не окаян,
а будто в дреме
лежит вокруг,
и слышишь, друг,
запах сиреней
в неведомой
– к Неве, домой! —
отчизне теней.
«Архип охрип, а Укроп – утоп…»
Архип охрип, а Укроп – утоп.
На карте ищи-свищи хронотоп
Для рифмы – катись в Конотоп.
Ищу и, хоть не умею, свищу,
галькою зарядивши пращу
и «щу» пишу через «ю».
Но мягкого знака не вставлю в «чк»,
помня шуточку ученика:
«Какая уж мягкость в ЧК!»
Между тем хронотоп охромел, отупел,
и песни не спел, и сплясать не поспел,
и вишенки спелой не съел…
Но мягкого знака не вставлю в «чк», / помня шуточку ученика: / «Какая уж мягкость в ЧК!» ⇨ Шуточка первоклассника Сани Якобсона на уроке (сына Анатолия Якобсона).
«Между Ближним и Дальним Востоком…»
Между Ближним и Дальним Востоком
по ущельям, пескам и осокам
простирается нечто-ничто,
и земля, не вспоённая соком,
прохудилась, как решето.
Журавлиное в небе высоком,
соловьиное в клетке златой,
между Ближним и Дальним Востоком
от иссохшего устья к истокам
месяц катится, как золотой.
«Цеппелины… А я помню цеппелины…»
Цеппелины… А я помню цеппелины:
проплывали, словно взбитые перины,
среди перистых пуховых облаков.
Это, собственно, такие дирижабли,
тоже длинные, как журавли и цапли,
только тряпкою обшитые с боков.
– А еще что? – А аэростаты,
по которым тосковали Геростраты:
чиркни спичкой… Нет-нет-нет, и думать страх.
На Тверском бульваре на канатах —
великаны, а в ночных своих пенатах —
искры, вздвигнутые на прожекторах.
– А еще чего? – А прочее забыла,
забубенное свое не забубнила,
не запомнила, запамятовала.
Да и в небе, шелестящем возле уха,
все растаяло – и ни пера, ни пуха,
ни искры́, одни потемки да смола.
Это, собственно, такие дирижабли, / тоже длинные, как журавли и цапли, / только тряпкою обшитые с боков. ⇨ «С боков» – увы, для рифмы: цеппелины целиком обшиты материей.
– А еще что? – А аэростаты (…) / На Тверском бульваре на канатах – / великаны, а в ночных своих пенатах – / искры, вздвигнутые на прожекторах. ⇨ Картинка времен первого года войны, бомбардировок Москвы. Аэростаты ПВО действительно стояли – огромные! – на Тверском бульваре. Ночью их можно было видеть высоко в небе, в скрещении лучей прожекторов.
«Недоскажу, и ты недоскажи…»
Недоскажу, и ты недоскажи,
за рубежи сознанья выходя,
под шум дождя в зареченской глуши
глядя на лужи нехотя. Хотя
не так туманен этот зарубеж,
скорее бежев, как, точа насквозь
земную ось, песок, и это меж
тобой и мной взошло и рассвелось.
«А путь рифмуется…»
А путь рифмуется
с отдохнуть, разумеется.
Ты ли, умница,
мелешь, как мельница?
Ты ли, ветхая,
машешь, как юная,
сиреневой веткою
в ночку безлунную?
Лунные, ленные
твои владения,
и взяты в пленные
эти изделия
ума ли, ветхости,
дождя ли частого,
радости, редкости
помола частного.
Твой путь и истина,
как жизнь, короткие,
ржавые листья на
сада загородке – и…
Твой путь и истина, / как жизнь, короткие… ⇨ «Иисус сказал ему: Я есмь путь, истина и жизнь » (Ин 14. 5)
«И стоит на пути скала…»
И стоит на пути скала,
то ли ска́ла, то ли шкала,
то ли ценностей незыблемых мера,
то ли просто так, для примера.
И стоит на пути хребет,
то ли бед, а то ли побед
обещая, что мы добьемся,
если только мы живыми вернемся.
А чего ты сам на пути?
То ли жги, а то ли свети,
то ли режь, то ли ешь, то ли оземь падай
за засадой, заградой, отрадой.
«Вот – и снова понесет…»
Вот – и снова понесет
в автотранспорте общинном
по горам и по лощинам,
а потом наоборот,
а потом с размаху бух
в наскочившую запруду,
чтобы едущему люду
затаить в дыханьи дух
и до двух не досчитать,
а не говоря уж до ста,
чтобы все ныряли вдосталь —
сват и брат, и князь, и тать.
Чтоб оттаять и согреть
хлад, разлившийся по телу.
Чтобы к милому пределу
ближе было умереть.
Восьмистишия военные
Выходите-ка, гости, на мостик,
разъезжайтесь по всем городам.
Когда вырастут рожки и хвостик,
поздно будет приветствовать дам.
Когда спину и грудь зашерстит,
защекочет, как нейродермитом,
даже дом подорвать динамитом
не излечит, не исцелит.
Что же это случилось со мною
в граде П. запоздалой весною?
Не гуляю, не пью и не ем,
как юродивый в городе М.
Как урод вызираю из склянки,
не идут ли ахейские танки,
не пора ли открывать огонь…
Нет, всего лишь деревянный конь.
Что же это случилось со мною / в граде П. запоздалой весною? / Не гуляю, не пью и не ем, / как юродивый в городе М. ⇨ «Город П.» – обычное название Парижа в нашем семейно-дружеском кругу (первым это стал употреблять А. Бондарев, а мы все подхватили). Город М. – как легко догадаться, Москва.
«Вот он, город Дом в Дордони…»
Вот он, город Дом в Дордони,
на горе, как на ладони,
словно в горле и гортани
снизу речки клокотанье.
Мне на веки сон навейте,
чтобы помнить и во снах
этот дом, чужой навеки
как в аптеке на весах.
«Неправда ли, поэт сказал…»
Неправда ли, поэт сказал,
что слух давно мне отказал,
а я и не заметил
и, собираясь на вокзал,
замешкался и запоздал,
стихов своих не встретил…
И вот теперь они в толпе
блуждают сами по себе,
в толкучке привокзальной,
без слов, без эха и т.п.,
и не плеснуть им по судьбе
волною в берег дальный.
«За нечаянно бьют отчаянно…»
За нечаянно бьют отчаянно,
бьют с отчаянья, чем ни попадя,
колошматит корма, не отчалена,
целым грузом своим, будто походя.
Погодили бы – по погоде,
угадали бы – угодив
да на списанном пароходе
в дальнестранствия укатив.
А отчаянью – камень на шею и за́ борт.
Или уж не осталось других забот,
кроме как размахнуться, и выверт, и заверт,
брать за ворот, за шиворот, за эшафот…
На автобусной остановке
– Не видать, не видать,
право слово, не видать.
– Аль не видишь? С неба едет.
Ух какая благодать!
Здравствуй, миленький водитель,
пассажиры, добрый день!
Как леталось в чистом небе?
– Ух какая дребедень!
Дребедень да драбадан,
ерундистика!
– Отчего же ерунда?
Это ж мистика!
Это ж мы с тобой дождались
88‐го,
и взмывает в небо снова,
вот честное слово!
«Школы окошко…»
Школы окошко,
шкафчика дверца.
Кое-что, кое-что
крутится, вертится.
Жесткая койка,
дождь над Парижем.
Кое-как, кое-как
вытерпим, выживем.
Тише и кротче
дождик в оконце.
Кое-чем, кое-чем
всё и окончится.
Три стихотворенияПамяти дома с бельэтажем и мезонином
А ты, далекое давнее давно,
голубоокое – выгляни в окно,
голубоглазое – щуришься на свет
рассвета, коего простыл и след.
На травке скверика – лишь тень одна
от моей комнаты в три окна.
Над переулками – туман как жмых,
и пахнет булками от мостовых.
А ты, запрошлое, – за сколько лет
уплатишь пошлины, чтобы изгладить след,
уплатишь пеню и – уснешь, уснешь
под это пение и тот галдеж.
Стой,
остановись.
Замри.
Красный свет – как алый цвет зари.
Стань.
Не оглянись на толщу лет.
Светофор – а в переводе свето-свет.
Чай
не зачинай,
не завари.
Глянь – за пыльной банкой, за ири…