– Сми тогда пошёл с Урсулой. И они цапались всё время.
– А ты, – говорит Джеймс, – ты спустилась ко мне словно в золотом сиянии, даже волосы были гораздо ярче, чем обычно. А на шее было то ожерелье.
– Мамино жемчужное колье...
– Ты была прекрасна. – Я целую Джеймса, и он смеётся. – Не отвлекай. Я тут пытаюсь рассказать очень важную и трогательную историю.
– Хорошо, – говорю я, – давай дальше. Но обязательно расскажи подробнее о том, какой я была прекрасной и идеальной. Не упусти ни одной детали.
– Ладно, – продолжает Джеймс и снова притягивает меня ближе, – когда ты спустилась по лестнице, я смотрел на тебя и видел не просто прекрасную девушку, которая согласилась танцевать со мной, Джеймсом Бартоломью. Я видел ту, кто всегда на моей стороне. Ты не слушала, когда тебе говорили, что я мусор, или вечная проблема, или что я никогда ничего не добьюсь. Ты никогда никого не слушала.
– Тем вечером я подарила тебе их. – Я целую его запястье над часами на ремешке из крокодиловой кожи.
– Ты украла их из шкатулки своего деда. Джия пыталась забрать их обратно на следующий день.
– Я бы ей не позволила. Ты заслуживал чего-то хорошего. Она сказала, что часы – это семейное достояние, а я...
– А ты сказала, что я и есть твоя семья. Тогда я впервые почувствовал себя кем-то важным, – говорит Джеймс. – Ты всегда была единственной, кто видел меня таким, какой я есть. Ты не просишь меня быть лучше, чем я есть, и не считаешь меня хуже. Ты знаешь обо мне всё. Однажды, – продолжает он, проводя двумя пальцами по моим костяшкам, – даже если это будет очень не скоро, я надеюсь, ты выйдешь за меня замуж.
Идея выйти замуж за Джеймса меня не шокирует. Я всегда допускала эту возможность. Мы с Джеймсом никогда не найдём никого лучше друг друга, да мы и не захотим. С того самого дня, когда мы впервые поцеловались на крыше, я была уверена, что он будет моим спутником всю оставшуюся жизнь. Я не против стать женой, если мужем будет Джеймс. Я не буду колебаться. Но сейчас говорить о свадьбе слишком рано. Нам только семнадцать, и я понимаю, что это неуместно, но когда-нибудь момент точно настанет, и мне приятно чувствовать определённость хотя бы в одной части своей жизни. За всё остальное мне ещё придётся побороться.
Джеймс встаёт на колени, а я сажусь, выпрямив спину.
– Мэри Элизабет, – говорит он. – Я знаю, что мы пока не готовы, но если однажды мир перестанет содрогаться и погаснет навсегда, я хотел бы встретить этот момент вместе. Когда падало то здание, я мог думать только о том, как же мне повезло наблюдать конец света рядом с тобой. Когда мы поженимся, ты не потеряешь свою свободу, – продолжает Джеймс. – Ты не пожелаешь быть где-то ещё и не захочешь сбежать от меня. Мы будем делать всё, что хотим, потому что будем вместе, а значит, для нас не останется ничего невозможного. Жизнь станет великим приключением.
– Я не понимаю, почему ты говоришь об этом сейчас. – Джеймс сделал что-то незаконное? Или он в опасности? Что-то казалось неправильным. Да, у нас уже случался подобный разговор, но сейчас Джеймс кажется гораздо более напряжённым, чем обычно. – Что-то случи...
– Я никогда тебя не брошу, – перебивает меня Джеймс. – И мне нужно, чтобы ты пообещала, что не бросишь меня.
Он прижимается губами к моей шее, и я склоняюсь к нему, несмотря на все свои опасения. Его губы слишком сильно отвлекают.
– Если я пообещаю, – говорю я, изо всех сил стараясь отогнать мрачные мысли, – ты расскажешь мне, в чём дело?
– Сначала пообещай, – настаивает он.
– Джеймс. – Мне становится жутко; всё ощущение безопасности Вечнозелёного сада исчезает без следа. – Мы должны доверять друг другу. Мы должны быть в состоянии сказать друг другу всё, что угодно. Так в чём дело?
– Я всегда тебя поддерживал, – говорит Джеймс.
– Я знаю.
– Даже несмотря на то, что твоя стажировка ставит меня в неловкое положение на улицах и даже несмотря на то, что мы можем поссориться, если я окажусь в том же положении, что и мой отец.
– Этого не случится.
– Это не исключено. – Лицо Джеймса, озарённое лунным светом, мрачнеет, а ирисы склоняются к нему, словно пытаясь утешить. – Мы не можем предсказать, что случится со Шрамом дальше, и не знаем, кто придёт к власти. Если мы вдруг окажемся проигравшей стороной, кто знает, что будет? Сама знаешь, я не позволю Элите терроризировать Шрам. – Он садится напротив меня. – А что, если я нашёл способ нас обезопасить?
Вот оно, то самое чувство, что тревожило меня. То, что незаметно росло между нами. Я узнаю его.
– Обезопасить? От чего?
– От наших слабостей, – говорит он и изучающе смотрит на меня, ожидая реакции, но я даже не понимаю, о чём он говорит. – Что, если я могу показать тебе кое-что получше, чем управлять этим городом из Центра в качестве копа?
– Джеймс! – Его имя невольно слетает у меня с языка, словно мольба. Я хочу, чтобы он замолчал, так же сильно, как хочу всё узнать. – Мне важно быть копом. Мне важно управлять Центром.
– Я исполню все наши мечты, Мэри Элизабет, – продолжает Джеймс, словно не услышав мои слова. – Ты мне веришь?
Я не отвечаю. Он раскрывает свою ладонь и поднимает её на уровень груди. Мою кожу начинает покалывать, а метка Наследия словно пульсирует.
Из ладони Джеймса вырываются завитки голубого света. Его и моя грудь поднимаются и опускаются одновременно в такт дыханию. Кажется, что мы вот-вот взлетим. Когда в воздухе между нами зависает шар света, мы почти перестаём дышать. Джеймс выглядит каким-то нереальным и чужим, и он гораздо ярче и счастливее, чем когда-либо на моей памяти.
А затем я вспоминаю вспышку голубого света во время Падения, которая причиняла невыносимую головную боль и вырывалась из центра земли, как восходящая молния, как сетка вен. Этот свет выглядит похоже, но он мягче, дружелюбнее. Он не причиняет боли и неотделим от меня. Он словно друг, зовущий к себе. Он часть меня, даже если парит снаружи, он тёплый, волнующий и словно обладает собственной душой, которой готов поделиться с нами.
– Где ты это взял? – спрашиваю я.
– Я не могу тебе сказать.
– Я думала, у нас нет секретов друг от друга.
– Скоро я всё расскажу, – обещает Джеймс. – Доверься мне.
– Я доверюсь, – обещаю я.
«Доверься, – шепчет эхо. – Доверься нам».
– Но Джеймс, – говорю я, пока шар голубого света танцует вокруг нас. – Это же...
– Магия. – Он следит за шаром с таким же вниманием, с каким обычно смотрит на меня.
– Ага, – киваю я.
С мягким тихим жужжанием шар начинает разделяться на отдельные завитки, разрастаясь до размеров небольшого арбуза, а его сияние становится светлее и ярче.
– Он хочет, чтобы ты его приняла.
Иногда я не могу предсказать плохие вещи, которые поджидают прямо за углом. Я не догадывалась о грядущем Падении. Оно было неожиданным. Иногда я не предвижу и хороших вещей, а они могут быть такими же внезапными, как и плохие. Например, после смерти моей семьи я и предположить не могла, что встречу Джеймса и мы залечим раны друг друга. Жизнь часто застаёт врасплох, и за переменами бывает сложно уследить. Но прямо сейчас, глядя на голубой свет перед собой, я чувствую, как в животе что-то ворочается, словно угорь в сухом аквариуме. Я вижу, что этот свет – начало и конец всего. Я понимаю, что должна расспросить о нём Джеймса. Я должна убедить его рассказать, где он это взял, что это такое и что всё это значит. Но я не решаюсь. Я чувствую, что ответ мне не понравится и заставит меня что-то решать. А ещё мы с Джеймсом доверяем друг другу достаточно, чтобы не бояться совершать ошибки. Мы доверяем друг другу достаточно, чтобы не было нужды рассказывать всё. В этом есть особая свобода, и эту свободу я не хочу потерять.
Я продолжаю смотреть на свет и постепенно становлюсь его частью, становлюсь вихрем и понимаю, что свет не просто голубой. В нём есть маленькие фиолетовые и зелёные завитки, а в центре – золотые нити. Этот свет, живой и манящий, тянется ко мне. Долю секунды спустя шар входит в мою грудь.
– Джеймс, – шепчу я и тут же понимаю, что это конец всего, что было раньше.
Прямо здесь и сейчас рождается новое начало.
Джеймс придерживает меня, а в моём сознании вспышками проносятся воспоминания обо всём, что было между нами. Вот он впервые обнимает меня за плечи. Рассказывает о своём отце. Я рассказываю Джеймсу о том, что случилось с моей семьёй. Мы изо всех сил стараемся не касаться друг друга, но пространство между нами почти искрит. Я всегда чувствую, в каком месте класса он сидит, и он тоже чувствует, где я, словно каждый атом пространства между нами знает, что мы должны быть рядом.
А затем он. Наш первый поцелуй, который едва не начал конец света. Но это не оттолкнуло нас друг от друга. Вместо этого мы стали только ближе. «Это и есть доверие, – говорит мне голубой свет. – Откройся».
И я открываюсь. Когда мы с Джеймсом снова целуемся, губы, которые соприкасались тысячи раз, ощущаются иначе: словно у нас миллионы новых нервов, словно мы можем понимать друг друга без слов и предсказывать движения другого. Мы целуемся, пока не начинаем чувствовать, что у нас вообще нет тел и мы не что иное, как этот свет.
Цветы вокруг нас сияют каскадом радужных красок. Они покачиваются и танцуют для нас.
– Мэри, – с трудом произносит Джеймс, его голос звучит хрипло и прерывисто. – Это прекрасно. Ты прекрасна.
Вот на что похоже доверие.
Оно похоже на любовь.
Глава седьмая
Малли Сент у меня на кровати. Её рот проговаривает буквы моего имени. Её кожа зеленоватого оттенка, жёлтые, как у ящерицы, глаза подёрнуты белёсой дымкой. Она объята языками пламени. Она ползёт ко мне. Она подожжёт мою кровать. Она сожжёт всё. И если она подберётся ближе, мы обе умрём.
Но когда она подбирается ближе, мы не умираем. Только температура немного поднимается. Малли придвигается так близко, что её горячее дыхание касается моих щек. Языки пламени лижут мою кожу.