на колу собирался народ,
и прещедрая власть назначала
кому кнут, кому пряника в рот,
медового пряничка, мятного,
а кому и кнута непечатного.
«Этот год» – это время. А место?
А место, увы, неуместно,
я качаюсь на проволке меж,
и растет из словесного теста,
где словам (а не мыслям) не тесно,
тот истаявший снежный рубеж,
что и служит мне проволкой шаткой,
смотровою площадкой.
Погляди в смотровое окно,
за стеклом и свежо, и мокро́,
и само оно накренено
к горизонту, и к синему бору,
и к лошадке размером в перо,
торопящей телегу-шкатулку
и, теряя колесную втулку,
не охочей до разговору
ни о чем.
Этот год был ни шаткий, ни валкий,
не стучал по засову ключом,
но ятвяги, жемайты, сувалки
не томились, как мы, в раздевалке,
не сходились послушать оркестр,
их речей отголоски ни жарких,
ни прохладных, как наши, окрест
не ложились – речей их, ни жалких,
ни величественных,
– на пустые леса и поляны.
Этим роком, на них излиянным,
сам себя ударяешь под дых,
сам себе уготовуешь рок
на качелях Запад-Восток,
где повисли два красных флажка,
серпомолот и свастика,
и нещадная рока рука
не сжимает ластика,
того ластика, что на простор
храбро вышел и лишнее стёр.
Были б раньше не шатки, а валки,
то и прусы, ятвяги, сувалки
могли бы стоять в раздевалке
вместе с нами за шубами, польтами
и на вешалку сданными кольтами,
получать от налогов повестки
и на Русь посылать эсэмэски.
В свете сумерек, в утреннем блеске
над пожарищем века вишу,
косоглазо зыряя наружу,
что ни сделаю, что ни решу
– всё садится в глубокую лужу,
но и мятным головокруженьем
я зато себя не оглушу.
Не рифмуйте бессмертную душу
с этим новым, медовым глушеньем,
этим пряником в виде кнута
(и наоборот).
эта белая глухонемóта / в Лютеции. ⇨ См. прим. к стих. «Разговор, которого никогда…».
…но ятвяги, жемайты, сувалки / не томились, как мы, в раздевалке (…) Были б раньше не шатки, а валки, / то и прусы, ятвяги, сувалки / могли бы стоять в раздевалке… ⇨ Ятвяги, жемайты, сувалки, прусы – вымершие народы польско-литовско-белорусского пограничья.
«Глубо́коуважаемый…»
Глубо́коуважаемый
вагоноуважа…
катаючись трамваями,
не сесть бы на ежа,
не скушать бы ужа,
с угрём нечайно спутав,
пока углём беспутным
не греется душа,
пока она трамваями,
одевшись плотью, ездит,
пока в бесснежном мареве
глядит себя без лести
и, да, без снисхожденья,
претензий и обид
себя она глядит,
и этот скорбный вид
в парах самосожженья
заслуживает нашего
молчания, да-да,
и ты ее не спрашивай:
зачем? почём? куда?
«Выхожу с Восточного вокзала…»
Выхожу с Восточного вокзала
и с восточным распростясь морозом.
Заумь – безумь, я уже сказала,
но она же, если хочет, розумь,
но она же мотыльком по розам,
утюжком по грёзам поизмятым,
вопреки угару и угрозам,
вопреки таблеткам сердцемятным,
вопреки самой себе… О заумь,
о Котаумь с зелеными глазаумь,
так дерзайся, только не слезайся
с поезда, где едешь в виде зайца.
Выхожу с Восточного вокзала… ⇨ Это, конечно, парижский Восточный вокзал (гар де л’Эст).
«Распаянный бульвар…»
Распаянный бульвар
лудильщик не поправит,
сухое солнце плавит
бессильный Вавилон.
Жую, как в детстве, вар,
пока в зубах настрянет,
пока в ушах стреляет
неслышный перезвон.
Забравшись на Парнас,
как нимфа, загораю,
загубленному раю
вчерашняя сестра.
«Помилуй бедных нас»
шепчу – и оступаюсь,
и тут же просыпаюсь
(такой вот сон с утра).
Примечание для непарижан (а парижане легко догадаются): действие сна происходит где-то близ перекрестка бульваров Распай и Монпарнас.
…бессильный Вавилон. ⇨ См. прим. к стих. «Чистый-чистый, мытый-мытый…».
«Как бы ты ни шел…»
Как бы ты ни шел —
переулком кривым
или по переулку кривому,
всё, что ты нашел,
обращается в дым,
не донесешь до дому.
Что бы ты ни пел —
торжествующую песнь
или песенку павших повстанцев,
петел отлетел,
и осела плеснь
на строфы недописанных стансов.
Что бы ни лилось
без рифмы, на авось,
из динамиков что бы ни звучало,
этот дым, этот прах,
эти строфы на кострах,
начинайте сказочку с начала.
«Этой заросшей дорожкой…»
Этой заросшей дорожкой,
этой тропинкою тесной,
полупротоптанной стёжкой
с полупрошёптанной песней,
с полуулыбкой и полу-
свисшей слезою с ресницы
ходишь до смерти в школу,
учишься слову-глаголу,
как проспрягаться – то есть
сопрячься, а не склониться.
Malakoff
Во степи стоит курган.
Наш Аника бездыхан.
Малах, которому курган,
Конечно, тоже бездыханен
Был в тот момент, когда врагам
Не отдан был на поруганье,
А был честь-честью погребен,
Как в эту рань средневековья
Еще велось у тех племен
Для лиц военного сословья.
Но много лет тому спустя
Враги кургану угрозили
И свой – не наш трехцветный стяг
В его вершину водрузили.
И в раже враг, и рожа рыжа,
В ладоши бьют и руки жмут,
И жалкий пригород Парижа
С тех пор Малаховкой зовут.
Malakoff – южное предместье Парижа. Названо в честь взятия англо-французскими войсками Малахова кургана в Крымскую войну.
«Еду-еду, не свищу…»
Еду-еду, не свищу,
свистнула б, да не умею.
Скоро-скоро полечу
там, «где небо всех синее».
И опять не просвистать,
разворачивая свиток,
не прочесть и не привстать
над напрасностью попыток.
Самолётик, самолёт,
доберусь ли до конечной,
где свистулька лёд невечный
обратит в текучий мёд.
«Знаю, знаю…»
Знаю, знаю,
слышу, слышу:
голова конька резная
вылезла на крышу.
Еду, еду
в чистом поле,
я к тебе доеду к лету,
братик по недоле.
«Эти места…»
All I have is a voice…
Эти места,
где нигде не была я.
Холод холста
на закраине рая.
Ноты с листа
ненаверно играя,
глянешь в окно:
скушно, смешно.
Там в сентябре
ты проехал в телеге,
в пыльной жаре,
позабыв о ночлеге,
а на заре,
очутившись в побеге,
вынул смычок,
вывел крючок.
Это заря
наступает с востока,
шестизарядна,
шестидестиока,
значит, не зря
перестала до срока
скрипочка петь,
половица скрипеть.
Эпиграф – из стих. Одена «1 сентября 1939».
«И снова спасибо общественным средствам…»
И снова спасибо общественным средствам
передвижения
за то, что везут на свидание с детством
жизнь заржавелую,
за то, что в их ритме звучат перебои
сердцебиения,
за то, что тебя же рифмуют с тобою
– ветр с каравеллою.
«Я по улицам хожу…»
Я по улицам хожу,
точно крокодила.
Непременно угожу
тоже грызть лоскут.
Просто так стишки пишу,
а не ради дела.
До конца не довожу
этот легкий труд.
Этот легкий ветерок
где-то возле уха.
Там, где легкий матерок
веет из окон.
Где тут запад, где восток,
разбери, старуха.
Вдохновенье ли, восторг,
лишь бы всё не в тон.
«Ступай себе не торопясь…»
Ступай себе не торопясь
дорожкой неторопкой,
чини разорванную связь
не кружевом, а штопкой.