Баламани, засидевшаяся над учебниками, пошла налить себе питьевой воды. Она заметила, что входная дверь открыта, и увидела отца, сидящего в сумерках на лавке.
— Вы будете тут спать, отец? — удивленно спросила она.
— Да! Принеси мне, пожалуйста, матрац и подушку.
Баламани исполнила его просьбу, потом вернулась в дом и надежно заперла дверь изнутри.
Рамаджоги вытянулся на лавке и попробовал укрыться своим ангавастрамом, но, если он натягивал накидку на голову, ноги оказывались голыми, а если были укрыты ноги, то голова и грудь оставались незащищенными. Пожалуй, голова-то важнее, подумал Рамаджоги, но тут москиты яростно набросились на его открытые ноги. Рамаджоги поджал колени к животу, уткнулся подбородком в грудь и кое-как укрылся. В кинотеатре начался второй вечерний сеанс. Тишину нарушало только пронзительное пение москитов.
Рамаджоги, конечно, никак не мог уснуть на непривычном месте. Больше всего донимали москиты. Давно не чищенный канал недалеко от дома Рамаджоги был просто раем для москитов. Полчища москитов кружились над Рамаджоги, а в полночь робко подошла собака. Это было ее место, и вдруг оно оказалось занятым! У богини сна добрая душа, и где-то около часу ночи Рамаджоги все-таки заснул. Он не слышал, как к нему, постукивая палкой, подошел человек с факелом в руке. Это был ночной сторож Синг, гуркх[44] из Непала.
— Эй, что это ты спишь на лавке, братец? — Он наклонился над Рамаджоги и потрогал его своей палкой. Рамаджоги вскочил; свет факела, направленный ему прямо в лицо, ослепил его.
— А, Синг! Ты что, за вора меня принял?
— Ах, это вы! Простите, сэр… Я никогда не видел, чтобы вы спали на лавке. На лавках обычно бродяги спят, а потом, воспользовавшись случаем, заходят в дом и что-нибудь уносят…
— Ничего, ничего. Это же твоя работа, и нелегкая притом. Всю ночь бродить по городу…
— Не бродить, а патрулировать!
— Да, конечно. Ничего, ты мог бы даже меня стукнуть своей палкой, если принял за вора. Ты добрый человек. Сколько у тебя детей?
— Откуда дети, если жены нет? — засмеялся Синг.
Он казался всем неразговорчивым, но это оттого, что мало кто интересовался его жизнью. А жизнь была довольно трудная; заработок — сто рупий в месяц, из которых двадцать он платил за квартиру, — не позволял ему никаких излишеств. Питался он пшеничными лепешками и чаем, выпивая пять-шесть чашек в день. Правда, он не мог преодолеть страсти к курению и тратил часть заработка на сигареты. Так что на какие деньги мог бы Синг содержать жену и детей? А где бы он нашел девушку своего племени — родина его была за две тысячи миль отсюда! У Синга не было и родных. Отец его эмигрировал из Непала в Бомбей и умер там пятнадцать лет назад; Синг, оставшись сиротой, бродил по всей Индии и осел в Сириваде.
— Вот моя история, хозяин, — вздохнул он. Рамаджоги сочувственно погладил его по руке, но в душе подумал: не лучше ли вообще не иметь семьи, как Синг, чем иметь такую, в которой тебя считают вором.
Синг ушел, а Рамаджоги снова заворочался на скамье. Он не мог дождаться, когда же кончится эта ночь, ставшая для него бессонной ночью перед праздником Шивы. Под утро москиты утихли, и он задремал.
Но Рамаджоги не суждено было проспать и пяти минут, потому что к его дому приближался вихрь, принявший образ человека с коротко остриженными волосами, в мятых брюках и легкой рубашке, с небольшим саквояжем в руке. Это был Мангапати.
Бог дал человеку ноги для ходьбы. Мангапати был одним из тех людей, которые наилучшим образом использовали этот дар по назначению. Как кошка с обожженными лапами, он не мог ни минуты стоять на месте. Он вечно был на ногах, носился по всей округе. Мангапати позаботился о том, чтобы приспособить обувь к своим нуждам — на подметки его сандалий была набита резина от старых шин в дюйм толщиной. Прибивать ее пришлось полудюймовыми гвоздями с широкими шляпками, поэтому сандалии Мангапати звонко клацали на ходу. Когда они застучали по цементному порогу, Рамаджоги вскочил и, протирая глаза, воскликнул:
— А, это ты, сынок!
— Я, тестюшка! — отозвался Мангапати.
— Да как же это ты добрался глухой ночью? Ни автобус сейчас не ходит, ни поезд…
— О, это длинная история! — Кинув на землю свой саквояж, Мангапати сел на лавку рядом с Рамаджоги. — Ведь у Балы-то завтра экзамены, сами знаете, вот я и решил попросить отпуск на несколько дней. Директор разрешил мне, а когда я стал у него же отпрашиваться с последних уроков, то отказал наотрез. Знаете, есть притча о том, как один человек не обратил внимания, когда у него украли тыкву, а закричал «караул», когда стащили горчичное зернышко. Этот Нараса Рао из такой породы…
— Подожди-ка, Мангапати! А разве в вашей школе в Амбасамудраме есть занятия по воскресеньям?
Рамаджоги спрашивал не в шутку, а всерьез. Мангапати уже два года был его зятем, и за этот срок Рамаджоги приобрел печальный опыт. Он понял, что зять его — человек, с которым всегда случается что-то из ряда вон выходящее, и если дело касалось Мангапати, то не только возможны были школьные занятия по воскресеньям, но и солнце могло взойти на западе.
— Да вы о чем, тестюшка! Школьных занятий по воскресеньям у нас нет. Правда, наш директор Нараса Рао способен до этого додуматься, но среди учителей нашей школы нет таких покладистых людей, как вы, так что у него это не получилось бы. Но дело в том, что я просил отпуск вовсе не в воскресенье, а в пятницу.
Надо сказать, что от Амбасамудрама до Сиривады было всего шестьдесят миль, и даже пешком это расстояние можно пройти гораздо быстрее, чем за двое суток.
— Откуда же мы знаем, бабу! Мы думали, что ты спокойно живешь в Амбасамудраме. Но если ты получил отпуск в пятницу, какие же препятствия ты встретил по дороге, что добрался до нас только в понедельник утром?
— Я вам все расскажу, тестюшка! Единственным препятствием был вздорный характер этого Нарасы Рао. И я ведь ему все объяснил: что моя жена сдает экзамены за школьный курс, что она три раза уже провалилась, но на этот раз обязательно должна сдать. Она, конечно, очень прилежная, но если муж будет рядом и поможет ей — это ведь совсем другое дело! Я сказал ему, что если я не выйду на шоссе в четыре часа дня, то не попаду на автобус в Сириваду. Поэтому мне нужно уйти с последних уроков. Всего ведь на два часа раньше! Я умолял его!
— Да, да, — выдавил из себя сочувственные слова Рамаджоги. — Как он мог отказать! Неужели муж должен быть вдали от жены, когда она сдает экзамены?..
— Ну, послушайте же. После того, как я все это без конца твердил и повторял ему как попугай, он начал читать мне лекцию: «Дорогой Мангапати! Сколько раз вы измышляли предлоги для поездки в тот или иной город. Если бы, к несчастью, вас не было на свете, мы бы так и не узнали, каково расстояние от одного города до другого. Но вы существуете, и живите себе на здоровье! Только почему вы не стали послом, разъезжающим из одной страны в другую? Или коммивояжером, рекламирующим сигареты и мыло? Зачем вы стали школьным учителем?..» Дальше он начал объяснять мне, что в году триста шестьдесят пять дней, а школа работает только двести двадцать. Если из них вычесть пропуски по семейным обстоятельствам, по болезни и другие, то выходит, подсчитал он, что я работаю всего сто дней в году, по три часа в день, получая в год три тысячи рупий, и, следовательно, за час я получаю десять рупий. «Да вы счастливчик, Мангапати! Это же королевское жалованье! Но не мое дело, сколько вам платит правительство, мое же — следить, чтобы вы работали, а не бездельничали. Будьте любезны, проверьте классные сочинения. Когда они будут лежать на моем столе, отправляйтесь, куда хотите!»
— Ну что ж, он ведь директор, ему приходится быть строгим… Конечно, ты мог сказать, что сделаешь эту работу, когда вернешься. Но, как правило, начальники не принимают во внимание затруднительные обстоятельства своих подчиненных, — заметил Рамаджоги.
— Ну, если так, то подчиненные, в свою очередь, могут причинить затруднения начальникам. Как бы то ни было, на автобус в Сириваду я не успел. Но я не огорчался, потому что у меня возник план, как насолить нашему Нарасе Рао. Я отправился прямо в отдел культуры областного управления к некоему Премананду. Имя его означает «радость любви», но сердце его радуют только деньги. Правда, слава богу, запросы у него небольшие. Подаришь ему банку растворимого кофе, дюжину апельсинов, и он вполне доволен. Так если этого Премананда попросить, то наш директор через месяц будет стоять на шоссе со всеми бебехами, женой и детьми и ждать автобуса, чтобы отправиться к новому месту назначения!
— Да что ты! Кто же такой этот Премананд? — робко спросил Рамаджоги.
— О, он делает погоду в областном управлении, хотя всего-навсего старший клерк. Но он ловкач! Предположим, в каком-то захолустье, словно в пустыне Сахаре, томится некий учитель XYZ. Он засыпает областное управление просьбами о переводе на более плодородные земли. Никто ему, бедняге, не внемлет, и он продолжает чахнуть в своей глухомани. Но вот его дело попадает в руки Премананда, и тот мигом находит волшебное средство «сандживини», возвращающее жизнь этому несчастному. «Послушайте, сэр, — говорит он своему начальнику. — В Амбасамудраме работает некий Нараса Рао. Давайте переведем его в «Сахару» на место XYZ, а того — на место Нарасы Рао, и он отблагодарит вас». Мигом состряпан приказ, Нараса Рао, горько плача, отправляется в «Сахару» и раскидывает там свой шатер…
Рамаджоги отнюдь не поправилось стремление зятя так жестоко наказать директора только за то, что он предложил Мангапати проверить школьные сочинения. Очевидно, по мнению Мангапати, директор не должен требовать проверки сочинений и ведения уроков в соответствии со школьной программой; не должен полагать, что дети в школе обязаны учиться, учителя — обучать детей, а он сам — проверять знания детей и контролировать учителей. Но зачем же тогда нужна должность директора? — думал Рамаджоги. Очевидно, по мысли Мангапати, исключительно для того, чтобы предоставлять учителям отпуска, выдавать жалованье и сторожить школьное здание. Рамаджоги не мог прямо сказать Мангапати, что с его мнением не согласен. Долг тестя соглашаться во всем с зятем во имя счастья дочери. Да помилует бог директора Нарасу Рао!