И только одного – по возрасту, видать,
а экая была бы благодать
по нашим милым западным Европам
проехаться, как прежде, автостопом,
как прежде: затемно добравшись за кольцо,
зажмурясь от слепящих фар в лицо
и вовсе без надежды уповая,
что вдруг притормозится легковая,
и, простояв, казалось бы, века,
внезапно изловить грузовика…
А прочее я всё здесь испытала:
как с Курского на юг – с Лионского вокзала
в Венецию, Флоренцию и Рим,
но лучше с Северного, где так сладок дым,
– как прежде в Ленинград ночными поездами —
и просыпаться утром в Амстердаме.
…но лучше с Северного, где так сладок дым… ⇨ «Отечества и дым нам сладок и приятен» (Державин, «Арфа»); а также перифраз этой строки в «Горе от ума»: «И дым отечества нам сладок и приятен». С Северного вокзала тогда шли поезда не только в Амстердам, но и в Москву.
«Там, где пушкинская осень над тосканскими холмами…»
И. Б.
Там, где пушкинская осень над тосканскими холмами,
там, где лавровая прозелень сквозь позолоту клена,
теплый ветер октября, легкий парус корабля,
удивлённа и доверчива перед ангелом Мадонна.
Там, где стоптаны стопами изгнанничьими камни,
там, за гулом автострады, оправдание светает,
облака плывут на юг, в синем небе склянки бьют,
зорю бьют, опять из рук ветхий Данте выпадает.
Стихотворение посвящено Иосифу Бродскому и написано по случаю присуждения ему Нобелевской премии. Это радостное известие я услышала в Риме, находясь там на очередной диссидентской сходке; из Рима поехала во Флоренцию; все это отразилось в тексте стихотворения, и в первых публикациях под ним стояло: Рим, 22 октября – Флоренция, Сан-Марко – Париж. На самом деле оно было написано в одном только Париже и, более того, по заказу (единственный случай в моей жизни). Заказал его мне покойный Владимир Максимов для 3‐й стр. обложки «Континента» (где я время от времени печатала стихи более или менее общезначимого содержания). Я в первую минуту шарахнулась и практически отказалась, но потом оно написалось и стало одним из моих любимых.
…удивлённа и доверчива перед ангелом Мадонна. ⇨ «Благовещенье» Беато Анджелико (Флоренция, музей Сан-Марко, бывший монастырь, где Фра Анджелико был экономом).
Там, где стоптаны стопами изгнанничьими камни… ⇨ Стопами знаменитейшего изгнанника Данте и всех нас, позднейших.
…там, за гулом автострады… ⇨ Тут, может быть, не лишне припомнить, что само слово «автострада» вошло в русский язык из итальянского, поскольку первой в Европе начала строить автострады фашистская Италия.
«Не веет – а повевает…»
Не веет – а повевает
весною вдоль уличных стен,
и апрель к февралю прививает
истошный стон на току,
полевая тропинка в слякоти
протаптывается острей,
и новой вспышкой сладости
струна примыкает к смычку.
Такое время года —
ни два, ни полтора,
с голодного небосвода
на плодоносный пласт
не сыплется чудо манкою,
урока не повторя,
и простынкой немаркою
распластывается заря.
«Полузаросшие шпалы…»
Полузаросшие шпалы
брошенной узкоколейки,
вылинялый полушалок
на привокзальной скамейке
спит с полушубком в обнимку
полузасыпанный снегом,
пририсовавши улыбку
к снимку перед побегом.
«Это альфа и омега Центавра…»
Это альфа и омега Центавра
с двух сторон неосвещенной Домниковки
дышат пламенем и цокают копытом.
Заблудилась я, мой путь недоиспытан,
и, смерзаясь с гарью, зимний воздух колкий
льнет ко лбу, как заржавевшая аура.
Это альфа и омега Центавра (…) дышат пламенем и цокают копытом… ⇨ Центавр, или Кентавр – созвездие, а как нарицательное мифологическое – конь с головой и грудью человека.
…с двух сторон неосвещенной Домниковки… ⇨ Домниковка – в моей юности улица в Москве, между Тремя вокзалами и Садовым кольцом, позднее переименованная в ул. Маши Порываевой (а ныне включенная в проспект Сахарова). По Домниковке я однажды шла, возвращаясь поздно ночью зимой 1953/54 от подруг из студенческого общежития на Стромынке (в тех краях никакой транспорт не ходил, и мне надо было дойти пешком из-за Сокольников по крайней мере до Садового кольца, где уже попадались идущие в парк троллейбусы). Это была первая зима после «ворошиловской» амнистии, когда страна наполнилась выпущенными на волю уголовниками, и идти по узкой и, как мне казалось, ужасно длинной улице было страшновато.
«О, раж, в который входишь…»
О, раж, в который входишь,
когда, слепя глаза,
гроза с далеких стойбищ
надвинется, грозя
крушеньем, разрушеньем
и выжженной землей,
и – головокруженьем,
обморочной тьмой.
О жар грозы отцветшей,
увядших молний блеск,
в виру причин и следствий
одной песчинки всплеск.
…и выжженной землей… ⇨ Выжженная земля – военный термин («тактика выжженной земли»).
…в виру причин и следствий… ⇨ Вир – омут, водоворот (более длинный перечень синонимов см. у Даля).
«Не в стихах, а наяву…»
Не в стихах, а наяву
тамариск бросает тень
на дорогу.
Не в Москва-, Москву-реку
меж полей бежит ручей,
а в Гаронну.
Это я или не я?
Это тут или по ту
сторону?
Спугивая воронье,
тащит трактор, весь в поту,
борону.
…а в Гаронну. ⇨ Гаронна – река на юге Франции. Стихотворение сочинено, когда я проводила неделю отпуска в деревне близ Тулузы, у Элен Замойской, профессора-слависта (она при мне и работала на далее упомянутом тракторе).
«Как по улице Сен-Жак сквозняк…»
Как по улице Сен-Жак сквозняк
и до самой Компостелы. Знать,
то Иаков подает тебе знак:
званых много – мол, не стану зазывать.
Что ж, пойдешь ли в дождь и пыль, в жару и снег
на уступы и на приступ Пиреней,
будто франк на сарацина в набег,
под хоругвью, с верной сталью при ней.
Ну а коли не пойдешь – не урон:
ни погода переменится, ни срок,
сто дорог выходит на сто сторон,
и на всех какой ни есть ветерок.
Как по улице Сен-Жак сквозняк / и до самой Компостелы. Знать, / то Иаков подает тебе знак… ⇨ Улица Сен-Жак (Св. Апостола Иакова – не путать с патриархом Иаковом) в незапамятные времена была дорогой, по которой парижские паломники, начав путь с Монмартра, шли в Сантьяго-де-Компостела (Испания), где, по преданию, погребен апостол.
…на уступы и на приступ Пиреней, / будто франк на сарацина в набег, / под хоругвью, с верной сталью при ней. ⇨ Ср. «Песнь о Роланде».
«Не плачь, ракита, – это ивы дело…»
Пой, Филомела…
Не плачь, ракита, – это ивы дело.
Не пой, бедняжка, – ты ж не Филомела.
Стучат копыта при въезде на паром.
Скрипит бумажка под расщепленным пером.
Вздыхая косо под сенью пересылки,
в последней хватке стяни концы косынки.
Стучат колеса, опоясывая земь,
раз-два́, раз-два́-три, четыре-пять-шесть-семь.
«Я живу на улице Гей-Славяне…»
Я живу на улице Гей-Славяне,
у меня под окнами молоток отбойный,
и в глазах от грохота бяло-червоно.
Я сижу за рулем, управляю словами,
и словам не тошно, хоть бывает больно,
и слова развеваются, как знамена.
Как знамена разные – разного дела,
разной нации, разного паньства
и самого разного скрытого смысла.
И под ними идут водолей и дева,
и лев и ягненок, и пастырь и паства,
и большая медведица, и большие числа.
И в асфальт вгрызается молотком отбойным
тот, кто вышел на поиски самого себя же
под вещей поверхностью, под их оболочкой.
Тот, кто станет тогда совершенно свободным,
когда услышит: «На тобi, небоже»,
– и замрет как вкопанный с пустою ладошкой.
Я живу на улице Гей-Славяне… ⇨ Тогда я жила на улице Гей-Люссака (rue Gay-Lussac). «Гей, славяне!» – воинственный клич былых веков, до нас дошел уже только в насмешливой форме.
…и в глазах от грохота бяло-червоно… ⇨ Biało-czerwono (польск.) – бело-красно (польские национальные цвета; ср. у Галчинского: «A za okienkiem burza szalona, / Biało-czerwona, biało-czerwona»).
…разной нации, разного паньства… – Паньство, państwo (польск.) – государство, используется также как обращение к любому множеству лиц обоего пола (начиная с двух).
«На тобi, небоже»… – Начало украинской поговорки: «На тобi, небоже, що менi негоже». Небога (зват. падеж небоже) – нищий. (В русском языке эта поговорка претерпела поразительную трансформацию: «На тебе, Боже, что мне негоже».)