Глава 8Освобождение
Перекресток. Я прохожу по «зебре», а под ногами свежие следы от гусениц бегут на север. Последние несколько дней становилось хуже. Намного. Война шла. Весь город слышал её шаги. Будто великан, она топтала северные окраины города. Каждый шаг всё громче. Глухо. Топот больших ножищ. Она приближалась. Это чувство не покидало весь город с середины декабря. Перемирие оставалось только на бумаге. Мы готовились к обострению. Но оно всё не наступало. Полтора месяца ожидания. Я перестал верить прогнозам. Военные прогнозы ничем не отличаются от синоптических. Они также редко сбываются.
Я смотрел вдаль. Туда, куда уводили недавно оставленные следы. Где-то там сейчас шла война. Скрытая. Она совершенно не похожа на ту, что показывают в фильмах. Нет героических старшин, которые срываются с места и несутся в сторону вражеских окопов. Это не значит, что героев нет. Невероятные поступки совершают самоотверженные солдаты, да только подвиги останутся незамеченными. Потому что войны нет. Для общественности её не существует. Документы подписаны, значит, люди на фронте не гибнут. Значит, снаряды не падают на головы безоружным дончанам. Ночью спокойно и темно. И всё это ложь.
Мы сообщали об обстрелах. Ежедневно. Выкладывали видеосвидетельства применения украинской стороной тяжелой артиллерии. Но мир был глух, слеп и нем. Казалось, нас не существует. Мы невидимки. Или мы мертвы для всех. Нет ужаса. Нет горя. Но не для нас.
Я сидел у монитора. Вернулся с работы и лениво пил остывший чай. Я устал. Глаза были красными и влажными. А внутри огонь. Там, где душа, сейчас пылало пламя. Оно обжигало всё внутри. Боль. Страх. Сострадание. Невыносимость. И всё это перебивает неистовая ненависть. Гнев сжимал кулаки. Зубы скрежетали. Бессилие. Я не мог ничего сделать. Только молча наблюдать за тем, как мой город уничтожают. Последний удар в спину, сердце, под дых – лицемерие. Оно присуще любой войне. Особенно в гражданскую войну. Об этом легко говорить. Это легко констатировать, пожимая плечами утверждать: «бывает». Совершенно другое – ощущать его.
На экране сменялись картинки. Быстро. Вспышки света. Ещё быстрее. Новогодняя гирлянда. Огоньки сменяются тут и там. Красные. Желтые. Ярче. Ещё ярче. Ближе. И дальше. На переднем плане машины спешно покидают место обстрела. Знаменитое информационное агентство установило камеру наблюдения, чтобы фиксировать обстрел. На небе – звездопад. Небеса обрушились. «Снова. Всё повторяется…» – эхом отбивается в подсознании. Обжигающие слезы бегут по небритым щекам. Маленькие волоски разрезают капли, и они падают в чашку с чаем. В следующий миг – Париж. Центр Европы. Той далекой, где тихо и спокойно. Где человеческие жизни имеют цену. Высокую. Где убийство – преступление, а не жестокая статистика. Мировые лидеры идут скорбным шествием. Позади миллионы людей с табличками. Черными. Траурными. Но оплакивают они не нас. Не тех, кого стирают с лица земли прямо сейчас. В данную секунду. Весь мир вместе с Францией, где убили десяток журналистов за их невежество. Я бы прошел мимо, если бы не наткнулся на видео с украинским президентом. Он стоял с такой же скорбной табличкой. Он был грустен. Серое лицо. Обвисшие щеки. Печальный взгляд. Лампадка в руках. Рядом его семья и первые лица страны. Сопереживают. А в это время его армия утюжит северные окраины Донецка. Старики, женщины и дети – ничто. Прах. Пыль. Их не существует для цивилизованного мира.
И не нашлось в целом мире и капли для Донбасса. Лицемерно стояли люди. У них были две руки, две ноги. Они ничем не отличались от нас. На них была дорогая одежда. За ними приезжали водители и охраняли лучшие наёмники. Их жизни имели значение. Наши – нет. От их решения зависит – будешь ты жить или нет. За окном продолжала свой марш война. Снова бум-бум. Глухой грохот. Огромные лапищи продолжали топтать землю, укрытую белым снегом. «Мир нас не услышит. Они против нас. Они будут рады, если нас убьют сегодня ночью» – каждая мысль, как удар кулаком. Мозг, как наковальня. Невидимый кузнец бил. Этот кузнец – сама жизнь. Сейчас проходит самый важный урок. Его лучше запомнить навсегда. В мире нет искреннего сострадания. Только следование собственным интересам. Мир не услышит тебя, если ему это будет выгодно. Весь мир будет рукоплескать при виде твоей гибели. Ты на арене. Гладиаторские бои. Бой не на жизнь, а на смерть. Главный принцип определен – ничего личного, просто бизнес. И это самая главная истина.
Картинки на экране снова сменились. Теперь на мониторе – маленький мальчик. В нём тяжело разобрать ребенка. Это искусственный человек. Манекен. Странный. Зеленый. С перемотанной головой. Без носа. Глаз и вовсе не видно. Два маленьких уголька с надеждой смотрят куда-то. Нет, они пустые. Обожжённая кожа. Следы от попадания химикатов. Он жив. Да, это мальчик. Маленький. Ему совсем мало лет. Он что-то шепчет. Никто не слышит. Нельзя разобрать. Вселенная молчит. Не отвечает на простой вопрос, на который нет ответа: «Мама, за что? Я ведь только начал жить…»
Ночь прошла… Долго. Не помню, когда уснул. И спал ли вовсе. Полудрёма. На улице – снова туман. Дымка скрывает тени на улице. Там нет людей. Только тени. Выжившие. Пережившие эту ночь. Бледное блюдце на небе не светит. Оно молча наблюдает за нами.
Ком в горле. Его невозможно протолкнуть едой или питьём. Дома находиться невыносимо. Быстро оделся и вышел на улицу. Слился с тенями. Я один из них. Такой же выжатый. Обессиленный. Избитый. Замученный. Я знал, о чем будут разговоры в автобусе. Все те же слова всю ночь пульсировали у меня в голове. Они избивали меня изнутри. А за окном продолжали греметь взрывы.
«Каждый взрыв – это чья-то жизнь. Растоптанная безжалостной лапищей. Уничтоженная. Навсегда», – мысли продолжали издеваться над истерзанным подсознанием. Проще было заснуть и не думать ни о чем. Не получалось. Пустой взгляд. Перед глазами ничего не было. Только лицо мальчика. Нечеловеческое. Инопланетное. Для землян мы были инопланетянами. Чужими. Тех, кого не жалко. В ушах звенел колокол. Он звонил. Звонил. Звонил. Каждый звон – слово мальчика, который спрашивает: «За что?»
Я медленно плыву в млечном море. Туман заполз под кожу и застрял там. Лишь топот был чем-то реальным. Казалось, меня здесь нет. И снова глухой звук. Я снова в реальности. Медленно бреду в офис. Дверь открывается, и я вижу его – киевский журналист. Мы не виделись с поездки на Саур-Могилу. С тех пор прошло около недели. Я не ожидал его увидеть в нашем кабинете. Он что-то нервно писал в нетбуке.
– Мы вчера это видели. Я был в шоке. Так страшно мне ещё никогда не было. Это должны знать все. Я так просто это не оставлю, – каждое слово он произносил на выдохе. Дыхание было учащённым. Нервным. По нему было видно, что адреналин не дал ему уснуть. Он что-то быстро кому-то писал. Сразу несколько диалогов было открыто, и он активно с кем-то переписывался.
– Иди сюда. Я тебе покажу. Мы всё засняли. Вот смотри.
Он достал из своей сумки камеру. Открыл небольшой экранчик. Включил видео. Диму было очень плохо видно.
– Мы находимся недалеко от железнодорожного вокзала Донецка. В той стороне находится аэропорт. Мы слышим звуки боя. Так здесь проходит каждая…
Его речь прерывается. За спиной падали звезды. Миллионы огоньков. Они появились молниеносно. Разрезали темное небо ярким светом и падали. На дома. Там, где были люди. Множество ярких вспышек. Как на ночном видео с камеры наблюдения. Киевскому журналисту удалось заснять, как со стороны Авдеевки артиллерия ВСУ сжигала микрорайон рядом с железнодорожным вокзалом.
– Мы вчера залезли на недостроенную высотку. Хотели поснимать издалека. Я не думал, что снаряды начнут падать так близко. Там же были люди. Они там живут. Снаряды разрывали их. Дома горели. Ты представляешь?..
Хотелось сказать: «Я же тебе говорил», но я промолчал. Мне не хотелось говорить. Видео – очередной удар под дых. Дыхание снова сбилось.
– Я туда снова сейчас поеду. Едешь со мной? Там сейчас бой идёт. Мне тут пишут, что ополчение пошло в контратаку в аэропорту.
Месть за прошлую ночь. Я снова ожил. Контратака. Долгожданная. Это может означать только одно – перемирию конец. Соглашение разорвано. В клочья. Его больше нет. Терпение лопнуло. Пора было брать дело в свои руки.
– Поедем на крышу недостроенной высотки и попробуем снять, что происходит в аэропорту. Его там хорошо видно. Там сегодня гремит ещё хуже, чем ночью.
Вгрызаясь своими гнилыми зубами в останки донецкого аэропорта, война обгладывала остовы воздушной гавани. Столб черного дыма взвился в молочно-белое небо. Что-то темное вырвалось наружу. Казалось, из недр земли сам ад вырвался, чтобы устроить бал смерти. Будто на адской сковородке души жарились в зданиях разрушенных терминалов. Смерть в радостном молчании наблюдала за тем, как идёт жатва. Солдаты с обеих сторон гибли в муках. Кому везло – погибали мгновенно, но не всех ждала легкая участь. Пули вонзались в камуфляжную плоть и разрушали внутренние органы. Мучительно долго доживали свои последние секунды воины обеих сторон конфликта.
Музыка войны становилась всё громче. Шел бой. Активный. Это был один из немногих прямых контактов ВСУ с силами ополчения. Эту войну называли артиллерийской. Богиня войны стала одним из отличий гражданской войны на Донбассе. Сейчас на наших глазах где-то там вдалеке подразделение легендарного комбата Моторолы штурмовало занятый украинскими войсками терминал донецкого аэропорта. Наши камеры уставились туда, где смерть вкушала свежую добычу.
– Вот здесь мы вчера снимали вечером, когда начали падать снаряды, – воодушевленно рассказывал Дима.
Перед нами раскинулся поселок. Частный сектор. Небогатые домики с крышами, укрытыми дешевым шифером. В них жили обычные люди. Вчера на них обрушились небеса, разрушив их небогатый быт. Для большинства вчерашний обстрел поделил их жизни на до и после обстрела. Не все пережили обстрел «Градами». Украинскому журналисту удалось запечатлеть последние минуты их жизней.