ирисами бледными и вялыми
снятся горы – с лавинами-обвалами,
снится море – с корабликами синими,
снится лес с малинами-осинами,
снится сон – и чайничек во сне
как горячий зайчик на стене.
«В том доме было…» – нет, нет-нет, нет-нет,
не начинай себя с чужого слова,
да если хорошенько вспомнить снова,
и не было, тем более – и нет.
И кликаю, как дятел, в Интернет,
но даже там ничто уже не ново,
и там не прозирается основа
основ, давно сошедшая на нет.
А мой предмет – увечный переулок,
где жар страстей таков казался пылок,
что пыль сама преображалась в пыл,
где на асфальт плашмя летел окурок,
еще не пахло запахом Бутырок,
зато предзапах – был, был-был, был-был.
Этот дом, где я снимала комнату в бельэтаже зимой 1967/1968, стоял в Сивцевом-Вражке. Когда в 1972 я повела заезжего поляка смотреть старую Москву и вывела «к своему дому», я устояла на ногах только потому, что успела прислониться к стенке: на месте дома был скверик с чахлым газоном.
«Хорошо домой вернуться…»
Хорошо домой вернуться,
искупнуться, сполоснуться
и опять бежать гулять,
в тишине почти валдайской
подыматься вверх по Гданьской2
и опять спуcкаться вниз
в шум базара на Конвенте3
и, по разнопестрой ленте
конькобежкою скользя,
покупать чего не нужно,
не полезно, не насущно
ни тебе и никому.
«С Москвы-реки послышалось…»
Нине Литвиновой
С Москвы-
реки послы-
шалось
и взмах
руки,
и страх,
и злость,
и небыль-быль,
и пепел-прах,
и порох-пыль,
и с пустырей,
буен и пьян,
кривой бурьян,
а не кипрей
и не ковыль.
Но взмах руки
с Москвы-реки —
как маг, как мак,
как памяти знак.
«Изыдите, бесы уныния…»
Изыдите, бесы уныния,
и духи гордыни – истайте.
Вчера, и вовеки, и ныне я
рисую мелком на асфальте.
Оставьте меня и рисованный
мелками корявый пейзаж
и дом без замка и засова – и
(гроши по карманам рассованы)
ни вздоха, о друг мой, ни слова, ни
сомненья: «…и дом этот наш».
«и дом этот наш». ⇨ См. «Классическую балладу».
«Закричал он: «Что за шутки…»
Закричал он: «Что за шутки!
Это снова город П.!»
Эти сутки были жутки
в переполненном купе,
но не стронувшемся с места,
от вокзала Сен-Лазар,
не доехавшем до Бреста,
где нас ждал другой вокзал,
а литовский ли, бретонский —
не дождется, не дождё…
к нам изнанкой повернулась
эта насыпь под дождем.
не доехавшем до Бреста, / где нас ждал другой вокзал, // а литовский ли, бретонский... ⇨ Имеются в виду Брест в Бретани и Брест-Литовск (ныне просто Брест).
Чита – Братск – Чуна
(Памяти Ларисы Богораз)
Я ли нешто в эту непогоду,
не видав извилины Байкала,
добралась впотьмах, по гололеду
от аэропорта до вокзала?
Был октябрь. Зима лежала плотно.
Руки-ноги в ДОКе4 леденели.
Индевело желдорполотно
от начала до конца недели.
Шпалы осеняла благодать
хмурого таежного рассвета,
и под ними было не видать,
как ведут скелеты до Тайшета.
В конце октября – начале ноября 1969 я предприняла путешествие к своим ссыльным друзьям в Сибирь. Сначала к Павлу Литвинову в забайкальский поселок Усугли, оттуда – в Чуну к Ларисе: самолетиком до Читы, самолетом до Братска и поездом к цели путешествия.
«Ра́з-два-три, ра́з-два-три…»
Ра́з-два-три, ра́з-два-три,
вот вам и вальс,
разные разности
резвой ногой.
Около «Сокола»
милый трамвай
с мерзлыми стеклами,
с гордой дугой.
Ра́з-два-три, ра́з-два-три,
сколько вам лет?
А нам без разницы,
хоть бы и сто.
В шкафчике спрятанный,
пляшет скелет
в чиненном, латанном
летнем пальто.
Площадь несогласия(восьмистишия восьмые)
Эти ранние вставанья,
пока заперты кафе,
и со снами расставанья,
как от жизни отставанье,
отстаешь от жизни прошлой
с пол-оторванной подошвой,
с недорезанной ладошкой,
в сукровице и крове.
Пока по этой площади искать
туристский порт, автобусную пристань,
собою быть возможно перестать
на радость футуристам.
Когда согласья нету ни в друзьях,
ни в недругах и ни в застолье пьяном,
себя возможно из себя изъять
на радость будетлянам.
Мы куда-нибудь приедем,
мы куда-нибудь придем,
не к медведям, то к соседям,
не к соседям, то к себе.
Мы куда-нибудь прибудем,
перебудем, переждем,
не проснемся, так разбудим,
заиграем на трубе.
А кто это с укором
как будто прокричал:
«Оставь свое игранье
и свой покинь причал».
А это просто ворон,
по польской кличке «крук»,
зовет меня за грани
и за Полярный круг.
В ту же ре́ку, в ту же Сену,
в ту же Вислу и Неву,
в те же сени-мои-сени
не во сне, а наяву
я ступаю и ступаю
Гераклиту вопреки,
но, реки не перейдя,
отступаю, отступаю…
От тех дальневосточных азиатов,
их щелкающих фотоаппаратов,
да тоже и от этих наших русских,
их глаз прищуренных, таких же узких, —
если до горизонта страна Турстан
и некуда убегать,
уведи меня хоть в какой-то стан,
хоть за что-нибудь погибать.
На двенадцатом французском этаже
в окна смотрит небо, солнце, но не лес,
хлорофилла впечатлительной душе
не хватает: высоко залез беглец.
Уведи меня куда-нибудь туда,
где звезда краснеет только от стыда,
где забвение стоячею водой
не сомкнется над вчерашнею бедой.
Заглавие, как нетрудно догадаться, идет от парижской площади Согласия (place de la Concorde).
На двенадцатом французском этаже… ⇨ Французский 12 этаж – это наш 13-й.
«Кочерыжка водокачки…»
Кочерыжка водокачки,
точно витязь у распутья,
а за пазухой в заначке
пирожок и в нем капуста,
чтобы съесть на поле битвы,
чтобы схавать умилённо
без воды и без поллитры
овощное теста лоно,
чтобы лук не перепрягся,
чтоб копье не затупилось,
чтоб ворона, точно клякса,
с водокачки не спустилась
доклевать сухие крошки,
выклевать пустые очи
и на все на три дорожки
каркать, каркать что есть мочи.
«Кто видел англичан…»
Кто видел англичан,
ушедших по-английски?
Кто знал и различал
закуски и загрызки?
Кто на своем веку
во сне не змружил века?
Кому на всем скаку
бил колокол-калека?
Кому, о ком, о чем
застольный и застойный,
в толпе к плечу плечом
молчит мой город стольный?
Кто на своем веку / во сне не змружил века? ⇨ «Змружить» (польск.) – закрыть (глаза).
Свобода волипочти поэма
Этот год начинался хореями,
хоровым музицированьем,
это пчелы роились и реяли
не ко времени и не по времени
года.
Это снова менялась погода,
падал снег и истаивал, нем,
эта холода-голода нота,
эта белая глухонемо́та
в Лютеции.
Как до блюда додатые специи,
дадаисты сбивались кружком,
потрясая жирком и брюшком,
и гласили друг другу концепции
о сакральном и о мирском
на своем языке, разумеется,
если он у них вправду имеется.
Год едва отошел от начала
и едва устремился вперед,
но уже поглядеть на мочало