Рубари повезло — его мерзкие твари не тронули. Почему не тронули? Так побрезговали же! Воняло тело сильно — и вовсе не тем, что любят нюхать нормальные твари. Когда Рубари проснулся за столом кабака, где накануне оставил весь свой случайный заработок, вокруг были только трупы. И первое, что Рубари сделал — налил себе с горя бухла и пошёл квасить дальше.
Бухло закончилось на второй день. Последний бочонок молосы вынесли мародёры, которым и самим всего не хватало. На юге Нового Экори к этому времени образовалась небольшая община старателей и работяг, которые пытались выжить. Вместе с бочонком они заодно вынесли и Рубари. И тогда в жизни несчастного алкаша настал чёрный период выздоровления от зависимости, когда его ломало так, что просто ужас брал (вот на этом моменте мне пришлось заткнуть уши Нанне — рано ей ещё такие слова знать). Историю с дирижаблем они все проспали, на своё счастье, видимо — проснулись, когда злосчастный транспорт уже грохнулся на землю.
Когда морозы погрузили тварей в спячку, Рубари приходил в себя и учился думать заново. И мысли у него, как выяснилось, были самые что ни на есть печальные. Он прекрасно понимал, что скоро наступит очередная оттепель — и снова выйдут на охоту беспощадные скамори. А община особо ничего противопоставить этим тварям не могла. Зато вся община знала про каких-то людей из Старого Экори, выживающих в трещине на стене. Видели их следы и даже пытались поймать — правда, без особого энтузиазма. Конечно, лезть в Старый Экори, переполненный скамори, никто не захотел, поэтому ловили только в Новом Экори. Я скромно умолчал, что почти и поймали, чтобы не расстраивать Нанну тем, что давно знал про общину. Однако самое неприятное заключалось в том, что у бедолаги Рубари совсем не было пневмы на возрождение. И взять её было неоткуда.
Как только потеплело, Рубари якобы отправился искать припасы, а сам рванул к портовой лестнице, поднялся по ней в Старый Экори и стал вдоль обрыва пробираться к нашему убежищу. Скамори он попался лишь на последнем квартале трущоб — совсем чуть-чуть не успел. Правда, даже если бы и успел, то как бы он до нас докричался? Однако пьянство ещё не настолько отпустило ремесленника, чтобы он загодя об этом задумывался. Рубари повезло — именно в тот момент, когда он подходил к нам, я как раз начал спуск.
— Д-льнэ н-х-дка! — оценил он посох.
— Да какая находка? Это принадлежит гра Гронги! — возмутилась Нанна.
— Где Гр-нги? Н-т Гр-нги! А м-мы-ы е-э-эс-с-сть! — наставительно сказал Рубари, и в тот момент я окончательно понял, что лицемерия вокруг меня куда больше, чем мне казалось раньше.
Впрочем, Нанна и так уже окончательно сдалась, отбросив и привитые в приюте моральные принципы, и нарочитую законопослушность. Даже по рассказу Рубари выходило, что выжившие только и делали, что занимались мародёрством по всему городу. Люди всегда остаются людьми — даже в те редкие моменты, когда, казалось бы, условия жизни совершенно изменились. И жители Терры ничем не отличались от своих земных собратьев.
Скамори добили последних выживших людей — из тех, кому не удалось укрыться — под вечер. Мы видели, как несколько мужчин из Нового Экори попытались забраться на одну из портовых башен, но были скинуты и съедены. Впрочем, если отдельные люди выжили в первый раз, то могли выжить и во второй. В любом случае, конкурирующая община перестала существовать, а теперь мне предстояло серьёзно подумать над тем, что делать дальше.
Глава 11
В которой я ищу себе бытовые логосы, отвечаю на тревожный звонок, узнаю что-то непонятное и таинственное, а также пытаюсь вернуть надежду моим товарищам по несчастью — но неудачно.
Оттепель принесла с собой переизбыток свободного времени и нехватку воды. Сколько ни запасали мы драгоценную влагу, а всё равно пришлось расходовать её экономно — хотя бы по причине появления среди нас Рубари. Он ещё страдал от острой нехватки алкоголя в крови, который теперь восполнял водой, но с каждым днём всё больше и больше приходил в себя.
На второй день жизни с нами он добрался до моих поделок и принялся их улучшать. С одной стороны, мне было слегка обидно, что в созданных моим титаническим трудом строениях и приспособлениях найдены изъяны, с другой — да, чем надёжнее, тем лучше. Пользоваться собственноручно возведённым туалетом, откровенно говоря, всё ещё было страшно даже после всех усовершенствований.
После нашего с Рубари спасения — и уничтожения выживших в Новом Экори — скамори заполонили город и принялись отъедаться. Запасов, замороженных во время похолодания и отмёрзших под солнечными лучами, у них накопилось столько, что прямо ужас охватывал. Я даже заметил с высоты ещё несколько голых тел и поинтересовался у Рубари — почему они были раздеты.
— З-м-рзли! — коротко ответил ремесленник, пожав плечами.
— И поэтому раздевались? — удивился я.
— Сн-ч-ла з-м-рз-ют, п-том сл-шком ж-рко и н-ч-н-ют р-зд-в-ться. Щё м-гут к-пать н-ру, — пустился в свои ускоренные объяснения наш ремесленник.
Зачем нору копают? Этого я так и не понял. Но постепенно начинал привыкать к непривычной манере общения нового товарища по несчастью. Он старательно пропускал гласные, как правило, оставляя только одну — на конце слова. Если он забывался и пытался сказать слово полностью, то начинал заикаться так, что его прямо жалко становилось. Однако ни в коем случае нельзя было ему подсказывать или пытаться угадать — он на это очень обижался. Мол, если уж я сподобился произнести слово целиком, то будь добр внимательно дослушать до конца.
Мы ждали дирижабль, но в первую оттепель он так и не прилетел. Нанна и Рубари не теряли надежды, а я вот начинал сомневаться, что нас ждёт спасение. Чем дальше, тем лучше я понимал, что оставшихся в живых в Экори просто бросили на произвол судьбы. Это не моя Земля со службами МЧС, скорой, пожарной и полицией — в этом мире ценность жизни была весьма невелика, хотя бы по причине того, что возрождение позволяло не обращать внимания на массовую гибель людей. А что касается редких неудачников вроде Рубари, оставшегося без пневмы, или Нанны и меня — тех, кто не успел привязаться на другой скале — считалось, что они сами виноваты. Вот и зачем, спрашивается, на них ресурсы, время и силы тратить?
Пока мы пережидали активность скамори, я, наконец, присмотрелся к добытому посоху стража. Сгусток, который я заметил ещё внизу, когда только подобрал ценный предмет, оказался встроенным накопителем пневмы на тысячу зарядов — из которых Гронги перед своей скоропостижной кончиной успел истрать почти восемь сотен. Однако чтобы активировать посох, теперь нужен был специальный логос взятия. Нанна, конечно, пыталась выстрелить при помощи бытового, но у неё ничего не получилось. Бытовые логосы взятия и отдачи позволяли брать и отдавать только одну единичку пневмы, а для активации заряда требовалось целых три.
Я безуспешно пытался систематизировать существующие, по словам Рубари и Нанны, логосы, но каждый раз натыкался на непонимание вопроса со стороны местных. Вот есть логос огня, и есть логос холода. Для меня они оба — суть две части одного процесса. Раз есть логосы работы с температурой — значит, где-то должен быть и логос достижения, к примеру, абсолютного нуля. Однако мои товарищи по несчастью смотрели на меня, как на полного идиота, пожимали плечами и говорили, что это разные логосы — и всё тут.
Но ведь при разжигании огня, например, я потрачу единичку пневмы. Значит, если я этот же огонь потушу, то должен пневму вернуть — хотя бы часть! Это ведь закон сохранения энергии в чистом виде!.. Тот же бытовой логос огня давал возможность в течение трёх минут поддерживать маленький язычок пламени на одной единице пневмы. Значит, потушив его через полминуты, я должен был вернуть половинку единицы. Жаль, но мои собеседники этой земной логики не понимали и продолжали твердить, что всё совсем не так работает.
В какой-то момент чуйка подсказала мне, что Нанна и Рубари устали от моих постоянных вопросов. У всех людей вырабатываются за прожитую жизнь свои внутренние механизмы для взаимодействия с людьми. У меня, как у особо невезучего, например, была отличная чуйка на чужое раздражение. Вырабатывалась с детства. Ведь там, где одному будет позволено задать сто вопросов, другой получит звездюлей уже на втором-третьем… Может, сыграет свою роль неприятный голос, а может, и рожей не вышел — если честно, я никогда не заморачивался такими деталями. Просто со временем научился определять, когда достал человека — и пора заканчивать. Жаль только, что доставал я окружающих обычно куда быстрее, чем сами окружающие друг друга…
В итоге я стал вглядываться в своё семечко пневмы каждый день, всё пытаясь понять, как именно оно работает. И более того, мне было очень интересно, откуда взялись три единицы, которых не должно было быть — ведь мой запас составлял ровно 200 единиц. Где я мог заработать пневму? Однажды я не выдержал и спросил у Рубари, как у более опытного пользователя местной системы:
— Рубари, а бывает так, что пневма в семечке пополняется сама собой? — и, заметив слегка раздражённый взгляд, пояснил. — У меня просто откуда-то лишние три единицы вылезли…
— Б-в-ет! — буркнул Рубари, не став больше ничего пояснять, хотя я, между прочим, надеялся на более развёрнутый ответ.
В общем, вопросов по пневме у меня было очень и очень много, но нормальные объяснения никто мне дать не мог. Я бы с удовольствием сейчас пообщался с той же Ларой — она бы хоть поняла бы, о чём я говорю… Однако ни её, ни других выходцев с Земли вокруг, к сожалению, не наблюдалось. А беспросветная дремучесть товарищей по несчастью не давала мне сполна насладиться радостью чистой теоретики…
Мои мучения закончились вместе с оттепелью. В один из солнечных дней с запада, скрытого от нас склонами плато, небо затянуло тучами, а спустя ещё пару часов на скалу налетела буря. Такая же, как и те, что я видел когда-то с борта «Пап-ти»… Я даже успел заметить несколько мэлоннелей, что в ореоле золотистых искр пронеслись по внешней стороне воронки — а потом вдруг резко стало темно и холодно. Вой ветра оглушал даже внутри нашего убежища, а снежные заряды били так, что на ногах вообще было сложно устоять.