стараются чересчур сильно, и мне кажется, что это зря. Это оттолкнет Кита и настроит против меня, ведь некоторые вещи они заставляют делать Кита силой. Они думают, я не знаю и не вижу, но это невозможно скрыть. Он все-таки большой ребенок, и все его мысли отчетливо написаны на его лице.
Однажды осенью в солнечную погоду Кит, к моему удивлению, соглашается сходить на пикник со мной вдвоем. Я не знаю, что ему за это пообещали, очевидно, что-то очень большое и приятное или что-то необыкновенно вкусное, но Кит послушно плетется со мной.
Мы одеваемся потеплее. Я веду его по желтой иссохшей траве осенних холмов к граничному забору, планирую там разложить скатерть с закусками, а еще попускать с Китом воздушного змея и что-нибудь рассказать ему о нашем детстве. Может, он вспомнит хотя бы что-то? Разворачиваю покрывало, кладу корзинку с фруктами и пряниками, наливаю в стаканы молоко.
– Ты знаешь, раньше нам обоим нравилось это место. Здесь мы с тобой познакомились, – говорю я.
– Прямо здесь? У забора? – спрашивает Кит с набитым ртом, жуя пряник.
– Да. Я пришла вон оттуда, меня обидели злые девчонки. А ты увидел меня и стал успокаивать. Ты был очень добрым ко мне.
Я рассказываю ему все. О нашем тайном месте на вершине холма, о землянике и светлячках, о заборе, где мы провели так много времени, смотря друг на друга сквозь сетку.
– Ты написал мне эту записку. – Я протягиваю ему записку из детства, в которой он сделал столько ошибок.
– Милая прянишная девочка, я все понял, знаю, что тебя долго не будет, – Кит читает по слогам. – Не забывай меня, никогда не забывай.
– Ты часто называл меня пряничной девочкой, – говорю я, с теплом вспоминая старые дни.
– Фу. Женские глупости. Неужели я был как девчонка? – Кит отдает мне записку, не прочитав до конца.
– Нет, наоборот. Ты был очень храбрым и сильным, всегда меня защищал. Говорить добрые слова не означает быть как девчонка. А еще ты подарил мне кольцо, – я показываю на свою руку. И мы были женихом и невестой…. – Я погружаюсь в свои сладкие воспоминания, но Кит вырывает меня из них.
– Ты грустная и говоришь о скучном, – тяжело вздыхает Кит. – Когда мы пойдем домой? Я хочу к Киру, Кир веселый, он умеет классно крякать уткой. А ты умеешь крякать уткой?
– Нет, не умею, – растерянно отвечаю я.
– Вот, что я говорил! Ты грустная и скучная!
Я умолкаю и с грустью думаю о том, как жаль, что не успела рассказать обо всем, что чувствую, тому, прежнему Киту. Я забываю, что передо мной сейчас совсем другой человек. Ребенок в обличье взрослого, и многих вещей он просто не понимает.
Он любит Кира, потому что Кир умеет крякать. Знал бы он, какая вражда была раньше между ним и Киром… Какая ненависть их объединяла, он бы очень удивился.
– Съешь пряничного человечка, и пойдем домой.
Кит с беспокойством смотрит на пряник.
– А можно, я сохраню его? Он мне кого-то напоминает…
– Конечно! И кого же? – с надеждой спрашиваю я. Вдруг это как-то связано с прошлым?
– Кира! А ведь нельзя есть Кира, он хороший.
Я вздыхаю.
– Да, конечно, забирай его.
Больно колет в груди. Кир, всегда Кир… И ни разу – Ханна.
Дома я рассказываю о неудавшейся затее Кириллу.
– Не обижайся на него. – Кирилл пытается меня подбодрить. – Он стал ребенком, у него поменялись интересы. И он совсем забыл тебя. Не пытайся оживить и пробудить в нем воспоминания, это не получится. Он ребенок… Если ты хочешь подружиться с ним, делай то, что ему по душе.
– Научи меня крякать! – прошу я.
Так Кир обучает меня этому сложному искусству – как понравиться шестилетнему мальчику, и через несколько месяцев достигаю большого прогресса.
Осенью возвращаются мои родители, я безумно рада их видеть, невыносимо жить одной в этом доме. Я часто скучаю по Джерду. Я рада, что вернулась в Чертогу, но… Здесь все навевает на меня грусть. Так бывает, наверное, если ты покинул отчий дом и возвращаешься назад через много лет. Ты рад, что снова вернулся, но видишь все совсем другим. Твои родители поседели, любимые качели заржавели, пес состарился, речка за домом, где ты так часто купался в детстве, обмелела, яблоня в саду, на которой ты любил сидеть часами с книжкой в руке, засохла, краска на доме, некогда яркая, поблекла. Ты вернулся в родной дом и с грустью осознаешь, что он уже не такой, каким ты его помнишь. Дом постарел и посерел, а в твоих воспоминаниях он все еще пестреет красками. И сейчас я думаю, что лучше бы я осталась в Берлине и вспоминала ту Чертогу, которая осталась в моей памяти.
Я уезжаю к друзьям в Германию зимой, как обещала. Я ждала этого с нетерпением, считала последние дни. Встречаюсь с Диди и Лулу. Джерд знакомит меня со своей девушкой. Я не удивляюсь этой новости – он писал об этом в письмах. И глупо было бы думать, что все это время он готов ждать меня, – в конце концов, я считала, что как таковой любви в наших отношениях не было. Время в Лейпциге пролетело быстро, легко и беззаботно, я на время забыла о пекарне, о Ките, о моей жизни в холмах. И на время превратилась в обыкновенную радостную девчонку, которая весело проводит время, особо не задумываясь ни о каких вещах, и не пускает в свою голову все сложные мысли. Я рада за друзей и на прощание беру с них обещание приехать ко мне в гости.
Весной мы с Китом забираемся на холм, я катаю его в вагонетке. Это развлечение ему безумно нравится. Сейчас мы общаемся гораздо лучше, чем поначалу. Кит больше не считает меня скучной.
– А тебя прокатить? – спрашивает он. Я киваю и вскоре уже лечу с холма.
Когда солнце заходит за холмы, я любуюсь разноцветным небом, где чередуются золотистые и красные облака.
– Рассказать тебе одну историю? – спрашиваю я. – Легенду?
– Расскажи! – Кит подходит ко мне и тоже смотрит на облака.
Я рассказываю ему легенду, ту самую, что однажды он рассказал мне. Легенду о китах, которые выпрыгивают из воды и попадают на небо. О китах, которые становятся чьей-то исполненной мечтой.
– Красивая история! – Кит чешет затылок. – Я недавно тоже исполнил мечту. Научился пить молоко из стакана без помощи рук. Придем домой, я тебе покажу. Это значит, мой кит ушел на небо?
Его вопрос ставит меня в тупик.
– Не знаю, наверное… Но это не такая мечта.
– Что значит – не такая? Я полгода мечтал научиться! Представляешь, как сложно, чтобы не пролилось ни капли?
Я не спорю с ним, правда остается на его стороне. Солнце заходит, зажигаются светлячки. Мы ловим их в банку.
– Какие классные жучки! – восторгается Кит. – Оп-па! Смотри, если их раздавить, у них кишки светятся! – Он показывает мне свои измазанные светящиеся ладони.
– Фу! Какая гадость! – Я морщусь.
Мы гоняемся за одним светлячком, самым большим и ярким, и жучок, наконец, усаживается на ветку одиноко растущего неподалеку дерева.
Кит прыгает к ветке, но не достает. Я подхожу и, дотянувшись, снимаю жучка и помещаю его в банку. Победно улыбаюсь Киту. Он хмурится.
– Ты такая высокая! Когда я вырасту, то стану выше тебя!
Я застываю от изумления и смотрю на него. Еще осенью я показывала ему записку, он читал ее… Но до этого момента точно не дочитал, я помню! Я слышала! Но почему? Почему он сказал именно эти слова? Я смотрю на Кита, но он с интересом разглядывает банку со светлячками. Не похоже, что он это специально… Неужели в нем просыпается прошлое? Возможно, когда он повзрослеет, он что-то да вспомнит и станет задумываться о разных вещах. Мы успеем подготовить правильные ответы. У нас еще много времени.
В булочной работа идет как по маслу: проходит месяц за месяцем, и мы перестаем играть в бешеных хомяков и становимся слаженной командой.
– Ханна! Твоими руками наша скромная бюджетная булочная скоро превратится в элитную кондитерскую! – хвалит меня герр Финке.
Бывает, что мне тяжело находиться рядом с Китом и все время улыбаться. В нем я вижу человека, которого уже не вернуть, – это как все время раздражать рану, которая никак не затянется.
Однажды, после очередной прогулки с Китом, мне вдруг становится как-то особенно тяжело, я отвожу его домой, а сама иду на общий внешний балкон, через который проходит пожарная лестница. Хочется немного постоять на балконе и повспоминать, как мы с Китом стояли так в Лоскутках. На балконе я застаю Архипа. Он сидит на ступеньке, держит в одной руке бутылку, а другой гладит кошек. Я вижу приделанную к потолку самодельную грушу и замечаю на руках Архипа бинты.
– Прости, – смущаюсь я. – Я помешала тебе… Не беспокойся, я уже ухожу.
– Нет. Останься, – требовательно говорит он, и что-то в его голосе побуждает меня остаться. – Присаживайся.
Я послушно сажусь рядом. Он протягивает бутылку, и я делаю глоток.
– Как тебе удается быть такой идеальной? Всегда делать вид, что все хорошо? – спрашивает он меня.
И я вдруг понимаю, что хочу остаться здесь. Хочу распить с ним всю бутылку крепкого алкоголя и, наконец, поговорить о том, что я скрываю ото всех.
– Мне тяжело, очень, – признаюсь я, – всегда поддерживать вид веселого и жизнерадостного человека, когда на самом деле внутри меня клокочет вулкан. И никто не может понять. Мне тяжело изображать рядом с Китом радость, потому что мне на самом деле грустно. Грустно и невыносимо видеть его таким, другим человеком. Ведь я любила совсем не его…
– Я тебя понимаю. Однажды я сказал тебе, что мы одинаковые. И что однажды ты это поймешь, – Архип забирает у меня бутылку, делает глоток и передает обратно. – Я тоже любил того, прежнего Кита. Брыка, моего малыша. А это – совсем не он. Как очень хорошая подделка, которую тоже можно полюбить всей душой… Но мы с тобой всегда любили оригинал.
Я смотрю на грушу.
– Зачем она тебе здесь? – спрашиваю я, чтобы не возвращаться к неприятной теме о нашей схожести. И о подделке.