⇨ «Красуйся, град Петров и стой / Неколебимо, как Россия…» (Пушкин, «Медный всадник»); «…о всяком граде и всех верою живущих в нем Господу помолимся» (из ектеньи); «и юный град, / Полнощных стран краса и диво, / Из тьмы лесов, из топи блат / Вознесся пышно, горделиво» («Медный всадник»); «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото…» (Достоевский, «Подросток»); «Я ждал, я знал, что еще миг – и весь город взлетит на воздух…» (Мережковский, «Зимние радуги», цит. по Топорову: Петербург и «Петербургский текст» русской литературы // В.Н. Топоров. Миф. Ритуал. Символ. Образ); «Достоевский понял, что в Петербурге Россия дошла до какой-то “окончательной точки” и теперь все колеблется над бездной» (Мережковский, там же). В этой же статье Топорова см. об эсхатологии Петербурга, о «сознании конца», связанном по преимуществу с водной гибелью (в частности, и с «бездной»), но в ней же и о «резонантности» Петербурга, сравниваемого то с тем, то с другим знаменитым городом, – не порождает ли это обратную «резонантность» с ним «всякого града»?
Малая ода 49-му автобусу
Вот я сижу, меня везут,
я как Наполеон
на колеснице.
Стишок еще раздет, разут,
неоперен
и полуснится.
Из нечленораздельности
он еле вылезет
на пересадке.
Кто взялся мой разбег нести,
меня и вывезет
к разгадке.
49‐й автобус (отмененный вскоре после того, как было написано это стихотворение) с момента моего переезда в 15‐й район стал основным средством моего передвижения и стихосложения (правда, я ехала не только на нем, с пересадкой, но бóльшую часть пути).
…я как Наполеон / на колеснице. ⇨ М.б. потому Наполеон и попал в стихи, что маршрут проходил мимо гробницы Наполеона – или, во всяком случае, мимо указателя «Гробница Наполеона» (где она находится точно, я не удосужилась узнать за все десятилетия жизни в Париже).
«Скрипят, хрипят повозки…»
Скрипят, хрипят повозки,
но с кем я встречусь на
последнем перекрестке
ручья, луча и сна?
Но с кем я встречусь там,
где все впадает в облак
и «ветер по цветам»
впадает в тяжкий обморок?
С тобою ли, любовь моя,
слепая, сердобольная,
волною в камень скал?
А ты, мой южный, нежный,
завьюженный, заснеженный,
во тьме семи зеркал
нашел ли что искал?
…но с кем я встречусь на / последнем перекрестке / ручья, луча и сна? ⇨ Думаю, это перекресток моей стандартной лексики.
«Шёпот, лепет и т.п…»
Шёпот, лепет и т.п.,
робкая одышка,
в перештопанной тропе
снова дырка рвется.
В шлепанцах ли проскочить?
Проскочу… Не вышло
белых ног не замочить
около колодца.
Около колодезной
просторной калужи,
где не по погоде зной
на исходе мая,
тихо-тихо, босиком,
там, где грязь поуже,
черёмухи лепестком
небо обнимая.
«Гнусавым перебором…»
Гнусавым перебором
гавайския гитары
слышны за синим бором
товарные составы.
А мы за разговорами
(тогда еще не стары
и не болят суставы)
на все четыре стороны
глазеем. Наглазелись?
Куда, куда вы делись,
златые, подмосковные
июли-сентябри,
отчайные, рисковые
сверстники мои…
«И слёз размаз…»
И слёз размаз,
и скошен рот,
и видит глаз,
да зуб неймет.
Неймет, неймет, неймет.
Неймется мне, неможется,
как куль муки несу,
и тоненькая кожица
слупилась на носу.
Но что же я несу?
Что я несу из этих мест?
Не слезный дар, не тяжкий крест,
несу косу за поясом.
Посечи скользкую лису
не здесь, окрест, не на носу,
за полюсом, за полюсом.
«На мосту – с кем прощаться…»
На мосту – с кем прощаться?
За мостом – с кем заохать?
Зарасту – что за счастье! —
свежим светлым мохом.
Мой костер еле тлеет,
как осетр впавши в невод
бьет хвостом в сети сути,
прежде чем уснути.
«Буря на мо́ре, на́ море буря…»
Буря на мо́ре, на́ море буря,
небо немое осоловело,
тучи на небе, на небе тучи,
в их ограненье пуганый месяц.
Мы позабыли гладь голубую,
держит за выи нас атмосфера,
парус наш сорван ветром колючим,
нашу голубку, утлую шлюпку
носит по волнам который месяц.
«Мелодия, ты всё, ты вся…»
Мелодия, ты всё, ты вся
судьба моя и голос.
Ты помнишь, как, тоску снеся,
посуда не кололась,
как, переживши перелет,
мой саквояж не рвался
и как сходил с борта пилот
под бормотанье вальса…
«Телеграфный переулок…»
Телеграфный переулок.
Черная «Волга»
гонится за мной,
въезжает на тротуар.
Сон 69-го года.
Телеграфный переулок. / Черная «Волга» / гонится за мной, / въезжает на тротуар. / Сон 69-го года. ⇨ В Телеграфном переулке жила наша самиздатская машинистка (ученый-биолог) Маруся Рубина, и сон этот (что я к ней иду, а дальше как в стихотворении) снился мне действительно.
«…двор на двор…»
…двор на двор,
русско-русский разговор
с переводом на понятный.
Ну – прости,
со свинчаткою в горсти,
с папироскою помятой.
Старый двор,
старо-новый разговор
вот отседа и посюда.
Ну – февраль,
оббивается эмаль,
облупляется посуда.
«На длинной-длинной-длинной…»
На длинной-длинной-длинной
улице Вожирар
нет ничего интересного,
кроме ее длины,
но город чудный, дивный
зыблется по сторонам
в мареве света нерезкого,
каменотесной волны.
На долгой-долгой-долгой
жизни поставишь крест,
но выйдешь на улицу длинную
и тут же, за крыльцом,
ты оживешь – не догмой,
а памятью детских мест,
коротенькою Неглинною,
протяжным Бульварным кольцом.
На длинной-длинной-длинной / улице Вожирар / нет ничего интересного, / кроме ее длины… ⇨ Это действительно самая длинная в Париже улица.
«Вот мы и до́жили – но до чего…»
Вот мы и до́жили – но до чего?
Вот добежали – к чему?
Спросим прохожего, спросим его,
морщащего по привычке чело,
жуя на ходу ветчину.
Ничего не ответит прохожий,
у виска лишь покрутит перстом,
затемнеется день непогожий,
и река зарябит под мостом.
Вот мы и до́жили – дальше живи.
Вот добежали – беги.
Кровь на любви и любовь на крови
круто замешены, но не соври,
досюда считая шаги.
«Рынки, торжища, базары…»
Рынки, торжища, базары,
будки, шапито, вокзалы,
улица, фонарь, аптека,
кто там ищет человека
днем с огнем?
Кто взошел из утлой бочки,
прорастил на пальцах почки,
в почву запустил коренья,
расцветая не ко время
старым пнем…
«Какая ночь, и свечи на столе…»
Какая ночь, и свечи на столе,
вино цитатой-рифмой в хрустале,
и кажется, что можно на́ сто лет
вперед лелеять тишь и жизнь простую…
Выходит – и вбегает с криком «А!»,
как будто на Севилью Колыма
надвинулась, и полымем ума
не одолеть ожившую стату́ю.
Выходит – и вбегает с криком «А!», / как будто на Севилью Колыма / надвинулась, и полымем ума / не одолеть ожившую статую. ⇨ « Д о н Г у а н . // Прощай же, до свиданья, друг мой милый. // (Уходит и вбегает опять.) // А!..» (Пушкин, «Каменный гость»).
«Вот она я…»
Вот она я —
еду – поедем – поехали,
и в водопаде наяд
стайки заахали эхами.
Вот оно то,
к чему через рвы, ухабы
тащились плащи, манто,
хламиды, робы, рубахи.
И вот они мы в Нем,
неловкая в Слове пословица,
и в водопаде огнем
с разбегу вода остановится.
«Уединён и уеди́нен…»
Уединён и уеди́нен,
заснежен и зальдён, зальдинен,
стоишь, как столпник на столпе,
как вызов, брошенный толпе.
Но толпы – это человеки,
чело светло и тяжки веки,
чаяний полны и забот,
в детсадик, в офис, на завод
они бегут и байки бают,