Люди слушают. И молчат. Праздник Пламя Памяти должен был пройти позже, но Совет Старейшин перенес дату. Приказ дан. Никто не осмелился возразить.
Шесть девушек сегодня покинут свои дома. Навсегда.
Страх вьётся по улицам, как змеиный след. Он вползает в дома, цепляется за стены, проскальзывает под двери и забирается в грудные клетки, сдавливая сердца ледяной хваткой. Его не видно, но он везде – в сжатых губах мужчин, во взглядах женщин, наполненных молчаливой мольбой, в судорожных вздохах детей, уткнувшихся в колени матерей. Всем им давно известно: Аристея нельзя гневить, и смиряются перед лицом неотвратимой судьбы.
Ночь перед Днём Памяти проходит в глухом молчании. Не слышно разговоров за тонкими стенами. Не слышно шагов на улицах. Не слышно даже шёпота. Никто не празднует, не зажигает огней в домах, не поёт ритуальных песен. В этот раз всё иначе. Воздух стал тяжелее, а небо – черного. Тени на стенах растянулись и кажутся глубже, словно в них прячется что-то незримое, ожидающее момента, чтобы вырваться наружу. Город словно вымер.
Улицы Астерлиона встречают утро всеобщим безмолвием. Над площадью стоит мёртвая тишина. Перед обелиском возведён алтарь. Постамент украшен ритуальными знаками. У подножия горят факелы с синим пламенем, отбрасывающим странные, мерцающие тени.
По главной улице, ведущей к площади, движутся фигуры в длинных тёмных одеяниях. Их капюшоны скрывают лица, но в руках они несут жезлы с выгравированными на древке узорами, сплетёнными в сложные геометрические символы.
Шаманы. Их приход означает одно: обряд начался.
Они идут неспешно и тихо, но от их едва слышной поступи мурашки бегут по коже. Сотни глаз следят за мрачной процессией из окон. Никто не осмеливается выйти, кроме тех, кому велено.
Шесть избранных.
Девушки стоят полукругом перед алтарём. На каждой – алое одеяние. Красный – цвет крови, впитавший в себя блики огня. Он полыхает так же ярко, как языки пламени, вырывающиеся из факелов. Вышитые чёрной нитью символы тянутся вдоль рукавов, оплетают нижнюю часть одежд, расходятся линиями на груди. Алый цвет выделяет девушек на фоне обступивших их шаманов, как мишени.
Вырубленный из тёмного камня, неровный, будто вырванный из самой земли, зловещий алтарь словно магнитом притягивает взгляды. Чёрные знаки на его поверхности отливают синим в отблесках факелов.
Шаманы на мгновение замирают. Складки темной плотной ткани почти полностью скрывают лица, только длинные рукава движутся в такт незримому ритуалу. В воздухе сгущается напряжение. Оно вязкое, липнет к коже, пробирается под одежду.
Девушки застывают в ожидании, никто не смеет уйти. Шаг назад – трусость. Шаг вперёд – обречённость. Их оставили с последствиями выбора, которого не существует.
Пламя факелов колышется, отбрасывая длинные тени от тех, кто стоит в их окружении. Они словно руки, тянущиеся к девушкам из пустоты. Горячий воздух рябит, превращая каждую из них в призрачный силуэт и ломая очертания бледных лиц. Дыхания почти не слышно. Те, кто ещё может дышать, делают это осторожно, глуша каждый вдох. Кто-то дрожит. Кто-то беззвучно шевелит губами – молит о спасении, которого не будет. Кто-то плачет, прикрывая рот, чтобы не сорваться в рыдание.
И только Иллана не подает ни одного внешнего признака отчаяния. Она стоит с опущенными руками, неподвижная, как камень, и неотрывно смотрит на алтарь. Глаза пустые, погасшие. Руки безвольно опущены. Ей всё равно, что будет дальше. Часть её умерла тогда, ночью, когда Эрик исчез.
«Он бросил тебя».
«Он сговорился с представителем Севрина и сбежал под покровом ночи».
«Он вернулся к тем, кто истребляет нас, словно скот».
«Ты ему не нужна».
«Он играл с тобой, Илли».
Отец сказал это спокойно, почти ласково. Как человек, знающий истину. Как человек, желающий уберечь от боли. Она поверила ему. У неё не было причин не верить. Ни одного довода, ни одного оправдания, за которое можно было бы зацепиться.
Если бы Эрик остался…
Если бы хотя бы сделал попытку ей объяснить. Но он не попытался. Не оставил ни знака. Не сказал ничего.
«Я могла бы злиться».
«Я должна была бы ненавидеть его».
Но Иллана не злится. Она не ненавидит. У неё больше нет сил.
Любовь выжгла её. Она уничтожила всё, что питало волю к сопротивлению. Она вытянула из неё жизнь, оставив только оболочку. И теперь эта оболочка стоит перед алтарём, среди факелов и теней, среди других девушек, таких же одиноких, таких же обречённых.
Она просто ждёт. Когда её заберут. Когда всё закончится. Когда пустота окончательно заполнит ее.
Воздух в Астерлионе застыл, стал плотным, вязким, будто пропитанным невидимой угрозой. Кажется, что сама реальность сжалась, застыв в ожидании неизбежного. Сквозь эту вязкую тишину прорезается звук. Едва различимый, сначала почти призрачный, он нарастает, пробираясь под кожу. Не скрип, не шелест – что-то другое. Гулкое эхо, словно пульс чужого сердца, оно отдается в камне под ногами.
Шаманы первыми ощущают ЕГО приближение. Они быстро переглядываются, а потом один за другим падают на колени, склоняя головы в немом почтении. Опускают резные жезлы перед собой и застывают без движения.
Он пришел.
Из глубины тьмы, из самого сердца мрака возникает высокая фигура (а на деле беспрепятственно проходит через распахнутые ворота города, оставив за стеной полчище своих монстров). Белое одеяние струится по мускулистому телу. Словно сотканное из лунного света, оно мерцает в предрассветных лучах восходящего солнца. Длинные пепельные волосы едва уловимо колышутся на ветру. Жёлтые глаза с узкими черными зрачками вспыхивают, разрезая темноту, впиваясь в каждую душу того, кто смеет поднять на него взгляд. Таких смельчаков находится немного. Иллана среди них. Она смотрит прямо и отрешенно, ее выгоревшая душа не ведает ужаса, принимая свою участь со смирением и покорностью. Остальные девушки дрожат от страха, не отрывая взоров от земли.
Аристей идет медленно, почти лениво, приближаясь к центру площади с хищной неестественной грацией. Пространство вокруг него дрожит, как бы подчиняясь невидимой силе, словно сам мир раздвигается, уступая ему дорогу. Аристей идет в сопровождении крупных медведей, находящихся по обе стороны от него. Их густая бурая шерсть лоснится, массивные лапы почти бесшумно касаются земли. Каждый шаг гигантов отзывается видимым перекатом мышц под плотной шкурой. Узкие морды поднимаются, ноздри угрожающе раздуваются, улавливая состояние суеверного ужаса, пропитавшего все вокруг. В темных глазах – пугающая осмысленность, словно звери не просто чуют страх, а понимают его природу.
Позади Аристея, мягко ступая по мостовой, идут три амурских тигра. Полосатая шерсть зловеще переливается в предрассветных лучах восходящего солнца, плавные движения пропитаны опасным спокойствием, а янтарные глаза ловят каждый жест, сканируя собравшихся людей. Уши грациозных хищников то прижимаются к голове, то вздрагивают, улавливая малейшее колебание звука. Гибкие хвосты ожесточенно бьют по земле, выдавая их готовность к нападению в любой момент. От того, чтобы растерзать находящихся на площади, зверей удерживает только воля хозяина, которому они беспрекословно подчиняются.
Но звери лишь фон. Он – центр этого мира. Аристей остановил свой выбор на этих животных не просто так. Медведи – символ власти, тигры – олицетворение скорости и безжалостности. Устрашение, демонстрация власти и своей божественной природы. Напоминание, что он здесь не просить, а забирать.
Аристей останавливается в десяти метрах от правящей верхушки Астерлиона. Превозмогая чудовищный страх, навстречу ему выходит Каэл Морас в сопровождении старейшин. Все они облачены в парадные черные мантии с расшитыми золотом этническими узорами. Символика Астерлиона мерцает на нижней части ткани, но рядом с ослепительной белизной Аристея они выглядят, как безликие тени.
За спинами представителей города, вытянувшись в стройный ряд, стоят новые претендентки. Девушки, которых только предстоит выбрать, прежде чем увести за собой тех, чья участь уже предрешена.
Около двадцати юных красавиц, которые в ближайшие месяцы переступят порог совершеннолетия. Они облачены в длинные белые рубашки, струящиеся до пят, сверху на плечи наброшены меховые накидки, в распущенные волосы вплетены венки из живых цветов, на груди мерцают амулеты из янтаря в форме звезды. Их лица бледные, губы плотно сжаты, крупная дрожь проходит по стройным телам. Невинные и хрупкие – они напоминают юных невест; но ни одна из девушек не хочет быть избранной, ни одна из них не хочет через год оказаться на месте тех шестерых, которые обречённо прячутся за их спинами и цепляются трясущимися пальцами за ткань своих кроваво-алых платьев.
Для избранных больше нет надежды. Остались считаные минуты до того, как Аристей возьмет свою дань, а взамен передаст главе города то, без чего Астерлиону и его обитателям не выжить. То, без чего все они обречены на мучительную гибель.
На площади воцаряется мертвая тишина.
Время застывает.
И тогда Аристей делает шаг вперед и улыбается.
Каэл Морас расправляет плечи, стараясь сохранить самообладание. Старейшины застывают в напряженной стойке, их руки спрятаны в широких рукавах, но из-под складок ткани видны скрюченные пальцы, сведенные судорогой страха. Шаманы по-прежнему стоят на коленях, не смея поднять головы, монотонно раскачиваясь и бормоча молитвы.
– Мы устроили День Памяти раньше, как ты и просил, – голос Мораса звучит ровно, но легкая хрипотца выдает напряжение.
Аристей чуть склоняет голову набок, снисходительно рассматривая мужчину. Белая прядь падает на лицо, скрывая скульптурные черты. В его хищных пронизывающих глазах сквозит скука, но за ней – что-то куда более опасное.
– Астерлион потерял много людей, – его голос глубокий, вкрадчивый, пробирающийся под кожу. Он не просто звучит – резонирует в сознании. – Я тоже…, – добавляет со зловещей ухмылкой. – И пусть вы не считаете их людьми, я здесь, чтобы скорбеть вместе с вами. Готов ли ты ответить тем же? Отдать дань памяти моим павшим воинам?