Мы все же решили там не приземляться, а лететь дальше. Гул Хаджи продолжал с теплым чувством называть острова, остававшиеся позади — С'сильда, с высокими стройными деревьями и уютными темными опушками, и Носирра, первозданная природа которого, по словам Гула Хаджи, таила несметные богатства.
Продолжая прислушиваться к мотору, я не пропускал все же ни одной детали из рассказа Гула Хаджи, так как это был рассказ о мире, который я знал мало, а чем больше узнал бы о нем, тем лучше был бы подготовлен к встрече с ним.
Наконец мы оставили позади озера и острова. Мы решили — если случится так, что двигатели невозможно будет починить, то в этом случае лучше было бы находиться не на острове посреди озера, а на «большой земле». Впереди мы увидели башни города, который назывался, по словам Гула Хаджи, Сенд-Амридом. Его жители славились как искусные ремесленники, знакомые со многими техническими достижениями, которые были известны на Марсе. Они могли бы оказаться более полезными для нас, хотя надо признать, жители островов, наверное, были бы дружелюбнее.
Я потянул рычаг, и мы стали снижаться.
Позднее я пожалел, что мы не сели на один из островов. Гул Хаджи обнаружил, что Сенд-Амрид очень изменился с тех пор, как он, будучи изгоем, обрел здесь на время приют.
Наступил вечер, мгла окутала высокие темные башни Сенд-Амрида, и мы плыли над ними, испытывая огромное облегчение.
Место это было тихое, плохо освещенное — я объяснил это тем, что жители Сенд-Амрида были, как сказал мой друг, людьми трудолюбивыми и, вероятно, рано ложились спать, избегая ночных развлечений.
Мы приземлились на окраине города. Я выбросил «якорь», который глубоко вошел в землю. Спустился вниз по веревочной лестнице и привязал воздушный шар к растущим неподалеку деревьям.
Глава 2Проклятье над городом
Все время, пока мы шли в Сенд-Амрид, рука Гула Хаджи инстинктивно сжимала рукоятку меча. Я хорошо знал его, и это показалось мне странным.
— Что-то не так? — спросил я.
— Не знаю, Майкл Кейн, — ответил он тихо.
— Ты же сказал, что в Сенд-Амриде нам ничто не угрожает?
— Да, я так думал. Но что-то мне не по себе. Это трудно объяснить.
Его настроение передалось мне, и я тоже забеспокоился.
Гул Хаджи пожал плечами.
— Я смертельно устал. Наверное, в этом все дело.
Я принял это объяснение, и когда мы подходили к воротам города, тревога наша немного улеглась.
Ворота были открыты, стражи не было. Если люди были настолько приветливы, значит, нам будет легко найти у них помощь.
Однако Гул Хаджи пробормотал, что все это было очень странно.
— Не такой уж они беспечный народ, — сказал он.
Мы ступили на тихие улицы. Высокие темные дома были безжизненны, как декорации, построенные для роскошного представления, но спектакль окончился, и сцена опустела.
Гул Хаджи шел к центру города, я — за ним, и по пустынным улицам разносилось эхо наших шагов.
Когда кроме этого эха послышались еще какие-то звуки, я остановился и положил руку на плечо Гула Хаджи.
Мы прислушались.
Шаги. Тихие шаги, как будто кто-то шел в комнатных шлепанцах или сапогах из мягкой кожи.
Шаги приближались. Снова рука Гула Хаджи инстинктивно потянулась к мечу.
Из-за угла появилась фигура, закутанная в темный плащ, на голову был накинут капюшон. В одной руке человек держал букет цветов, в другой — большой плоский ящик.
— Приветствуем тебя, — обратился я к нему, как это было принято на Марсе. — Мы чужестранцы и ищем помощи в твоем городе.
— Кому и чем Сенд-Амрид еще может помочь? — пробормотал человек в плаще. Судя по его тону, ответ был ему не нужен.
— Мы знаем, что здесь живут люди мастеровые, хорошо разбирающиеся в технике, умеющие обращаться с машинами. И мы думали... — Гул Хаджи осекся, когда услышал странный смех незнакомца.
— Машины! Не говори мне о машинах!
— Это почему?
— Тебе не нужно этого знать. Не задерживайся здесь, чужестранец. Вы оба — уезжайте из Сенд-Амрида, пока еще можете!
— Почему нельзя говорить о машинах? Это что, табу? Здесь ненавидят машины? — Я знал, что в некоторых странах на Земле машин боялись. Простые люди считали их бездушными, поэтому не хотели иметь с ними дела. Некоторые философы опасались, что чрезмерная автоматизация сделает человека ненужным. Как ученый на Земле я сам часто сталкивался с подобными вещами. Часто на вечеринках, когда речь заходила о моих работах в области ядерной физики, меня обвиняли во всевозможных злодействах. Я подумал, что жители Сенд-Амрида, вероятно, возвели этот страх в закон и запретили машины, которых они боялись и ненавидели. Я спросил об этом незнакомца, но он только рассмеялся в ответ.
— Нет, — сказал он. — Люди не могут ненавидеть машины, иначе им пришлось бы ненавидеть друг друга.
— Ничего не понимаю, — сказал я нетерпеливо. — В чем здесь дело? — Я уже начинал думать, что первый человек, которого мы встретили в Сенд-Амриде, был сумасшедшим.
— Я же говорю, — сказал он и быстро обернулся, словно чего-то боялся. — Не нужно вам знать, в чем дело. Уходите из Сенд-Амрида, уходите немедленно. Не задерживайтесь здесь ни на секунду. Этот город проклят.
Возможно, нам следовало тогда последовать его совету, но мы не ушли из города. Мы остались, чтобы поспорить с ним, и это, как очень скоро выяснилось, было нашей ошибкой, о которой мы горько пожалели.
— Кто ты такой? — спросил я. — Почему ты один только и бродишь сейчас по улицам Сенд-Амрида?
— Я врач, — ответил он. — То есть я был врачом.
— Ты хочешь сказать, что тебя исключили из гильдии врачей? — уточнил я. — Тебе не разрешают заниматься лечением?
Он снова рассмеялся. В его горьком смехе послышались нотки безумия.
— Меня не исключали из гильдии. Просто я уже не врач. Сейчас меня называют «Обслуживающий персонал механизмов третьей группы сложности».
— А что это за механизмы? Ты теперь механик?
— Меня называют механиком, а «обслуживаю» я людей. Эти «механизмы третьей группы сложности» — люди! — Эти слова прозвучали как крик души, полный горя. — Я был врачом, меня учили относиться к людям с сочувствием. А сейчас, — он всхлипнул, — я механик! Моя работа заключается в том, что я осматриваю человеческий механизм и решаю, может ли он функционировать, не требуя к себе специального внимания. Если нет, то я должен как-то пометить этот механизм, и тогда его отправят на разборку, а исправные детали — в запасники, где хранятся «запчасти».
— Но это же чудовищно!
— Чудовищно, — тихо подтвердил он. — А сейчас уходите, немедленно уходите из этого проклятого города. Я и так уже рассказал вам много лишнего.
— Но как же так получилось? — продолжал Гул Хаджи настойчиво. — Когда я последний раз был здесь, люди были работящими и исполнительными. Может, от этого они казались немного занудными и слишком рациональными, но в остальном они были самыми обычными, нормальными людьми.
— В человеке есть рациональное начало, — ответил врач, — и эмоциональное, вместе они и образуют Человека. Но если их разделить и начать поощрять только одно из начал, активно заглушая другое, — получается одно из двух по части присутствия там человеческого.
— И что получается? — спросил я, невольно заинтересовавшись рассуждениями моего собеседника.
— Получается или Зверь, или Механизм, то есть Машина, — просто ответил он.
— Ну-у, ты все слишком упрощаешь, — возразил я.
— Так и есть, в самом обществе все упрощено, — сказал он, немного оживившись, так как, видимо, его взволновала тема разговора, но он продолжал нервно озираться. — Здесь поощряется рациональное начало в человеке, и он становится механизмом, и, если хотите, это происходит благодаря глупости второго начала, ведь именно Зверь поощряет существование Механизмов, ибо Зверь не может предсказывать события, как это умеет делать Человек. Зверь в человеке стремится создавать механизмы для собственного удобства, так как механизмы помогают сделать его жизнь комфортной, и поначалу это даже способствует развитию знаний. В нормальном обществе оба человеческих начала достаточно мирно сосуществуют. Но народ Сенд-Амрида очень сильно обособился от других, и теперь город перестал быть нормальным местом.
— Но не может быть, чтобы все это возникло неизвестно откуда. Должна быть какая-нибудь причина. Наверное, какой-то диктатор заразил весь город своим безумием, — сказал я.
— В Сенд-Амриде правят Одиннадцать, они равны между собой. Но ты прав, есть диктатор, который властвует над городом: он царит во всем мире безраздельно, и это продолжается много веков и тысячелетий — если, конечно, истории о бессмертных шивах были всего лишь выдумкой.
— Ты говоришь о Смерти, — сказал я.
— Да, и Смерть в Сенд-Амриде наводит на всех ужас.
— Но что за Смерть царит здесь?
— Болезнь — чума. Диктатор Смерть принес страх, и этот страх привел к господству Одиннадцати и их теории.
— А какая у них теория? — спросил Гул Хаджи.
Врач хотел было ответить, но вдруг глотнул воздух ртом и поспешил прочь туда, откуда пришел.
— Уходите! — успел шепнуть он нам. — Уходите сейчас же!
Его страх подействовал и на нас, и мы уже собирались выполнить то, что прозвучало, как приказ, когда впереди на одной из темных улиц показалась странная процессия.
Около сотни крепких мужчин несли на своих плечах гигантский портшез — что-то типа кареты, закрепленной на носилках. Эти люди шли как один. Мне приходилось видеть армии на марше, но даже в самом дисциплинированном отряде солдаты не могут двигаться с такой фантастической точностью, с какой шли люди, несущие на плечах этот портшез.
В портшезе были двое — я видел их через окошки, расположенные по бокам. Они сидели неподвижно, напряженно, неестественно прямо, с застывшими лицами. Глядя на них, нельзя было сказать, что они были живыми людьми, как нельзя было сказать этого о людях, несущих портшез. Я никак не ожидал увидеть подобную картину на Марсе, где человеческой личностью дорожат, несмотря на бесконечные битвы и сражения, то и дело возникающие в повседневной жизни. Какая бы то ни было регламентация жизни совершенно чужда Марсу. Все мое существо было возмущено этим зрелищем, от бессилия и ярости я не мог сдержать слез. Возможно, тогда я не мог бы их объяснить, они просто появились у меня на глазах, а объяснение я нашел позднее, но это не важно. Это зрелище оскорбило меня до глубины души, оскорбило мои чувства и мой разум. Я своими глазами увидел то безумие, о котором говорил полусумасшедший врач.