Данк лежал на спине, обнаженный, его оседлала женщина, раскачиваясь и двигаясь вверх-вниз.
– Майкл, какого хрена?
Но, увидев Рэнда и остальных, он переменился в лице.
– Ну-ка, сделаем перерыв.
Майкл поглядел на шлюху:
– Иди-ка погуляй.
Схватив с пола платье, она бросилась к двери. Где-то в здании раздались крики и вопли, звон бьющегося стекла, выстрел, один.
– Это должно было случиться рано или поздно, – сказал Майкл Данку. – Может, оно и к лучшему.
– Ты думаешь, что ты до хрена умный? Ты труп, как только отсюда выйдешь.
– Мы уже везде прибрались, Данк. Я оставил тебя напоследок.
Данк наигранно улыбнулся, но было видно, что он понял, что перед ним разверзлась бездна.
– Усек. Ты хочешь увеличить свою долю. Что ж, ты это определенно заслужил. Я могу это устроить.
– Рэнд?
Рэнд вышел вперед, сжимая в кулаках кусок проволоки. Трое других схватили попытавшегося встать Данка и изо всех сил прижали к матрасу.
– Что за хрень, Майкл! – закричал Данк, трепыхаясь, как рыба. – Я с тобой как с родным сыном обращался!
– Даже представить себе не можешь, насколько это смешно.
Проволока обвила шею Данка, и Майкл вышел. Второй из помощников Данка в соседней кабинке пытался сопротивляться, но вскоре Майкл услышал всхрип и удар чего-то тяжелого, упавшего на пол. В передней комнате его встретил Грир. Вокруг валялись тела и опрокинутые карточные столы. Одним из лежащих оказался Фастау. Пуля попала ему в глаз.
– Мы закончили? – спросил Майкл.
– Мак-Лин и Дайбек смылись на одном из пикапов.
– Их остановят на мосту. Никуда они не денутся.
Майкл посмотрел на лежащего на полу Фастау.
– Больше никого не потеряли?
– Я не в курсе.
Они погрузили тела в стоявшую снаружи пятитонку. Всего тридцать шесть человек, внутренний круг Данка – убийцы, соглядатаи, воры. Их отвезут к причалу, погрузят в баркас и выбросят в канал.
– Что с женщинами? – спросил Грир.
Майкл всё еще думал о Фастау. Один из лучших его сварщиков. Сейчас каждый на счету.
– Пусть Пластырь запрет их в одном из ангаров для машин. Когда будем готовы уходить, выпустим их, пусть идут, куда хотят.
– Они станут болтать.
– Ну да, а им поверят, учитывая, кто они.
– Мысль понял.
Грузовик с телами уехал.
– Не хотел бы настаивать, но что ты решил насчет Лоры? – спросил Грир.
Этот вопрос не давал Майклу покоя уже не одну неделю. И всякий раз он приходил к одному и тому же ответу.
– Думаю, она единственная, кому я могу это доверить.
– Согласен.
Майкл повернулся к Гриру:
– Ты уверен, что не хочешь возглавить всё здесь? Мне кажется, у тебя бы хорошо получилось.
– Не моя роль. «Бергенсфьорд» твой. Не беспокойся, у меня никто позиции не оставит.
Некоторое время они молчали. Света не было, только пятна от прожекторов в доке.
– Есть кое-что, о чем я хотел бы поговорить, – начал Майкл.
Грир наклонил голову.
– В твоих видениях, я знаю, ты не видел, есть ли еще кто на корабле…
– Только остров и пять звезд.
– Это я понял.
Майкл задумался.
– Даже не знаю, как сказать. Было ли… ощущение, что я там есть?
Вопрос, похоже, озадачил Грира.
– Не могу сказать, правда. Там такого не было.
– Можешь от меня ничего не скрывать.
– Знаю.
Звуки стрельбы от моста. Пять выстрелов, пауза, еще два, неторопливых, окончательных. Дайбек и Мак-Лин.
– Похоже, готово, – сказал Грир.
К ним подошел Рэнд.
– Все собрались в доке.
И Майкл внезапно ощутил весь груз ответственности, который лег на него. Не только потому, что по его приказу убили столько людей, это оказалось куда легче, чем он ждал. Теперь он стал главным – перешеек был в его власти. Он проверил обойму в пистолете, взвел курок и убрал оружие в кобуру. Теперь ему с этим жить.
– Хорошо, топливо привезут через тридцать шесть дней. Давайте-ка начинать наше представление.
Независимый штат Айова
(бывший Хоумленд)
Население 12 139 человек
Шериф Гордон Юстас начал свое утро 24 марта как обычно – как в любое другое 24 марта. Повесил пистолет в кобуре на стойку кровати.
Быть при оружии будет неправильно. Неуважительно. Ближайшие несколько часов он будет обычным человеком, таким же, как все, что стоят на холоде с больными ногами, думая о том, как всё могло обернуться.
Он жил в комнате в одном помещении с тюрьмой. Уже десять лет, с того самого вечера, как не смог заставить себя вернуться домой, он ночевал здесь. Он всегда считал себя человеком, способным собраться с силами и продолжать жить, и, похоже, ему не первому с этим не повезло. Что-то ушло из него, да так и не вернулось, поэтому он теперь жил здесь, в здании из шлакоблока, в комнате, в которой не было ничего, кроме кровати, стула, умывальника да туалета в конце коридора. В здании, где по соседству с ним лишь пьяницы отсыпались.
Снаружи робко всходило солнце, так, как это бывает в марте в Айове. Погрев на плите чайник, он отнес его к раковине, прихватив опасную бритву и мыло. Поглядел на себя в старое треснутое зеркало. Ну разве не прелесть, а? Половины зубов нет, левое ухо отстрелено, на его месте лишь розовый обрубок, один глаз побелел и не видит. Будто живущий под мостом тролль из детской сказки. Побрившись, он ополоснул лицо и подмышки, а потом насухо вытерся. На завтрак у него были только галеты, твердые как камень. Усевшись за стол, он принялся пережевывать их задними зубами, а потом запил стопкой кукурузного виски из стоящей под раковиной бутыли. Не то чтобы он был пьяницей, но предпочитал выпить стопочку с утра, особенно в такое утро, всем утрам утро. Утро 24 марта.
Надев пальто и натянув шляпу, он вышел на улицу. Остатки снега растаяли, и земля превратилась в липкую грязь. Тюрьма была одним из немногих зданий в рабочем квартале старого города, которыми еще пользовались. Бóльшая часть их уже многие годы пустовала. Дыша на руки, он прошел мимо развалин Купола, от которого осталась лишь гора камней да обгорелые доски. Спустился вниз с холма, в ту местность, которую всё так же звали Плоскоземьем, хотя бараки давным-давно снесли и разобрали на дрова. Некоторые продолжали жить здесь, но совсем немногие, слишком уж плохие воспоминания были связаны с этим местом. Те, кто помоложе, кто родился, когда времена Красноглазых закончились, или совсем старые, не способные разорвать цепи привычек, в которые заковала их прежняя власть. Скопище убогих хижин без водоснабжения, со зловонными ручьями нечистот, текущими по улицам, грязные дети и тощие собаки, примерно одинаковые в количестве, роющиеся в мусоре. Юстасу каждый раз не по себе становилось, когда он это видел.
Так не должно было произойти. У него были планы, были надежды. Конечно, очень многие приняли предложение эвакуироваться в Техас тогда, в первые годы. Юстас знал, что так и будет. Остаться должны были самые крепкие духом, истинно верующие, те, кто видел в конце власти Красноглазых не просто освобождение от неволи, но нечто большее – шанс всё исправить, начать всё сначала, построить новую жизнь с нуля.
Но население всё уменьшалось и уменьшалось, и он начал беспокоиться. Оставшиеся не были строителями или мечтателями. Многие были слишком слабы, чтобы отправиться в путешествие, некоторые слишком боялись, другие же настолько привыкли, что за них всё решают, что не были способны ничего решить сами. Юстас бился изо всех сил, но никто понятия не имел, как добиться того, чтобы город снова начал жить. У них не было ни инженеров, ни водопроводчиков, ни электриков, ни врачей. Они могли использовать механизмы, оставшиеся после времен Красноглазых, но понятия не имели, как их чинить, если они ломаются. Через три года накрылась электростанция; водопровод и канализация – через пять; спустя десятилетие перестало работать практически всё. Организовать учебу для детей оказалось нереально. Лишь немногие из взрослых умели читать, а большинство вообще в этом смысла не видело. Зимы были суровые, и люди насмерть замерзали прямо в домах, а летом было ничуть не лучше – то потоп, то засуха. Вода в реке загнивала, но люди всё равно черпали ее ведрами. И десятками умирали от болезни, которую прозвали «речной лихорадкой». Половина скота пала, большая часть лошадей и овец, а свиньи вымерли все.
Красноглазые оставили им в наследство всё необходимое, чтобы поддерживать жизнь человеческого общества, кроме одного – воли делать это.
Дорога через Плоскоземье привела его к реке, а потом дальше, на восток, к стадиону. Сразу за стадионом было кладбище. Юстас пошел меж рядов надгробных камней. Некоторые могилы были украшены – оплывшие свечи, детские игрушки, давным-давно увядшие полевые цветы, появившиеся из-под тающего снега. Надгробья стояли идеальными рядами. Если что люди здесь и умели хорошо делать, так это могилы рыть. Подойдя к одному из камней, он опустился на корточки.
НИНА ВОРХЕС ЮСТАС
САЙМОН ТИФТИ ЮСТАС
ВОЗЛЮБЛЕННым ЖЕНЕ И СЫНУ
Они умерли друг за другом в течение считаных часов. Юстасу рассказали об этом только два дня спустя. Он сам валялся в лихорадке, в бреду, и теперь был рад тому факту, что не помнит, как это случилось. Эпидемия косила людей десятками. Казалось, что не было никакой системы в том, кто умер, а кто выжил. Совершенно здоровый взрослый мог умереть точно так же, как младенец или семидесятилетний старик. Болезнь протекала очень быстро. Лихорадка, озноб, кашель из самой глубины легких. Иногда болезнь, казалось, проходила, но лишь для того, чтобы с новой силой наброситься на свою жертву и разделаться с ней в течение минут. Саймону было три года, он был любознательным мальчишкой с умными глазами и заразительным смехом. Никогда в жизни Юстас никого так не любил, даже Нину. Они частенько подшучивали над тем, что их любовь друг к другу кажется мелочью по сравнению с тем, как они любят своего сына, хотя, конечно же, это не было правдой. Их любовь к мальчику была лишь еще одним проявлением их любви друг к другу.