– Хаос?! – Я с трудом удерживаюсь на месте, потому что каждое слово, вылетевшее из его уст, – это плевок в лицо тем, кого я оставил там, в руинах, среди дыма и пепла.
Мое дыхание сбивается, грудь сжимается, и я чувствую, как внутри загорается что-то новое. Не просто злость.
Ненависть.
Отец смотрит мне прямо в глаза, но в его взгляде – стена. Непробиваемая, мать его, стена.
– Ты хочешь сказать, что они не заслужили право на жизнь?
– Я хочу сказать, что они уже мертвы, – отвечает он с пугающим спокойствием.
– Что ты несешь?!
– Ты видел их укрытия? Их жалкие поселения? Они живут в руинах, питаются отбросами, плодятся без контроля. Сколько из них рождается с дефектами? Сколько из них не доживает до тридцати? Они цепляются за остатки прошлого, деградируют, вырождаются. Они не могут интегрироваться в новую систему, потому что новая система требует прогресса. Их гены – мусор, их образ жизни – тупиковая ветвь. Они не просто умирают, Эрик. Они исчезают.
– Это не даёт тебе права убивать их! – я вскакиваю с койки, сжимая кулаки.
– А у них есть право убивать нас? – он чуть склоняет голову, и в его глазах вспыхивает что-то опасное. – Ты провел гребаный месяц в одном из анклавов и пытаешься убедить, что я для них – главное зло! Ты просто не видел, что творится в других поселениях, как мутанты вырезают целые города. Ты не видел, как эти несчастные заражаются и превращаются в тех же монстров, которые потом охотятся на наших солдат. Ты считаешь, что они должны жить? Но чем дольше они живут, тем больше становятся угрозой. Они – рассадники смерти. Каждый анклав – это потенциальный инкубатор для новых штаммов вируса. Для новых, более опасных мутантов. Мы не убиваем их, Эрик. Мы… предотвращаем заражение.
Он говорит об этом спокойно. Хладнокровно. Как о самом очевидном факте.
– И кто дал тебе право решать, кто достоин жить, а кто нет?! – я перехожу на крик, но отец не слышит. Для него существует только одно правильное мнение – его собственное. Слова остальных – пыль, не стоящая внимания.
– Я не колебался, когда спасал этот мир от гибели и продолжаю это делать. Снова и снова! – с ледяным самообладанием бросает он мне в лицо.
– Какой ценой?!
– Любой, – отвечает он без тени сомнения.
Тишина между нами звенит, как натянутая струна. Я вижу его насквозь. Человек, который правил этим миром так долго, что уже не различает, где заканчивается контроль и начинается тирания.
– Ты не Бог, отец.
Он прищуривается.
– Я – порядок.
– Ты – палач.
Что-то меняется в его лице. На нем отражаются не злость. Не раздражение. Скорее… разочарование.
– Ты всё ещё слишком юн, чтобы понять, как устроен этот мир.
Он поворачивается и делает шаг к выходу.
И в этот момент я осознаю, что он не изменится.
Никогда.
Я стою посреди лабораторного отсека и смотрю ему в спину.
Он всегда будет держаться за свою власть. Всегда будет оправдывать свои решения. Всегда будет жертвовать теми, кого считает слабыми.
И если я хочу спасти Иллану. Если я хочу спасти Ари. Если я хочу спасти людей.
Мне придётся разрушить всё, что он построил.
Гнев пульсирует под кожей. Меня колотит, будто внутри взрываются боеприпасы и разлетаются на тысячи осколков. Ладони сжаты в кулаки до скрипа костяшек. Я дышу глубоко, но воздух будто не проходит в лёгкие. Не знаю, чего ожидал. Оправданий? Сожаления? Пусть даже лжи, но не этого ледяного равнодушия. Он смотрел мне в глаза и говорил, что жизни жителей анклавов не стоят ничего. Чужие судьбы для него всего лишь расходный материал.
Челюсти сводит от ярости. Я делаю несколько шагов по отсеку, пытаясь успокоиться, но внутри бушует шторм. Хочется разнести к чертям проклятые стены, раскрошить их в пыль. Лютая, неконтролируемая ярость пульсирует в венах, но не находит выхода.
Я должен что-то сделать. Я не могу просто подчиниться.
Услышав тяжелые уверенные шаги за спиной, резко разворачиваюсь. Генерал Одинцов собственной персоной. Малолетний гений обещал, что мое утро начнется именно с него, но президент перетасовал карты и опередил своего заклятого старого друга.
Одинцов неспешно проходит внутрь, спокойно наблюдая за мной. Он двигается с той безусловной уверенностью, которая свойственна людям, привыкшим командовать. Высокий, поджарый, с выверенной военной выправкой, он больше напоминает машину, чем человека, и в этом они удивительно схожи с моим отцом. Безупречно выглаженная форма тёмно-графитового оттенка сидит идеально, подчёркивая мощную фигуру. На груди – знак отличия, на плечах – военная символика, обозначающая его ранг. Глубокие носогубные складки придают лицу генерала почти высеченную строгость, а прямые тёмные брови делают взгляд ещё тяжелее. На висках серебряными нитями проступает седина, белесый старый шрам тянется от скулы к линии подбородка, выдавая в нем матерого боевого волка, который видел войну не только из командного пункта.
Одинцов не торопится заговорить. Он делает ещё один размеренный шаг, словно давая мне время осознать свое присутствие. В отсеке тихо, гулкое напряжение висит в воздухе, смешиваясь с моим сбивчивым дыханием и угасающим эхом недавнего разговора.
Я чувствую, как мышцы всё ещё напряжены, адреналин не до конца отпустил, а пальцы то и дело невольно сжимаются в кулаки. После речи отца любой другой диалог кажется бессмысленным. В груди продолжает пульсировать гнев, мысли скачут хаотично, а слова застревают где-то на границе между усталостью и яростью.
Одинцов изучает меня, не торопясь нарушать молчание. В его глазах нет жалости. Нет сочувствия. Но есть что-то другое.
Терпение.
Выдержка.
Выжидание.
Как будто он уже знает, в каком состоянии я нахожусь. Знает, что внутри меня разлетаются в щепки последние иллюзии, что после этого разговора с отцом ничего уже не будет так, как прежде.
В этом они с президентом тоже очень похожи.
Но если отец – ледяная глыба, не допускающая сомнений, то генерал – человек стратегии. Он не давит, не торопит. Просто стоит напротив, выжидая, пока я сам не нарушу тишину.
Я вздыхаю, устало прикрывая глаза.
– Ну давай, добей меня, генерал.
– Я пришёл не за этим, лейтенант.
Он останавливается в метре от меня, чуть склоняет голову, оценивая мое взвинченное состояние.
– Вижу, разговор с отцом не сложился?
Смеюсь беззвучно. Глухо.
– Уверен, ты все отлично слышал, так что опустим переливание из пустого в порожнее.
Генерал усмехается краем губ, присаживается на стул, откидываясь на спинку.
– И что ты думаешь?
Я смотрю на него. Прямо и не скрывая кипящей внутри ярости.
– Думаю, что в данный момент хочу его убить.
Одинцов поджимает тонкие губы и неопределённо качает головой.
– Смело, но невозможно. А если ближе к реальности? – сделав короткую паузу, он направляет на меня ставший острым взгляд. – Какие планы на будущее? Остаёшься строить военную карьеру на Полигоне? Или при первой возможности попытаешься дезертировать на материк к своей рыжей красавице?
Я немею. Всё внутри обрывается.
– Какого хрена…
– Я отвечу, Эрик, но сначала ты должен принять решение. – Генерал чуть подаётся вперёд, глядя мне прямо в глаза. – Выбрать сторону.
Я нервно усмехаюсь, сажусь обратно на койку, машинально ерошу волосы. В голове гремит отголосками всё, что произошло за последние часы. Я раздавлен, разорван между эмоциями, между долгом и желаниями. О каком выборе, черт возьми, он говорит? Что им, сука, всем от меня нужно? Сначала Микаэль со своими туманными разговорами о том же самом, потом отец, отрицающий сам факт моего права на альтернативные решения, а теперь генерал…
Стоп!
Я поднимаю на него взгляд, в котором наконец вспыхивает понимание.
– Микаэль работает на тебя? – внезапно осеняет меня. В груди сжимается ледяной ком.
Генерал улыбается.
– Наконец-то ты начинаешь задавать правильные вопросы, лейтенант.
Глава 27
Месяц спустя
Улей встречает меня так же как всегда: вылизанный до стерильности, сияющий иллюзией идеального мира. Гладкие фасады высоток отражают солнечные лучи, создавая ощущение безупречной чистоты.
В центре, как несокрушимый монолит, возвышается главная башня – цитадель власти, незыблемый оплот Корпорации. От нее расходятся многослойные магистрали, соединяющие элитные жилые районы, образовательные комплексы, многочисленные зеленые парки и административные здания. Идеальная симметрия. Совершенный порядок.
Но я смотрю вглубь, дальше, – за безупречный фасад.
Я вижу подземные уровни, спрятанные от солнечного света, где тысячи людей ежедневно исполняют отведенные им роли, безропотно подчиняясь системе. Я вижу стражей Щита, патрулирующих улицы в черных бронекостюмах, готовых подавить любые намеки на отклонение от норм.
Они живут, не опасаясь страха. Для них порядок – это не то само собой разумеющееся. Они не задумываются о его цене и о крови, пролитой по приказу моего отца.
Но я помню, что скрывается за иллюзией идеального мира. И вряд ли когда-нибудь смогу забыть.
При входе в президентский сектор меня уже ждут.
– Эрик!
Едва двери капсулы раздвигаются, я ловлю вихрь темных волос и тонких рук. Ариадна обнимает меня с такой силой, что сбивается дыхание. Ее волосы пахнут ванилью и персиком – этот аромат из детства мгновенно стирает напряжение.
Она все такая же: хрупкая, энергичная, непосредственная.
Но когда я смотрю в ее огромные доверчивые голубые глаза внутри что-то предательски сжимается. Хочется прижать ее к себе еще крепче, что я и делаю.
– Ты правда здесь?! – звонко восклицает она, вглядываясь в мое лицо.
Я усмехаюсь, расслабляю объятия и нехотя ставлю ее на пол.
– А разве я похож на галлюцинацию, Ари? – спрашиваю, лукаво подмигнув сестре.
– Ты пропал на целый год! – в ее голосе звучит упрек. – Я почти забыла, как ты выглядишь! И очень-очень на тебя зла, – вздернув подбородок с претензией заявляет сестра.