Города и встречи — страница 5 из 28

Думаю, Елизавета Григорьевна могла придумать про цель засады что-нибудь более убедительное, но не стала этого делать — ведь людям, способным догадаться, что происходило на самом деле, легче было раскусить нелепую ложь, чем правдоподобную (речь не о простодушных читателях).

А на самом деле было вот что. ВЧК готовила провокационный процесс над эсерами. Шли аресты. В Петрограде считали необходимым изловить Шкловского. После того как за ним пришли на Мойку, а он, подойдя к Дому искусств, где жил, учуял это и бежал, Виктор Борисович десять суток скрывался в городе. В это время на него устроили несколько засад (засада на квартире Тынянова, вместе с которым жил Каверин, описана им в неподцензурных мемуарах «Эпилог»[26], издания которых Каверин не дождался). Такую же засаду устроили и на квартире Полонской, где Шкловский прежде бывал, — вот она-то и описана в главе «Виктор Шкловский и Александра Векслер. Обыск и засада». Долго скрываясь от ЧК, Шкловский подготовил побег и по льду Финского залива ушел в Финляндию…

Помилуйте, скажет исторически подкованный читатель, но Шкловский сбежал в марте 1922-го, а не 1921 г.! Да, конечно. Но тут-то мы имеем дело всего лишь с неумышленной ошибкой памяти: со временем в голове Полонской побег Шкловского и тогдашняя городская обстановка связались с Кронштадтским восстанием 1921 г., а вовсе не с процессом по делу эсеров 1922-го. Похоже, что рукопись этой главы Полонская никому из друзей не показала, а уточнить у самого Виктора Борисовича год его побега, если б у нее возникли сомнения, да еще для того, чтобы описать это в мемуарах, она, естественно, не решилась.

Кстати сказать, когда Шкловский прочел первую публикацию воспоминаний Полонской, он их одобрил, однако заметил: «Но меня в воспоминаниях Ваших нет, поэтому мне здесь скучно…» (уже через год он прочел и ее воспоминания о 1920-х гг., где была главка о Викторе Ш.)

Что можно сказать в итоге? Что глава написана зря? Нет, конечно. Ведь в ней есть много живых картинок и деталей той эпохи, важных исторических подробностей, значение которых никак не меняется при замене приведенной мотивации обыска или года — с 21-го на 22-й. Глава остается историческим свидетельством.

Вернусь к заголовкам из рабочих планов Полонской. Упомянутый там Беглец — это, конечно, «Баллада о беглеце», написанная в 1922-м и напечатанная в 1923-м в книге «Под каменным дождем» с посвящением «Памяти побега П.А. Кропоткина». Посвящение было липой, призванной обмануть цензуру.

Несколько слов об истории этой публикации.

В конце 1922 г. в Москве Полонская прочла «Балладу о беглеце» во 2-м Доме Советов своей подруге парижских лет (любившей ее стихи), влиятельной тогда большевичке, члену ВЦИКа Н.И. Островской. Из осторожности она могла читать балладу лишь с посвящением Кропоткину или — объясняя ее сюжет историей побега знаменитого анархиста. Островской баллада очень понравилась, и 13 января 1923 г. она писала автору в Петроград: «А Ваш Беглец у меня до сих пор в ушах не отзвучал»[27]. 17 января Полонская получила из типографии гранки своей второй книги, которую собиралась назвать «Под смертным острием» — в ней было 26 стихотворений 1921–1922 гг. «Баллады о беглеце» среди них не было — включить ее в книгу Полонская не рискнула, хотя несомненно считала своей удачей. Может быть, именно под влиянием восторженного отзыва Н. Островской она решила напечатать балладу с посвящением побегу идеолога анархизма Кропоткина из царской тюрьмы за границу (1876). Но предварительно хотела знать мнение Островской насчет этого посвящения, и та — в ответ на несохранившееся письмо подруги — написала ей 4 марта 1923 г.: «Лизетта, польщена очень, но с П.А. Кропоткиным конкурировать не могу. Не забудьте только проставить на посвящении год побега. Если бы оно не было написано на его побег и если бы написала стихотворение я — я бы его посвятила просто Большевику. Вот все, „что я об этом думаю“»[28]. Год побега Полонская не проставила, но балладу разрешили и так. Мистификация удалась. Однако после 1923 г. балладу долго не печатали. (По-видимому, Шагинян рассказала Полонской, как еще в феврале 1932 г. к ней в Москву приехал Д. Выгодский от Издательства писателей в Ленинграде, готовившего к печати дневники Шагинян[29], с требованием, чтобы убрала место про побег Шкловского[30], — и она сняла все — и про побег, и про «серапионов»)… Только в 1960 г. Полонская решилась включить эту балладу в свой сборник «Стихотворения и поэма», но, опасаясь, что цензура балладу зарубит, сменила посвящение (благо тогдашние издательские клерки первой публикации баллады не видели). Вместо анархиста Кропоткина, которого в 1960-м в СССР уже не почитали за святыню, его место в посвящении досталось Я.М. Свердлову, а под балладой появилась знаковая дата «1917, июнь». Так «Баллада о беглеце» начала очередную жизнь.

О том, что она посвящена на самом деле побегу В.Б. Шкловского, впервые написал в «Эпилоге» В.А. Каверин[31]. Приведенные здесь названия глав из рабочих планов Полонской, где слова «побег Виктора», «арест Шкловского» и «Беглец» соседствуют, подтверждают версию Каверина; глава «Виктор Шкловский и Александра Векслер. Обыск и засада» ей также не противоречит.

Добавлю вот еще что. В архиве Полонской мне удалось обнаружить рукописный текст «Баллады о беглеце» под названием «Баллада о победителе» — разумеется, без посвящения, причем автограф не закончен, но выглядит как чистовик; в нем имеется единственное разночтение с напечатанной балладой: вместо «Дерзость дает ему легкий шаг» написано: «Ангел дает ему легкий шаг». «Дерзость», мне кажется, лучше… Конечно, в поединке с ВЧК Шкловский был и беглецом, и победителем, хотя дальнейшая его судьба показала, что долговременных побед над «советской властью» не бывало. Не знаю, известен ли был Шкловскому вариант «Баллада о победителе», но «Балладу о беглеце» он знал и несомненно ею гордился.

Главы воспоминаний Полонской писались и публиковались не в порядке их следования в книге; это привело к некоторым повторам — об одних и тех же сюжетах Полонская хотела рассказать или, по крайней мере, упомянуть в разных мемуарных публикациях. Некоторые из этих повторов она, просматривая перепечатанные машинисткой тексты, устранила, другие остались и сохранены в данной публикации.

В заключение разговора о рукописи Полонской «Города и встречи» перечислю существенные, как кажется, главы, которые автор не успела (или раздумала) написать.

Во-первых, широкоохватная глава «Варшава: Юзовский, Юзефа, Бронка, гетто. 1890–1962» и две биографические главы о Первой мировой войне: «1916: Ромны, Киев, Фастов, Тарнополь, Черновицы, Киев» и «1917: Киев, Коломыя, Петроград». Затем главы, завершающие книгу: «Хореографическое училище в Перми» и «Возвращенный дом. Работа по восстановлению Ленинграда». И, кроме того, главы «Моя работа разъездным корреспондентом Ленправды», «Детская литература», «Дружба с антифашистами (Бехер, Броневский, Вайнерт, Бертольт Брехт)», главы об Ахматовой, Ларисе Рейснер, Шилейко, Замятине, «серапионах» (Груздеве, Слонимском, Каверине, Тихонове) и, наконец, главы о группе «Звучащая раковина» и об издательстве «Островитяне», Колбасьеве, Вагинове и «Орде» Тихонова.

«Города и встречи» — от рукописи к книге

Каждое лето, начиная с 1949 г., Полонская с братом, женой сына и внуками проводила в эстонском местечке Эльва, где они из года в год жили у одних и тех же хозяев. Елизавете Григорьевне нравилась природа этого края, его несуетные и нелюбопытствующие люди. В Эльве она подружилась с не раз отдыхавшими там Ю.М. Лотманом и З.Г. Минц; делилась с ними литературными планами, читала стихи. Лотманы знали о ее работе над книгой воспоминаний «Годы и города» — так, почти по Федину, она первоначально называлась. Летом 1962 г. зашел разговор о том, как непросто стало публиковаться. Лотман, работавший на кафедре русской филологии в Тарту, предложил напечатать несколько глав о писателях в Ученых записках Тартуского университета, прежде всего главу о Зощенко, у которой вообще не было тогда шансов пробиться на журнальные полосы в России (отдельные издания прозы Зощенко изредка выходили, но только не правдивые воспоминания или исследования о затравленном властью писателе). Конечно, и в Эстонии цензура не дремала, но все-таки русская литература ее заботила не так, как в России. Полонская согласилась, не вполне уверенная, что получится. Чтобы увеличить вероятность успеха, придумали двойной камуфляж: главу о Зощенко окружить с обеих сторон главками о вполне «кошерных» авторах, а также открыть публикацию взвешенным историко-литературным предисловием. Получив корректуру, Ю.М. Лотман писал ответственному редактору выпуска Б.Ф. Егорову: «Полонская написала замечательные воспоминания. Боюсь, что затруднения с трамвайным сообщением могут воспрепятствовать реализации этого плана»[32]. Опасения Лотмана не оправдались, и в 1963 г. в выпуске № 139 Ученых записок (Труды по русской и славянской филологии VI, отв. редактор Б.Ф. Егоров) появилась публикация «Из литературных воспоминаний Е. Полонской», которой предшествовала статья З.Г. Минц «Е.Г. Полонская и ее литературные воспоминания», а также библиографический список ее стихов, переводов, прозы и критических статей о ее творчестве. Открывала публикацию главка о Федине, а замыкала — о Маршаке Советского Союза (согласно тогдашней комплиментарной шутке). Все было исполнено академично и уважительно.

Издания Ученых записок Тартуского университета еще не были в большом ходу за пределами Эстонии, еще не имели той исключительно высокой репутации, какую заслужили какое-то время спустя, а потому сенсацией публикация Полонской не стала, однако и незамеченной не осталась. Оттиски, полученные из редакции, Елизавета Григорьевна разослала друзьям, некоторые из них (например, В.Б. Шкловский) специально выписали себе этот том из Тарту. Отклики профессиональных читателей были единодушно одобрительные, характерно, что все писали только о «Зощенко», даже Федин, разумеется, поблагодаривший за написанное о себе. Вот подборка цитат из почты Полонской: