Затем последовала речь председателя:
«Братья и сестры! Мы отмечаем сегодня событие огромной важности! Всего недели две назад я и вообразить не мог, что в нашем маленьком городе такое возможно. Расскажу вам, с чего все началось. В одно прекрасное утро Шрикантам-гару ворвался ко мне, как буря. «Вы еще спите? — вскричал он. — Ошеломляющая новость! В нашем городе, в соседнем квартале, в нескольких десятков шагов от вас, живет поэт, а мы даже не знали этого! Он пишет замечательные песий, поэмы, потрясающие романы! Пробудитесь же, раскройте глаза!» «Правда ли это? — изумленно спросил я. — Что за чудо — как это я мог не знать о таком человеке в нашем городе?» Но тут я вспомнил одну из притч, которую в детстве рассказывал мне школьный наставник, и сразу все понял. «Вороны и кукушки почти не отличаются друг от друга оперением, — говорится в этой притче. — Но когда приходит весна, мы сразу отличаем кукушку от вороны по сладкозвучному пению!» И вот весна пришла в нашу Сириваду! У нас появился молодой поэт. Кто приносит славу отечеству, как не поэты? Вьяса, Вальмики, Шекспир — их имена живы в памяти, а имена правителей и полководцев забыты. Я хочу только одного — чтобы поэт остался с нами в Сириваде! Тогда пусть хоть сам премьер-министр посетит наш город. Наш поэт напишет приветственную песнь, и почетный гость будет удивлен: «Подумайте! Какой великий поэт живет в этой маленькой Сириваде!» Вот почему, узнав о нем, я воскликнул: «Чирандживи! Да живешь ты две тысячи лет в богатство и счастье!» Вот почему я решил организовать это чествование. Мне хочется положить ему руку на плечо и сказать: «Чирандживи, мой дорогой мальчик! Во весь голос возвещай истину, учи тому, что должно, защищай справедливость!»
Нить мыслей Чирандживи прервалась, и он сел на скамье. Пестрые картины, возникавшие в его воображении, исчезли, он вернулся к действительности. Но из мира фантазии протянулась нить к миру реальному. Итак, Нагарадзу-гару окончил свою речь.
Теперь, после всех этих восхвалений и наставлений, предоставили слово для ответа Чирандживи — церемония чествования всегда завершается благодарственной речью чествуемого лица. Ну, что же, он и ответит, возвестит истину во весь голос! В голове Чирандживи, как стремительный горный поток, текли стихи. Он схватил листок бумаги и начал их записывать:
Слушайте, внимайте, граждане, собратья!
О делах достойных хочу вам рассказать я.
Что за славный город — наша Сиривада!
Расчудесный город — наша Сиривада![42]
Чирандживи был голоден, а какой-то мудрец сказал, что это состояние способствует пробуждению мысли. И он оказался прав. Чирандживи писал и писал куплет за куплетом.
5
Когда Рамаджоги наконец добрался домой, там было все спокойно. Жена и сын спали после обеда, а Баламани прилежно занималась.
Он прошел на задний дворик; и большом медном сосуде была вода, нагретая солнцем. Рамаджоги облился несколько раз, и дочь подала ему еду. Поев, он посидел немного на скамейке у входа и вдруг вспомнил: жена заявила, что в доме кончается мыльный порошок.
— Эй, Баламма! — позвал Рамаджоги. — Положи в мешок мыльных орехов, я пойду смелю.
На фабрике-крупорушке в этот день было полно народу. Кто молол рис, кто — красный перец, кто — куркуму, кто — просо. Машина для помола производила адский шум и скрежет, люди громко кричали; чтобы добиться здесь толку, надо иметь крепкие голосовые связки, а у Рамаджоги был тихий голос. Поэтому, придя раньше других, он простоял долго. Да еще из корзины какой-то девчушки в нос и глаза Рамаджоги попал толченый красный перец, и, пока он чихал и протирал глаза, его очередь прошла. В общем, придя на фабрику в три часа, Рамаджоги вернулся домой в пять. Из дому он отправился в библиотеку, где имел обыкновение проводить один вечер в неделю. Получив книгу, которую он давно хотел прочитать, Рамаджоги просидел над ней до закрытия библиотеки. Когда он вышел на улицу, темнота уже разлилась над землей и электрические фонари казались белыми лотосами в черном озере ночи.
В Типографском переулке Рамаджоги встретил Суббарамаю.
— Что же это вы, Рамаджоги?! — с недовольным видом сказал ему коллега. — Ваш сын приехал, а вы и не подумали мне сообщить!
— О-о, действительно, Суббарамая-гару, виноват. Вам-то я в первую очередь должен был сообщить, ведь это вы раздобыли сто рупий для его поездки.
Рамаджоги вовсе не грешил забывчивостью, дело было в том, что он не встретил Суббарамаю в школе. Не мог же он прямо сказать, что тот в школе почти не бывает. (Суббарамая утром расписывался в книге, некоторое время маячил перед глазами директора и уходил через заднюю дверь.)
— Ну и как? Много денег привез сынок?
— Где там, всего ведь два месяца работает! Купил себе часы, сандалии да еще кое-что…
— То купил, это купил… Дай срок, всего на свете себе накупит, только вот о родителях не подумает…
— Да я не знаю, много ли он будет зарабатывать… Говорил, что на этой службе повышения добиться трудно…
— Ну и простак же вы, Рамаджоги… Все зависит от места. Есть такие выгодные места, что рассыльный там больше зарабатывает, чем директор нашей школы.
— Да что вы говорите!
— Кстати… Насчет вашей дочери… Она готовится к экзаменам? Завтра уже начинается сессия.
— Как бог поможет на этот раз… А трудится она усердно…
— Ну конечно, усердие тоже нужно… Но сверх того есть еще сто путей, чтобы добиться успеха.
К сожалению, Рамаджоги был известен только один путь — тяжелый, упорный труд, зато Суббарамая в совершенстве изучил остальные.
К девяти часам вечера Рамаджоги добрался домой. Рамамани молча сидела на пороге; Баламани, не поднимая головы, корпела над учебниками; Сундарам о чем-то размышлял, прислонившись к скатанной на день постели. Рамаджоги сразу почувствовал, что тишина в доме не предвещает ничего доброго. Так замирает природа перед порывом бури, а потом разражается гроза с ливневым дождем.
— Когда твой отпуск кончается, Сундарам? — спросил Рамаджоги, снимая рубашку и вешая ее на гвоздь.
Сундарам, вместо того чтобы ответить, широко раскрыл глаза и удивленно уставился на Рамаджоги, потом на мать. Мать посмотрела на сына. Потом они оба уставились на сандалии Рамаджоги.
— Откуда вы взяли деньги, отец? — изумленно воскликнул Сундарам.
— Деньги? — только теперь Рамаджоги вспомнил, что в кармане его рубашки были деньги, полученные от Нагарадзу-гару. Две бумажки по десять рупий упали на пол, когда он снимал рубашку, и лежали у ног Рамаджоги. — Деньги?.. — повторил Рамаджоги. — Да, деньги… Один человек мне дал, Сундарам.
— Кто дал? За что? — резко спросила Рамамани.
— Отец, вчера вечером понадобились деньги, и вы заявили, что у вас нет ни одной рупии. А теперь вам кто-то за здорово живешь дает двадцать рупий!
Сундарам говорил строгим тоном, как молодой следователь, допрашивающий старого преступника.
— Хавва, хавва! — горестно воскликнула Рамамани. — И он твердит, что нам его жалованья не хватает! Да почему бы ему и вовсе не бросить работу школьного учителя, если какие-то щедрые люди осыпают его деньгами?! Можешь ли ты поверить таким небылицам, Сундарам? Я-то никогда не поверю.
Рамаджоги прошел на задний дворик, чтобы помыть ноги, и тем прекратил дискуссию. Рамамани замолчала, но тут к ней сочувственно обратился Сундарам:
— Что ж ты весь день кусочка в рот не взяла, мама? Сари пропало, так с этим пора примириться, не к чему себя голодом морить.
— Да разве я в силах хоть кусочек съесть, когда у меня все сердце изболелось от досады? Не обидно ли видеть, что какая-то тварь расхаживает по улицам в нашем сари? А когда я ей сказала, так негодяйка меня же изругала!
— Да, этакая за словом в карман не полезет, — заметил Сундарам.
— Ведь я своими глазами видела, что это наше сари, сынок! — не унималась Рамамани. — И метка для дхоби[43] наша. Да как оно к ней попало, к этой шлюхе?! Я бы ее за волосы сгребла и в колодце утопила!
— Да о ком вы говорите? — вмешался наконец сидевший на табурете Рамаджоги.
— О ком же еще, как не о Чиннамми? — ответила Баламани. — Знаешь эту тварь, которая носит воду из колодца за железной дорогой. Она ходит по улицам в моем сари, негодяйка!
Изумление Рамаджоги было безграничным. Женщина, которой он ночью отдал сари, показалась ему совсем непохожей на Чиннамми. Та была высокая и красивая.
Подавая отцу еду, Баламани продолжала изливать свою обиду:
— Я не в силах это терпеть! Мы должны опозорить ее перед народом. И деньги пусть отдаст!
— Каждый получит возмездие за свои грехи, дочка! — кротко возразил Рамаджоги. — А сари мы тебе купим в следующем месяце.
Извержения вулкана можно было ожидать и раньше — из-под земли уже вырывались струйки дыма и красные язычки пламени, но теперь раскаленная лава хлынула стремительным потоком:
— Айо! Нет сил больше слушать эти лживые слова! — во весь голос кричала Рамамани. — Пусть сари исчезло, пусть его собаки едят. Я хочу только добиться правды. Вчера вечером в этот час сари висело на вешалке. Значит, воры вошли в дом, чтобы украсть только одно сари?! Или у него ноги появились, и оно удрало? Крылья выросли, и оно улетело? Ну, что ты сидишь и молчишь, Сундарам? Разве я не говорила тебе? Человек, который уносит из дому сари и продает, способен убить свою жену и детей!
— Т-ты говоришь обо мне? Я в-взял сари и продал? — изумленно спросил Рамаджоги, кладя горсточку риса, которую он поднес ко рту, обратно на тарелку и безуспешно пытаясь улыбнуться.
Итак, обвинение было предъявлено; теперь подозреваемый преступник мог еще представить доказательства в свою защиту. Но из его уст не вылетело ни одного слова. Рамаджоги встал, оставив еду на тарелке, вышел из дому и сел на лавке у ворот. Еще полчаса на кухне раздавался звон чашек и тарелок, которые мыла рассерженная Рамамани. Затихал город, стало тихо и в доме.