Отмахиваюсь от него, стирая со лба холодный пот. Самое главное я услышал.
Бастион.
Если Ила в Бастионе, значит, она жива.
Этот чёртов бункер не разрушится даже под артиллерийским ударом.
Я делаю несколько вздохов, борясь с подступающей слабостью в ногах. Облегчение накатывает лавиной.
Каэл хмурится, внимательно разглядывая меня.
– Ты понял? Понял, что я сказал?
Я молчу. Он делает шаг вперед, заставляя взглянуть в его глаза.
– Теперь слушай сюда, Дерби.
Он переводит взгляд на горизонт, где ещё догорают всполохи ударов.
– Сейчас ты нужен мне здесь. Живо к обороне, пока они не решили ударить ещё раз.
Я медлю, но понимаю, что он прав. Мотнув головой, прогоняю остатки шока, делаю глубокий вдох, сжимаю кулаки, чтобы заставить себя собраться.
– Хорошо.
Я поворачиваюсь и бросаю взгляд на город.
Пламя. Густые клубы дыма. Тлеющие руины домов.
– Больше ударов не будет, – произношу, даже не глядя в небо.
Если бы Корпорация собиралась добить город, за считаные минуты от него остались бы одни руины. Но артиллерия замолчала. Они сделали свое дело – уничтожили мутантов. А сопутствующие жертвы и разрушения…
Что же ты творишь, отец? Точнее, Одинцов по твоей указке! Какого дьявола?
Меня колотит от ярости и гнева. Не знаю, что бы я сейчас сделал, оказавшись лицом к лицу с ними обоими! Не знаю, черт возьми! Провожу трясущейся ладонью по лицу, стирая грязь и копоть. В ушах всё ещё стоит звон, но теперь его перекрывают другие звуки: стоны раненых, грохот осыпающихся завалов, резкие приказы солдат.
Астерлион выжил. Но какой ценой?
Я поворачиваюсь к Каэлу.
– Потери?
– Пока неизвестно, – его голос твёрд, но лицо напряжено. Он уже просчитывает ущерб от последствий атаки. – Нужно разгрести завалы, найти выживших, доставить раненых в госпиталь. Твоя задача – курировать западный сектор.
Я киваю. Сейчас не время для вопросов – время для действий.
Мы быстро спускаемся вниз. К воротам уже подогнали грузовики, люди делятся на группы, организовывая поисковые отряды. Огонь полыхает в восточной части города, слышен треск обрушивающихся зданий. Но паники нет. Здесь давно привыкли, что за жизнь приходится бороться.
– Южный квартал почти не задет. Основной удар пришёлся на восток, – докладывает старший дозорный.
– Где больше всего людей?
– Многие спрятались в подвалах. Пока неизвестно, сколько выжило.
– Я беру западный сектор. Вы – к очагам пожара. Если там ещё кто-то остался, времени у них мало.
Он молча кивает и тут же отдает приказы.
Рядом стоит Микаэль. Скрестив руки на груди, он наблюдал за мной все это время с неизменной усмешкой.
– Что? – раздражённо бросаю я.
– Просто вижу, что отец так и не успел промыть тебе мозги. Но думаю, он очень старался. Я прав?
– Отвали, Мика.
– Нет, мне просто интересно, – напирает Фостер, не собираясь сдаваться. – Как тебя вообще занесло на Полигон? Неужели президент взял и так просто отпустил единственного наследника? Или… может быть, у тебя тут спецзадание?
– Иди к черту, Микаэль, – выплёвываю я. – Ты ни хрена не знаешь.
«Полигон – это шанс. Если он выживет, то докажет свою ценность для Корпорации. Если нет, то за него это сделает кто-нибудь другой», – всплывшие в памяти слова отца срывают пластырь с еще одного гниющего нарыва.
Вот он, папа. Стоит передо мной. Восставший из твоих мертвых списков. Живой, озлобленный и все так же ненавидящий созданную тобой систему. И плевать хотел он на то, что не представляет для нее никакой ценности. И возможно, Микаэль не единственный, кому удалось вырваться из стальной хватки Корпорации. Нас как минимум двое, а как максимум… Впрочем, это мне только предстоит выяснить.
– Я оторвался от своего подразделения во время зачистки военного объекта возле Амурского лимана и через подземные катакомбы вышел на территорию анклава. Дочь Каэла подобрала меня и привела в город. Еще вопросы есть? – исчерпывающе отвечаю я.
– Ну надо же! Очень похожая ситуация, – ухмыляется Микаэль. – Правда, тебе снова подфартило больше. Говорят, дочь Мораса – красавица. Уже поимел ее или только планируешь?
– Заткнись! – рычу сквозь зубы, хватая Фостера за грудки.
С тех пор, как мы были подростками, он здорово вырос и окреп, но я все равно сильнее.
– Ладно-ладно, я понял. Не кипятись, дружище. Больше ни слова про красавицу Иллану, – Микаэль выставляет вперед ладони в знак капитуляции. – Но я видел, как ты рвался ее спасать, – добавляет с кривой ухмылкой.
Я не отвечаю. Сейчас не до споров.
Мика бросает взгляд на обрушившийся дом, где под завалами зажаты люди, и, не говоря ни слова, направляется туда. Я замираю на мгновение, окидываю взглядом площадь, наблюдая, как солдаты вытаскивают раненых и грузят на носилки, чтобы потом на ржавых внедорожниках доставить в госпиталь.
То, что ещё утром было живым и дышащим городом, теперь кажется выжженной изнутри оболочкой. Узкие улицы покрыты слоем пепла, снег, что выпал ещё ночью, смешался с копотью и теперь больше похож на грязь. Дома, что стояли ближе к восточным районам, превратились в разрозненные обломки – деревянные балки торчат, как сломанные кости, куски стен разорваны, крыши обвалились внутрь. В воздухе витает запах тлеющего дерева, пороха и ещё чего-то – горького, металлического, пронзительно-кислого.
Люди разбирают завалы. Где-то слышен плач. Где-то – стоны раненого. Где-то стоит тишина – самая страшная, давящая, мёртвая.
Вздрогнув всем телом, я замечаю мальчика лет семи, босого, в грязной куртке, застывшего у разрушенной стены. Он не плачет, а просто смотрит в одну точку – туда, где под грудой кирпичей виднеется тонкая, окровавленная рука. Чья-то мать. Чья-то сестра. Чья-то дочь. К ребенку спешат солдаты и, завернув в одеяло, куда-то уносят. О нем позаботятся, знаю, но это травмирующее событие останется с ним навсегда …
Сглатываю горький комок и отвожу взгляд, но его образ намертво врезается в мое сознание.
Где-то среди суеты слышится отчаянный крик – женщина бросается к завалам, безумно, судорожно разгребает камни, разбивая в кровь пальцы. Рядом с ней двое мужчин – они пытаются её остановить… убедить, что поздно, что уже ничего не изменить.
Но она не слушает. Потому что, если остановится – значит, примет правду. А правда слишком жестока.
К ночи город уже знает имена всех погибших.
Каждого, кто не успел добежать до укрытия, кого разорвало взрывной волной, кого зажало под обломками домов. Каждого, чьи крики ещё несколько часов назад разрывали воздух, а теперь погребены под пеленой тишины.
Трупы выкладывают ровными рядами на центральной площади перед обелиском. Лица некоторых невозможно узнать – только изуродованные останки, покрытые копотью и кровью. У других они навечно застыли в смертной гримасе – широко открытые глаза, искривленные в безмолвном вопле губы. Их всё равно называют по именам. Здесь так принято. Никто не должен уходить в мир мертвых без имени.
Шаманы уже готовят ритуал прощания. В полутьме их фигуры кажутся ещё выше, а одежды – ещё мрачнее. Красные плащи с вышитыми на рукавах символами сменяются длинными церемониальными одеяниями, украшенными подвесками, которые мерно позвякивают при каждом движении. Они ступают медленно, словно выверяя шаги в такт биению умирающего сердца города, обходят пространство около тел широкими кругами, окуривая его дымом тлеющих трав, источающих густой, вязкий аромат.
Огонь, подготовленный для погребального костра, едва задался, но его тепло уже чувствуется, словно пламя ждет момента, когда будет поглощать тела. В воздухе витает терпкий запах смолы и древесины, перемешиваясь со смрадом смерти, создавая чудовищный коктейль, от которого першит в горле.
Люди собираются вокруг, но держат дистанцию. Кто-то стоит молча, кто-то опускается на колени, касаясь ладонями холодного камня мостовой, некоторые тихо шепчут прощальные слова. Нет громкого плача, нет истерик – только приглушенные стоны, да сдавленные рыдания, заглушаемые рукавами одежды. Мужчины ожесточенно сжимают челюсти, стараясь не выдать охватившее их горе. Женщины, потерявшие детей и мужей, вцепляются друг в друга, чтобы не упасть, чтобы не сломаться. Их лица бледны, глаза опухли от слёз. Кто-то держит в руках крохотную, обугленную детскую игрушку, словно это единственное, что осталось от жизни, которая ещё утром была полной, настоящей. Кто-то раскачивается, беззвучно шепча вопросы, на которые больше не получит ответа.
С каждым вдохом тяжесть в груди становится сильнее. Копоть, гарь, запах палёной плоти – всё это пропитало город, въелось в его стены, осело на коже.
Гул голосов, запах смерти, сломленные люди – всё это уходит на второй план, превращаясь в размытую, гнетущую картину, которая теперь кажется далёкой, словно я наблюдаю за ней со стороны. Единственное, что остаётся внутри – это болезненная навязчивая мысль: «Где Иллана?»
Она бы пришла. Она должна была быть здесь.
Я снова напряженно всматриваюсь в толпу.
Лица расплываются перед глазами, как будто они окутаны мглой. Некоторые жители стоят неподвижно, опустив голову. Другие тихо разговаривают, но слова не доходят до сознания, превращаясь в бессмысленный шум. Есть и такие, кто проходит мимо, ни на что не обращая внимания. Потерянные, убитые случившимся.
Я ищу её.
Прохожу взглядом по каждой фигуре, каждому силуэту, надеясь выцепить знакомые черты – медовые глаза, рыжие пряди, лёгкую походку. Где-то внутри меня тлеет глупая надежда, что она просто стоит в толпе, немного в стороне, что я вот-вот поймаю взгляд, и всё это напряжение рассеется, как туман.
Но её нет.
Тяжесть в груди становится невыносимой, словно стянутый ремень не даёт сделать нормальный вдох.
Я не могу больше ждать.
Рывком разворачиваюсь и направляюсь прочь от площади.
– Дерби, – звучит голос за спиной.
Глухо, но отчётливо. Я не останавливаюсь, чувствуя, как внутри что-то сжимается. Узнаю этот тон. Узнаю человека, которому он принадлежит.