ее углу на ковре сидел Дешикачари. Рядом с ним молодая женщина. Прислонясь к его коленям, она глядела ему в глаза. Нарасимха Рао изумился. Ну и ну! Жена, оказывается, совсем молодая. И выглядят как влюбленные. Сколько же лет они прожили вместе? Что она делала, когда он был в тюрьме? Все эти мысли проносились в его голове. Он отступил назад — разве можно им помешать? Может, вернуться домой? А как же помочь больному другу?
— Дешикачари-гару! — негромко окликнул он.
— Входите, пожалуйста, — отозвался тот.
Даже не спросил, кто пришел, — и не боится, живя в такой глуши.
Нарасимха Рао поднялся на террасу. Женщина теперь сидела в кресле.
— А, это вы? — удивился Дешикачари. — Так поздно? Что случилось?
Нарасимха Рао рассказал.
— Я дам лекарство, оно снимет боль.
Женщина сидела молча. Совсем молодая — лет двадцати пяти, не больше. Вероятно, вторая жена Дешикачари. Очень красивая. А может быть, это только кажется в лунном свете? Одета небрежно, по-домашнему, но видно — фигура стройная, изящная. Не обращает никакого внимания на незнакомца. Красавица! И что-то есть в ней загадочное, таинственное.
Дешикачари протянул Нарасимхе Рао коробочку гомеопатических пилюль.
— Жаль, что вы не останетесь с нами, но, конечно, надо скорее помочь вашему другу. Почему вы не посоветовались со мной, прежде чем купаться в море при больших волнах? Я бы объяснил вам, как избежать таких вот неприятных последствий, — укоризненно сказал он.
Странно, что он не познакомил меня с женой, думал, идя домой, Нарасимха Рао.
Вечером с запада из-за гор поползли тяжелые черные тучи. Потемнело и море. Сильный ветер вздымал высокие волны. Друзья сидели на песке, глядя на море. Нарасимха Рао, придя ночью домой, рассказал Сингу о том, что видел в доме их нового знакомого, и обоим не захотелось сегодня встречаться с Дешикачари. Поэтому они выбрали новое место на берегу, в полутора милях от города, около небольшого заливчика. Они долго смотрели на бурную пляску волн, потом поднялись и направились к городку. Но вскоре наткнулись на густой кустарник, видимо, они пошли в обратную сторону. Нарасимха Рао с опаской поглядывал на темные волны, но Лакшмана Синг, посмеиваясь над его трусостью, решительно увлек друга к воде. Неожиданно дорогу им преградила скала, далеко вдававшаяся в воду. Обойти ее не так-то просто — там, должно быть, уже очень глубоко, а море бурное. Факел в руках Лакшманы Синга задуло ветром. Друзья остановились. Загремел гром, блеснула молния.
Сквозь шум ветра и рокот моря послышался женский смех.
Перепуганные и растерянные, стояли они возле скалы, и им уже казалось, что сейчас их смоет волной и оба они погибнут.
— Пропали мы совсем! О боже, помоги нам, яви себя, о господи! — бормотали они.
Господь не замедлил явить себя.
— Кто там? — прозвучал со скалы женский голос.
— А кто вы, амма[50]?
— Что, не можете пройти?
Голос раздавался прямо над их головами.
— Не можем!..
— Сейчас я помогу вам. Не бойтесь!
Со скалы спустилась женщина. Сверкнула молния. Да это совсем молодая девушка. Светлокожая. Как же она очутилась в этом пустынном месте? И телугу знает — должно быть, из Андхры.
Протянула руку, повела за собой. Идет уверенно, будто каждый дюйм этой тропинки ей хорошо знаком. Вывела на дорогу и, ни слова не сказав, снова свернула на тропу. Друзья даже «спасибо» сказать не успели. Они тоже торопливо зашагали по дороге, и, уже придя в себя после пережитых ими страшных минут, Синг сказал другу:
— Она же теперь совсем одна осталась.
— Ну, ничего.
— Да нет, ее надо догнать или давай крикнем! Эй, где вы?..
В ответ громкий смех.
— Что у вас опять стряслось?
Она снова подошла к ним.
— Да ничего… Может быть, нам проводить вас?..
— А-а, вот что… Не беспокойтесь за меня, идите.
Сверкнула молния, на миг осветила все кругом, лицо женщины, фигуру. Она быстро повернулась и пошла. Нарасимха Рао хотел было броситься за ней, но, взглянув на Лакшману Синга, остановился.
— Да идем же! — нетерпеливо позвал его Нарасимха Рао.
— Постой… Скажи, ты ее разглядел?
— Идем! Нашел время разглядывать женщин.
— Разглядел ты ее? — настойчиво повторил Синг, шагая рядом с Нарасимхой Рао.
— Да нет же! Завтра будем и морем любоваться, и на женщин глазеть… А сейчас того гляди ливень хлынет, вот уже и начинается. Слава богу, что живые остались. Потом узнаем, кто она такая…
— Почему она не захотела, чтобы мы проводили ее?
— Какое это имеет значение?! Она, можно сказать, спасла нас — и спасибо. А может быть, она не совсем одета, потому и не хотела, чтобы мужчины ее провожали да разглядывали. А вообще-то странная, конечно, — бродит одна по ночам. Смелая! Бывают же такие женщины… Наверное, англичанка.
— А я думаю, что это Лаласа.
— Какая Лаласа?
— Я ее знал когда-то… Она жила в нашем городе.
— В нашем городе? Да ну! Кто же это?
— Ты ее знать не можешь! Да я и сам не уверен… — ответил Синг. Он смотрел перед собой каким-то отрешенным взглядом, весь уйдя в воспоминания о прошлом.
Четыре года назад он получил письмо от Лаласы. Она писала, что живет очень плохо, в бедности, спрашивала, может ли вернуться к нему. Но не раскаивалась в своем поступке, не сожалела о том, что бросила его, не обещала стать примерной женой.
И все-таки, читая письмо, Синг почувствовал, как радость затопила его душу. Пусть она скорее вернется! Он вспомнил дни их любви, озаренные таким немеркнущим светом… Но что будут говорить в городе, если он примет в дом Лаласу? Да на него пальцами станут показывать! Его младшие братья, мать никогда не согласятся ее простить! А сам он — сможет ли все забыть? Несколько месяцев он собирался с силами, чтобы ответить ей, но так и не написал. А потом от нее пришло еще письмо — всего одна строчка: «Значит, я напрасно верила в вашу любовь?..»
И вот теперь он встретил Лаласу в Бхимли! Как она живет? Одна или снова вышла замуж? Да и Лаласа ли это — та женщина, что спасла их? Увидит ли он ее снова? А она — узнала его?
Если он не ошибся и та женщина действительно Лаласа, то ему лучше немедленно уехать из Бхимли. Не следует встречаться с ней. Хотя вряд ли это Лаласа, нечего так пугаться.
Совершенно промокшие, они добрались до отеля. Они хотели разузнать что-нибудь о незнакомке, но постеснялись сказать, что их спасла женщина. Зайдя в свою комнату, они переменили одежду, обменялись несколькими словами. Нарасимха Рао чувствовал, что Сингу не до разговоров, и взялся за газету. Синг погрузился в воспоминания о Лаласе.
Она ушла из дому в такую же дождливую ночь. Перед этим они сильно поссорились. Лаласа хотела сразу уйти, он удержал ее. Он думал, что все как-нибудь уладится, но его младшие братья и невестки не могли примириться с поведением Лаласы. Дом стал для Синга сущим адом. В общем-то Лаласу он не винил — она ведь говорила накануне свадьбы: «Посмотрим, как у нас получится». Разве можно быть уверенным, что современная, образованная женщина станет вести себя как настоящая индуска, жена старого уклада, блюстительница устоев? И все же он надеялся.
Ох эти современные женщины! Им дали свободу, они получают образование, но что стало с семьей!.. Да, они утвердили себя в борьбе за свое человеческое достоинство. Добились права на образование, права заниматься общественным трудом наравне с мужчинами. Эти женщины не созданы для семьи, они иные. Они не должны вступать в брак. Ведь тот, кто вступает в брак, берет на себя ответственность, определенные обязательства. Иначе брак не имеет смысла.
Несчастье принес в их дом музыкант Мальванкар — он всему виной. И ведь до чего некрасив, просто уродлив: круглый, жирный, как ком масла. Ничего привлекательного в нем нет, кроме его удивительного таланта. Этих артистов нельзя допускать в семейные дома. Как зловещие кометы, врываются они в чужую жизнь и разрушают ее, разрушают счастье, оставляя после себя выжженную пустыню.
Мальванкар бесподобно играл на разных музыкальных инструментах. Он воплощал в своей музыке мечту о красоте. Женщины попадали в его сети, устремляясь за этой мечтой, этой иллюзией. Он становился для них волшебником, преображающим этот мир, творящим радость и счастье. Он срывал с жизни покров обыденности; его музыка вливалась в души и пробуждала их. Он очаровал и Лаласу, разрушил жизнь Синга и его любовь.
Два года их семейной жизни до появления Мальванкара протекали безмятежно. Сингу казалось, что он достиг вершины счастья. В его речах в суде появилась страстность, в его походке — уверенность. Даже после неудачного дня, проиграв дело в суде, он был переполнен радостью. Идя домой, он думал о том, что скоро увидит Лаласу, обнимет ее, весь вечер будет рядом с ней. Но с самого начала их жизни в нем таились подозрения, смутный страх. Она была так привлекательна! Уже через месяц после свадьбы Синга его младший брат, не обращая внимания на собственную жену, ходил как пришитый за Лаласой. Синг гордился своей женой. Обаяние, грация, красота — она была неотразима. Сам Синг три года ухаживал за Лаласой. Из всех студентов колледжа она выбрала его, стала его женой, но он не был уверен в ней, он боролся с собой, подавлял свои опасения, свой страх. Обижаться, когда она шутит над ним? Запретить ей разговаривать с другими мужчинами? Какая ограниченность! И все-таки его иногда раздражало даже то, что Лаласа смеется и затевает проказы с женой его брата. Что же, сказать ей об этом? Пусть сидит весь день смирно в углу, так что ли? Она принадлежит ему. Она отдает ему по ночам свое тело. А днем душа ее ускользает, и в этом Сингу чудился какой-то обман. Но почему обман? В чем он подозревал ее? Никакой вины за ней не было, а когда она изменила ему, то не скрывала этого ни минуты. Еще задолго до измены Лаласы Синг ревновал ее ко всем, даже к младшему брату. Ведь Лаласа — его жена, его собственность! Но только ночью в короткие минуты ее тело принадлежит ему. Днем же — ослепительная улыбка, остроумная речь, звонкий смех — и это для всех, а Синг не принимал участия в развлечениях и разговорах. А ведь жена — его, его собственная. Да и ночью ему становилось не по себе, когда она, прислонясь к его плечу, но отвернувшись от него, подолгу молча глядела в окно на лунный свет. Не будь Лаласа современной образованной женщиной, Синг выбранил бы ее разок, и все было бы в порядке. Но с Лаласой так просто не сладишь. Спросит: «В чем дело?» Не скажешь ведь: «Ни с кем не говори, на других мужчин не смотри!» Она сочтет тебя за сумасшедшего, обольет презрением. И все же так жить — было одно мученье.