Поскорей бы. Я жду этого с нетерпением. Когда же, когда. Сердце скачет. Оно заставляет всё тело прыгать в ожидании. Рядом стоит мой друг. Коля. Ниже меня ростом. Ни у кого из нас нет кличек, кроме него. Он Малой. Младше всех нас. Мы не отличаемся оригинальностью. Я вижу на его лице те же эмоции.
– Вот блин, а если мы не успеем? – с надеждой, что я сейчас опровергну эту теорию, смотрит на меня Малой.
– Да, мы можем опоздать. Тогда мы вернемся сюда и разобьём этот трамвай. Ненавижу трамваи.
– Точно! Мы разобьём его.
Стоим и смеемся, представляя, как будем кидать камни в окна опаздывающему трамваю. Звон. Мы могли услышать его из своего двора, но сейчас он был ближе обычного. Заветный транспорт. Я смотрю на Колю. В его руках маленькая черная коробочка. Он теребит её. Думаю, что лучше бы он не о трамвае беспокоился, а что сейчас сломает картридж и нечего будет менять на рынке.
– Надеюсь, у нас получится сидя ехать, – подпрыгивая говорит Малой.
– Ты только что и не надеялся, что он приедет, а тут ты сесть вздумал. Бабульки тебе всё равно не дадут сесть.
– Мы посмотрим.
Я знаю, что мы сидя ехать не будем. Воспитаны так. Мы никогда не садимся. Уступаем старшим. Все в трамвае старше нас. Мы два пацана, которых родители впервые отпустили самих куда-то далеко. Малой под мою ответственность. Его родители так и сказали, что я должен за ним следить. Я ведь старший. Покачиваясь и шумя, колесит наша гусеница. Убаюкивающее покачивание вводит нас в полусонное состояние. Сон вперемешку с детским ожиданием чего-то приятного. Это одно из лучших ощущений. Напоминает неделю до твоего дня рождения. Его ждёшь и отсчитываешь, ставя крестики на календаре, дни. Этот день мы ждали так же сильно. Самостоятельная поездка. Я долго готовился к ней. Расспрашивал родителей о номере трамвая, который привезет нас. Я очень боялся перепутать и приехать куда-то в незнакомое место. Но сейчас уже бояться нечего. Мы должны ехать на «пятнашке». Наш любимый маршрут. Пятнадцатый трамвай ехал на рынок Объединенный. Мы хорошо это знали. Каждый из нас мысленно уже прокручивал всю ситуацию. Вот-вот и мы подойдем к контейнеру с играми и начнём выбирать. Каждый возьмёт себе по одной игре, и потом мы вернемся домой, чтоб отдаться виртуальной реальности на экранах наших стареньких телевизоров. Но перед этим нам придётся снова ждать нашу «пятнашку».
Пустой трамвай. В нём выбиты все стёкла. Стеклянная крупа рассыпалась в салоне и наружу. Здесь я не вижу тел. Наверно, трамвай был на отстое и пассажиров в нём не было. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Ужасающие картинки на дисплее камеры застывали на моих глазах.
Какая-то женщина вышла из «Аппетита». На ней перекошенный фартук. Она продавец. Плачет, глядя на разбитую витрину магазина. Зовёт кого-то. Пожилые мужчины, завсегдатаи местной «разливайки», организовались. Они пытаются помочь раненым. Сквозь слёзы. Они повсюду. Крови столько нет, сколько пролито слёз. На них никто не скупится.
Я застыл, глядя на один из трупов. Всегда задаю себе кучу вопросов, на которые сам себе никогда не смогу ответить, а ждать ответа от кого-либо ещё не приходится. Вопросы странные и скорей риторические. Когда придёт время, я узнаю на них ответ, но пока просто прокручивал их в голове. Знал ли этот мужчина, когда сегодня утром собирался на работу, пил кофе, застёгивал куртку, целовал жену, что он через полчаса умрёт? Выходя из дома, он попрощался с родными? Сказал он своему дому «прощай»? Стоя на пороге, думал ли он о том, что больше никогда в жизни сюда не вернется?
А главное, успел ли он сделать то, что планировал? Доволен он своей прожитой жизнью?
Визг шин. Приехали военные, скорая, пожарные и следом за ними будто тень – ритуальные услуги. Старенький пазик с надписью «Черный тюльпан». С безразличными лицами выпрыгивают транспортёры в мир иной. Современные «хароны» собирают тела и грузят в машину. Кто-то из военных проверил моё удостоверение. К тому времени журналисты уже заполнили всю площадь. Они снимали всё. Трупы. Раненых. Выживших. Дыры в стенах. Горящую машину.
Я наблюдал за работой журналистов. Корреспонденты, не стесняясь, снимали всё. Их волновали эмоции. Яркая картинка для телевизора, чтоб обыватель ужаснулся от происходящего. Потревожить его внутренний удобный мирок. Внести в него частичку донецкой реальности. Совесть понемногу замолкала. На её место пришло осознание. Я понял, что нужно снимать. Это свидетельства. Они нужны для будущего. Для правды. Для каждого из нас, кто выжил. Для близких погибших. Каждый снимок может стать гвоздем в гроб убийцы, совершившего этот хаос.
Мысль пролетела молниеносно. Я же был не один. Где Дима? Что с ним? Ведь его могло ранить. Он мог пострадать. После увиденного я мог в ярких красках нарисовать себе, как искорёженное тело моего друга сейчас положили на носилки серые мужчины в комбинезонах и уже бросили в свой «пазик» к остальным телам. Ноги несут меня. Куда только? Бегу. От своих мыслей. Но не могу. Пытаюсь найти в толпе незнакомых мне людей знакомое, а главное невредимое лицо. Почувствовать его пульс. Дотронуться до него и понять, что он жив.
Вернулся к месту, где пережидал обстрел. Там стояла какая-то женщина и рассказывала журналистам, как она здесь пряталась, как дрожал дом и сама земля. Димы здесь уже не было. Не мог простить себе, что я его бросил. Оставил умирать. Пошел фотографировать, вместо того, чтоб позаботиться о своем друге. Совесть вернулась, чтоб добить меня. Прошлые мысли казались такими глупыми. Кому нужны эти фотографии? Зачем они, если реально помочь я не смог? Каким образом картинки спасут людям жизнь? Они не вернут им руки и ноги, оторванные осколками. Не восстановят жилище. Не воскресят умерших.
Нужно собраться. «Черный тюльпан» ещё не уехал. «Хароны» продолжают паковать груз «двести». Мне страшно заглядывать туда, но я вижу уже охладевшие тела. Они лежат друг на друге, будто собранные в коробку игрушки, которыми непослушный ребенок уже наигрался и бросил. Их было так много, что я не рассмотрел среди них ничего. Я боялся увидеть там знакомое лицо. Я просто замер, а потом сел рядом на бордюр. От «пазика» воняло. Трупный запах. Его ни с чем не спутаешь. Говорят, к нему привыкаешь. Ко всему привыкнуть можно. За моей спиной работники «Аппетита» уже забивают разбитую витрину досками ДСП. Из выбитых взрывной волной окон местные жители выглядывают, чтоб увидеть последствия обстрела. Кто-то уже пытается затянуть плёнкой окно. Даже скотч, приклеенный крестом, на стёклах не спас их.
Отчаяние. Единственное, что чувствуешь в данной ситуации. Кажется, что сама надежда умерла во время этого обстрела. Внутри пусто, как будто кто-то выел всё ложкой. Нет ни страха, ни чувства ужаса, ни боли, ни обиды. Ничего. Пустота. И вдруг что-то происходит.
– Денис!
Меня как будто кто-то позвал. Или мне не показалось? Знакомый голос. Я знал его в прошлом. Или я его знаю сейчас? Но внутри стало тепло. Этот голос мог вернуть к жизни. Это был его голос.
– Ты жив! Да, это ты. Прости, что я забыл тебя. Не подумал о тебе.
– Ну а что со мной могло произойти? Мы же вместе сидели за домом.
Мы обнялись. Было чувство, что мы не виделись сотню лет. Даже не так. Мне казалось, что мы были с ним знакомы в прошлой жизни и вот встретились сейчас после смерти живые, здоровые и невредимые. Это лучшее, что я когда-либо испытывал в своей жизни. Я почувствовал, что сердце снова забилось. Внутри меня была жизнь. Надежда вернулась.
Глава 13Митинг-реквием
Небольшая площадь заполнена незнакомыми людьми. Здесь их было много. Особенно людей с камерами. Даже на Евро-2012 их не было здесь так много. Сейчас они снимали украинских пленных, взятых в освобожденном донецком аэропорту. Александр Захарченко привез на место военного преступления. Разгневанные жители, которые только что помогали сотрудникам ритуальных услуг собирать груз «200», бросились в агонии на украинцев.
Они выглядели плохо. Им дали гражданскую одежду. Убогие. Скорей бомжи, чем бравые воины, отстаивающие суверенность своего государства. Обманутые, они не находили слова оправдания, когда женщина с красным от слез лицом подбежала к одному из них с потрёпанным веником и расспросами.
С меня было достаточно. Это зрелище было ещё одной каплей в переполненной чаше. Сил уже не было терпеть. В гневной толпе я заметил уставшее лицо Димы. Подхожу и будто извиняюсь за свою слабость, прощаюсь с воскресшим другом. Я снова его оставляю. Один на один со своими мыслями. Но мне нужно побыть одному. Совсем скоро я пожалею об этом, потому что худшее ждало впереди.
На работу я так и не пошел. Не мог позволить себе. Я представил, как захожу в офис, где меня будут ждать мои коллеги. Не выдержу и расскажу, что мне удалось снять. Наверняка они заставят меня опубликовать эти страшные снимки. Этого я не мог себе позволить. Нельзя выставлять напоказ тела погибших. Мне совестно только за то, что я не удалил эти кадры. В сумке тарахтит камера, где таятся ужасы утреннего обстрела. Пусть там и останутся. Лучше, чем на них будут глазеть обыватели. Они не поймут. Чавкая бутербродом и подпирая левой рукой жующую щеку, они будут листать кадры. Кто-то с горящими глазами будет рассматривать кишки, перемешанные с грязью и талым снегом. Их аппетит это только усилит. Другая часть обывателей поспешит спрятаться от реальности, спасая свой хрупкий розовый мир. Остальным же будет достаточно того, что покажут по телевидению.
Маршрутка была пуста. Или мне так казалось. В ней практически не было людей. Были тени. Серые. Они проплывали вместе со мной.
В них я не видел людей. Не было того, что отличает настоящих людей от теней. Мысли. Их не было. Просто тела, путешествующие из дома на работу и обратно. Это была партия едущих домой. Они навряд ли знают, что только что произошло. Хотя взрывы слышал весь город. Но даже это не могло отвлечь их от своей рутины, в которой они погрязли.