Наш автобус петлял мимо дыр в дороге. Весь асфальт на пути в Дебальцево был пробит артиллерийскими снарядами. Дорога на Дебальцево проходила мимо города-призрака Углегорска. О его штурме рассказывал один из бойцов. Когда военный рассказывал об увиденном, я себе представлял картинки из фильма-ужасов «Сайлент-Хилл». Пустой разрушенный город без единой живой души. Оборванные линии электропередачи, разбитые дома, сожженная военная техника. Люди здесь с поверхности перебрались в подземелье. Там они прожили целый месяц, пока шли бои. Их осталось не так много, но они были живы. Здесь не было ни света, ни отопления, ни воды.
Все мои представления померкли с тем, что мы увидели собственными глазами. Хрустя осколками, мы подъезжали к стеле «Углегорск». На удивление, она была цела. Стела была стилизована под шахтёрский копер, вертикальная надпись – «Углегорск» и дата основания города «1878». Поворачиваем, и вот перед нами въезд в город. Проходим блокпост, который когда-то был украинским. Его ещё не успели перекрасить. Сине-желтые полосы здесь повсюду. Украинские военные пытались метить всё, чего касалась их рука. Въезжаем в город. Первое же здание разрушено практически полностью. Когда-то это было подобием гостиницы. Переделанный частный дом, куда могли приезжать гости города и останавливаться на ночлег. Здесь были поржавевшие остовы. Земля усыпана такими же гильзами. В здании, которое едва стояло, зияла дыра от попадания танкового снаряда. Рядом будто уставший морж на боку лежал подбитый военный «уазик» с двумя вертикальными белыми полосами. Чуть дальше военный смерч ничего не оставил от заправки «Лукойл». Разбросаны ошмётки, металлические фрагменты крыши и стен, а также много всякого мусора. Едем медленно и аккуратно, чтоб не пробить шины. Ползком пробираемся по изрешеченным улицам и попадаем в то место, которое стало известным. Своеобразный символ битвы за Углегорск – дом по адресу: улица Некрасова, 24.
В центре города стоит сгнивший от беспощадного военного кариеса дом. Он черный. Сгорел изнутри. Обуглившиеся стены. Крыша отсутствует. Чрево здания буквально распорото прямым попаданием, откуда наружу выпали кирпичи, как кишки дикого животного, забитого охотником. Пустые глазницы мертвенно-черных окон прожигают своим взглядом. На первом этаже когда-то были магазинчики и офис «Приватбанка». Теперь на его месте осталось только пепелище. Трубы дымохода пронзают мрачные небеса, нависшие над городом.
Мы выпросили несколько минут у водителя, и автобус остановился. Вместе с нами наружу выбираются и студенты. Для них это была какая-то экскурсия по местам ожесточенных боев. Они расползлись, как тараканы, по округе и что-то фотографировали на свои телефоны. Наши камеры вонзились объективами в здание, которому уже ничего не могло помочь. Я видел это место на снимках журналистов, которые заходили в город вместе с войсками. Раньше тут стояла подбитая техника ВСУ, сейчас её уже убрали. Мы зашли внутрь. Пробираемся по обожжённым кирпичам. Воздух здесь пропитан пеплом человеческих судеб. Вот под ногами затрещали кирпичи, рассыпаясь, стоит только наступить на них. В груде пепла я обратил внимание на поржавевшую старую швейную машинку, которую огонь лишь окрасил в ярко-рыжий цвет, но внешний вид она не потеряла. Использовать её уже не получится, но всё же стойкость её отметил каждый из нас, сделав по кадру. Всё же остальное было уничтожено безвозвратно. Прах довоенной жизнь был рассеян ветром по донбасским степям.
Мы заходим во двор. Здесь практически такая же картина, как и со стороны дороги.
Но вдруг мы услышали голоса. Сзади кто-то нас звал. Я обернулся и увидел идущих к нам пожилых женщин. Они что-то пытались у нас спросить, рассказать или показать. Тяжело было понять, потому что они перебивали друг друга, а после заговорила полная женщина в пожелтевшем шерстяном платке, фиолетовом потрёпанном пуховике и в галошах.
– Хлопчики, скажите куда нам обращаться? Кого просить?
– О чём спрашивать?
– Говорят, в Дебальцево спасатели кормят людей, одежду дают. А нам кто поможет?
– А что, вам тут никто не помогает?
– Нет. Всё в Дебальцево, а туда идти несколько часов. Мы не дойдем. Как нам быть? Что нам делать?
– Насколько нам известно, то у вас тоже должны были разбить палатки МЧС.
– Мы ничего не знаем. Раньше жили в этом доме. Теперь мы скитаемся по дворам. Живём на улице. Вот видите, что на мне надето? Даже это не моё. Всё, что у меня было, осталось в этом доме. Даже этот подратый пуховик и тот не мой. Спасибо, соседки нашли старьё своё и нам отдали. Как нам быть? Подскажите, хлопчики. Вы же военные.
– Мы не военные, а журналисты. Единственное, чем мы можем помочь – рассказать вашу историю, если вы согласитесь рассказать всё на камеру. Иначе нам никто не поверит.
– Всё расскажу, хлопчики.
Слёзы текли по морщинам. Женщина вытирала их грязным рукавом пуховика, но это не помогало остановить неиссякаемый поток человеческого горя. Пока она рассказывала всё то же самое, но только на камеру, я наблюдал за женщиной, которая всё это время стояла молча. Она тоже плакала. На ней был черный демисезонный пуховик. Сейчас он был как раз, но в морозы можно было легко заработать воспаление лёгких. На голове – шапка из искусственного меха. Наверняка я не могу знать, искусственный это был мех или нет, но учитывая ситуацию, я сделал такое предположение. В мочки ушей продеты золотые серьги. Должно быть, это последние ценности, что остались у неё. Она безмолвно двигалась к руинам. Казалось, что она не идёт, а плывёт. Так ведёт себя человек, который приходит на могилу к своему родному и любимому человеку. Он садится на ветхую скамейку, кладёт руку на памятник и о чем-то беседует с дорогим и близким человеком, не произнося ни единого слова. Сейчас она стояла на кладбище собственной жизни, где были похоронены её надежды на тихую и спокойную старость, её смысл жизни, ради которого она жила. Она тихо плакала, стоя у входа в подъезд. Сейчас это была лишь условность. Входы были повсюду. Хочешь, лезь в дыру в стене, хочешь – через отделение банка, хочешь – в окно. Но вот входить было некуда. Там даже следа не осталось от их жизней. К женщине подошел такой же пожилой мужчина. Он был одет чуть лучше, но всё же недели, проведённые в подвалах, оставили след на его одежде. Я сделал предположение, что это её муж. Ему хотелось утешить свою благоверную. Но это было сделать невозможно. Он подошел к ней и обнял, не проронив ни слова. Так они стояли долго, глядя на пепелище их жизней.
На фоне первая женщина продолжала свой рассказ.
– А знаете, что ещё? Дом, когда горел, сюда же никто тушить его не приехал. Ехать тут и не нужно. Пожарная часть-то напротив. Но там никого не было. К нам никто не приехал.
Мы обернулись и увидели некогда пожарную часть. Там было много стеклянной крошки, порванных кабелей, гильз, осколков. По соседству троллейбусное депо. Сквозь простреленные ворота за нами подглядывали доживающие свой век троллейбусы со спущенными колёсами и разбитыми стеклами. Теперь было ясно, откуда столько стекла.
Нужно было ехать. Водитель явно нервничал, и мы, извинившись, побежали в автобус, где уже заняли свои места студенты-волонтёры. Как только мы заходим в салон, водитель давит педаль в пол, и мы трогаемся. Петляем по дырявой дороге. За нашими спинами остались уничтоженные горем женщины. Проезжая по городу, я заметил, что всё же люди с оранжевыми манишками и с метлами понемногу убирают в городе. Один из первых признаков возвращения жизни. Мне вспомнились самые жаркие дни ожесточенных боев летом 2014-го, когда из донецкого аэропорта ВСУ поливали город «праведным огнём», а женщины на площади Ленина продолжали высаживать цветы, потому что по плану была посадка клумб. Война – неуважительная причина, чтоб не выполнять свои профессиональные обязанности. Именно поэтому их коллеги отправлялись на улицы Стратонавтов и Взлётную, чтоб под обстрелами чинить линии электропередачи.
На выезде из города-призрака стоит девятиэтажный многоквартирный дом.
Тяжело на ходу сосчитать, сколько снарядов попало в него. Навскидку даём десятку. Через несколько километров проезжаем остановку с многозначным названием «Грозный».
Въезжаем в город. Дебальцевский филиал ада открыл свои ворота перед всеми желающими. Тут нужно быть осторожным. Не на все улицы можно заезжать. Слишком большая вероятность того, что мы нарвемся на неразорвавшийся снаряд или наткнёмся на сюрприз, оставленный украинскими военными при отступлении. Поэтому следует идти по «протоптанной» дорожке. Возможно, это единственная безопасная дорога для транспорта. Постепенно замечаем людей. Чаще всего они шли пешком с ведрами, полными водой, или пакетами с продуктовыми наборами. Единственный вид транспорта – велосипед. Автобусы не ходят. Личные автомобили либо уничтожены, либо отобраны «на нужды АТО», либо их и вовсе не было. Ехать приходится всё так же медленно. Это даёт нам возможно «любоваться» видами из окна. Растерзанный в клочья город. Бешеная псина войны бросалась на всё, что могла прокусить. Попадания здесь были практически в каждый дом. Переждать обстрел в собственной квартире было невозможно. Долгое время местные, такие же как Углегорске, привыкали к подземной жизни без света, но с надеждой в сердце, которая была ярче любой свечи. Сейчас они осмелились выбраться на поверхность, чтоб вдохнуть свежий воздух в свои уставшие от сырости подвалов лёгкие.
Наш автобус останавливается у городской администрации, где на фасаде гордо развевается триколор ДНР – черно-сине-красный флаг. Выходим последними. Перед нами семенят белые человечки. Хочется поскорей избавиться от них, потому что за всю поездку их жужжание порядком надоело. В воздухе знакомый запах пороха. Здесь всё пропитано им. Он въелся в каждого, кто выжил после ужасной бойни. В глаза сразу бросаются оранжевые палатки. На входе стоит сотрудник МЧС и что-то записывает в бланки. Потрёпанные люди заходят туда уставшие, а выходят оттуда слегка повеселевшие. Оттуда пахнет кашей, тушенкой и чаем. Тарахтит генератор. Палатки, кроме всего прочего, ещё и пункт обогрева. Также здесь можно подзарядить мобильный телефон. У входа в палатку сплелись щупальца телефонных зарядок. В Дебальцево отсутствует электричество, но телефонную связь частично удалось восстановить.