ТУЛИКА
В воскресенье с самого утра настроение у меня было унылым, как пасмурное небо. В полдень я перекусил и хотел вздремнуть, но заснуть не смог. Встал, решил порисовать, но ничего не выходило. Словно воду в пустыне искал. Вот так иногда почему-то мысли мои спутываются в клубок, и я не могу работать. Сколько раз я гадал, чем это вызвано, но так и не понял.
Я промучился весь день.
Вечером я переоделся и вышел на улицу. Выпил кофе в ближайшем кафе и отправился на пляж. Автобуса прождал целых полчаса.
Воскресный пляж — зрелище, похожее на праздничное гуляние. Какое разнообразие красок, нарядов! Здесь можно встретить людей всех национальностей. По песчаному берегу парами прогуливаются мужчины и женщины. На некоторых из них приятно взглянуть, вид других вызывает отвращение, а иных — чувство досады.
Я нашел уединенное место, лег на песок и закурил.
С моря дул прохладный ветерок, и красиво вспенившиеся волны плавно подкатывали к берегу, устало обнимая песок. Ребятишки строили из песка домики, весело прыгали по воде.
Небо меняло цвета, будто каждое мгновение примеряло новое сари. И я чувствовал, как угасшее вдохновение вновь рождается во мне. Вероятно, любого художника волнует море.
Как необыкновенно светит луна! Кружево сияющих звезд… Шум воли… Гудок парохода вдали… Маленькие рыбацкие лодки… Темное небо, у горизонта сливающееся с морем… Я задумался.
Путями моей памяти странствовали художники. Гоген, Ван Гог, Мане, Руссо, Репин, Пикассо, Равиварма, Дамерла Рамарао, Венкатрао[85] — все они посвятили свою жизнь искусству. Мне вспоминались их трудности, их лишения.
Я думал, что человек, который не в силах переносить удары судьбы, не может стать настоящим художником. Художник не смеет жить спокойно. Он должен непрерывно трудиться ради единственной цели — достижения высочайших вершин творчества.
На пляже в это время проходил митинг. Собралась толпа, и какой-то деятель с высоких подмостков бросал в простодушных людей слова:
Голод… Бедность… Болезни… Планы… Фабрики… Безработица… Проституция… Планирование семьи… Фальшивыми нотами вторгались они в гул моря. Время от времени люди аплодировали. Народ верит красноречию политических деятелей, хотя их обещания часто остаются пустыми фразами.
Не знаю, сколько времени я просидел на пляже.
Полез в карман — пачка от сигарет пуста. Взглянул на часы — без четверти одиннадцать.
Стало безлюдно. По небу плывут густые облака, тускло светит луна.
Я поднялся и медленно пошел по пляжу.
Разноцветные огни набережной ослепляли своим блеском. Огнями, как москитной сеткой, был покрыт весь город. Я шел, заслонив глаза рукой.
Невдалеке, у рыбацкой лодки, мелькнула тень. Как только лодка осталась позади, я услышал, что кто-то движется за мной.
Звон металлических украшений… шелест сари… позвякивание стеклянных браслетов… легкий запах жасмина…
С моря подул пронизывающий ветер.
Я оглянулся, но никого не увидел. А шаги послышались опять. Вскоре я ощутил чье-то горячее дыхание.
Обернувшись снова, я услышал тихий смешок. Потом разглядел девушку. Незнакомка кокетливо улыбалась.
Не обратив на нее внимания, я двинулся дальше.
Вдруг на мое плечо опустилась рука. Мурашки пробежали у меня по телу при этом прикосновении. Я замер.
С улицы доносился шум автомобилей.
Теперь девушка стояла передо мной, повернувшись спиной к морю.
— Пойдешь? — тихо проговорила она.
Меня будто молнией ударило.
Я слышал, как об этом рассказывали, даже читал в книгах, но ничего подобного со мной еще не случалось. Я растерялся. В сумрачном лунном свете отчетливо вырисовывались линии ее стройного тела. Голос показался мне приятным.
Она опустила ресницы.
Так это, оказывается, проститутка! И она шла за мной! Я ругал себя за то, что засиделся на пляже допоздна.
Не отвечая, я отодвинулся от нее. Рука снова легла мне на плечо.
И тут я принял решение.
— Сколько? — спросил я.
В нашей стране мало что продается по твердым ценам. Даже за сигареты иногда платишь больше, чем обычно. Например, в некоторых кинотеатрах во время перерыва сигареты продаются по более высоким ценам. И курильщикам ничего другого не остается, как покупать. На рынке вещь, за которую просят шестьдесят рупий, можно выторговать за шесть.
Я ненавижу торговаться, но что поделаешь… Если не поторгуешься, то и рикше вдвойне заплатишь. В наши дни без этого не обходится ни купля, ни продажа.
— А сколько дадите?
— Я хочу услышать твою цену.
Мы говорили по-тамильски.
— За всю ночь — десять рупий, до конца последнего сеанса кино — пять.
Так в нескольких словах она оценила свою плоть и кровь, свою юность и то наслаждение, которое она дает мужчинам.
Красота в нашей стране совсем не ценится. Красота стоит так дешево, что ее выгодно экспортировать за границу; ею торгуют, как всем прочим.
Я облегченно вздохнул — дело улажено, и торговаться не пришлось.
Я сказал, что пойдем ко мне. Девушка кивнула.
Задумавшись, я шел впереди, она следом.
Выйдя на набережную, мы быстро поймали такси, сели рядом на заднее сиденье. Она опустила голову.
— Джорджтаун, — сказал я водителю.
От света уличных фонарей на наших лицах возникали причудливые тени. Я незаметно взглянул на девушку. Какое простодушие, какая печаль в ее глазах…
Внезапно я вспомнил, что давно не ел, и ощутил страшный голод. Я попросил остановить машину на площади Минт.
Я подумал, что неплохо было бы зайти в кафе. Девушка, видно, тоже давно не ела.
Башенные часы на площади Минт показывали около двенадцати, и в кафе было почти пусто.
Мы сели в уголке. Я заказал два омлета и чапати[86].
В течение десяти минут, пока не принесли заказ, я не знал, как себя вести. Решил отпустить такси, позвал шофера и расплатился.
Потом я стал рассматривать девушку. На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать. С голода она взялась за это или ее развратили? Казалось, чья-то злая рука с ненавистью смяла эту только что раскрывшуюся розу.
Правильные черты лица, блестящие вьющиеся волосы, слегка припухлые губы…
Официант прервал мои размышления. Лишь только девушке подали тарелку, она с жадностью стала запихивать в рот еду. Два человека, сидевшие за соседним столиком, уставились на нас. Мне стало неловко, я разозлился. Отвратительно было смотреть, как она ест. Но голод не знает стыда. Когда же она ела в последний раз? В одно мгновение тарелка ее опустела. Как этим женщинам удается, спрятав голод в желудке, дарить другим счастье — непонятно.
Когда мы пили чай, девушка благодарно взглянула на меня. В ней появилось какое-то изящество. На пляже она положила руку мне на плечо, но в остальном вела себя пристойно. Простодушное существо! — подумал я и тут же возразил себе: — Вздор, все это игра.
С такого сорта женщинами надо держать ухо востро. Чуть зазеваешься — они уже кишки пересчитать тебе норовят. Интересно, скольких мужчин она знала?
Я расплатился, купил сигареты, и мы вышли. Жилье мое находилось в полумиле от кафе, в переулке рядом с полицейским участком у базара Севен Хиллз.
По обеим сторонам дороги на бамбуковых подстилках, а то и просто на земле лежали полуголые мужчины, женщины, дети. Раздавался храп.
От объедков и грязи, скопившейся в сточных канавах, поднимался смрад. Я шел, стараясь сдерживать дыхание. Девушка зажала нос.
Вдохновенно выводили свою песню москиты. Громко взвизгнул щенок, попавшийся нам под ноги.
Грудной младенец сосал полуобнаженную грудь матери, лежавшей прямо на земле под уличным фонарем. Рядом бродила свинья, кто-то глухо стонал во сне. Казалось, что конца этой улице не будет.
Наверное, девушка раздумывала о том, кто я такой, чем занимаюсь, какое у меня положение в обществе. Наконец мы подошли к многоквартирному дому, где жили люди среднего достатка.
В подъезде на матрасе тяжело дышал и кашлял старик. Мы поднимались по деревянной лестнице. «Смотри под ноги!» — сказал я. Она осторожно ставила ногу на каждую ступеньку.
Я вошел в комнату, зажег свет. Крысы, снующие в темноте, сразу разбежались, как войско, проигравшее битву.
— Кофе выпьешь? — спросил я.
— Нет, спасибо.
Я разложил валявшиеся в беспорядке на столе кисти и краски, и мне показалось, что эти предметы вызвали у нее удивление.
Натянув холст на подрамник и закончив приготовления, я повернулся к девушке:
— Послушай, я еще не сказал, зачем привел тебя сюда. Ты будешь мне позировать.
По ее взгляду не было ясно, поняла ли она.
— Сними одежду и делай, что я скажу. Я буду смотреть на тебя и рисовать. Поняла?
Она убрала волосы со лба.
— Стесняться тут нечего. Ты делаешь это ради искусства. Если все женщины будут стесняться, ни один художник в мире не добьется ни славы, ни известности.
Она молча разделась. Спокойно, неторопливо, без тени смущения сняла с себя одежду. Стояла, опустив голову и глядя себе под ноги. Похоже, все это было ей в диковинку.
Я объяснил, в какой позе и где она должна встать, как повернуть голову, как держать руки.
Неожиданно для меня она сразу понимала все, что я говорил, быстро исполняя каждое мое указание. Я сказал, что надо стоять неподвижно. Она кивнула.
Передо мной стояла совсем юная девушка, удивительно стройная и грациозная. Изящные изгибы тела. Черный водопад волос, спускающийся в затененную ложбинку под шеей. Тонкая талия. Высокая грудь. Нежная кожа цвета листьев бетеля. Широкие бедра. Ясные глаза. Длинные ресницы. Тонкий прямой нос… Она стояла как лоза и походила на прекрасную статую, изваянную величайшим на земле скульптором.
Любой художник был бы взволнован, увидев ее красоту.
Я остановился перед холстом и не мигая смотрел на нее. Счастье переполнило меня. Проснулось вдохновение, замысел обретал отчетливые очертания. Я быстро сделал набросок, смешал краски на палитре. Судьба не обошла меня своей милостью! Кисть заскользила по холсту. Холст ожил. Я погрузился в работу.
Между тем в голове моей роились мысли. Почему так неудачно сложилась жизнь у этой необыкновенно красивой девушки? Как случилось, что ей пришлось торговать своей красотой? Но эти размышления мешали мне сосредоточиться, и я постарался отогнать их. Зачем мне знать это? Какое мне до нее дело?
Сколько она стояла, а я писал, теперь сказать не берусь.
Неожиданно в комнату ворвался холодный ветер, захлопали створки окна, на нас полетели брызги. Я подошел к окну и закрыл его. Погас свет, и мы очутились в полной темноте. Я достал из ящика стола свечу и зажег ее.
При мягком свете она внезапно вновь возникла передо мной, и, потрясенный, я опустился на стул.
Поднявшись, я обошел ее со всех сторон. Девушка стояла как каменная статуэтка. Это было удивительно. Невозможно простоять долгое время не двигаясь, если нет привычки.
Мне казалось, будто я нашел дорогой алмаз.
Я взял ее лицо в ладони и поцеловал. И тут же устыдился, словно совершил что-то недозволенное.
— Все, — сказал я.
— Можно одеваться? — спросила она.
— Да-да. Вы… такая замечательная девушка.
Одежда закрыла ее тело, и снова она сделалась обыкновенной. Странно, подумал я, что такая красота теряется в этих одеждах.
Я посмотрел на часы — половина пятого. Ого! Здорово поработал!
Как в жизнь приходит радость — внезапно, — зажегся свет.
Она подошла к картине и стала внимательно рассматривать ее. Отошла, снова приблизилась. Вздохнула и повернулась ко мне. Я указал на стул, предлагая ей сесть.
Мы сидели и смотрели друг на друга. На улице лил дождь. Временами вспышки молний озаряли ее лицо. Наконец она встала, поправила край сари.
— Ну, до свидания!
Я достал кошелек — две бумажки по пять рупий, одна десятирупиевая и немного мелочи.
Как будто вспомнив что-то, она спросила:
— Можно мне посмотреть другие ваши картины?
Теперь она говорила на телугу.
Я достал картины и подал ей. Она внимательно рассматривала каждую. Я опешил — девушка интересуется моими картинами.
— Вы хорошо пишете. Вы станете большим художником!
Я вложил ей в руку двадцать рупий.
— Больше у меня нет.
— Спасибо. Вы и так много дали.
Я не мог произнести ни слова.
— До свидания. — На прощание она сложила ладони.
Дождь все усиливался.
— Подожди хоть, пока ливень прекратится, — наконец нашел я слова.
— Ничего. Вы очень помогли мне. Не знаю, как и отблагодарить вас.
— О чем ты говоришь? Я же не просто так дал тебе деньги.
— У меня брат уже неделю болен. Денег на лекарство нет. Мама совсем измучилась. До свидания.
Она открыла дверь.
И тут я вспомнил, что так ничего и не узнал о ней.
— Подожди! Она остановилась.
— Я даже не знаю, как тебя зовут…
— Да зачем вам знать мое имя?.. Впрочем, меня зовут Тулика[87], — тихо произнесла она.
— Ту-ли-ка! Какое красивое имя! И очень подходит тебе. Твои родители выбрали удачное имя. Мне кажется, ты образованная девушка. Я хочу спросить тебя… Только не обижайся…
— Спрашивайте, — безразлично проговорила она.
— Почему ты занимаешься этим? — прямо спросил я.
— Жизнь заставляет.
— У тебя нет отца?
— Он умер шесть лет назад.
На глаза ее навернулись слезы.
— Теперь у меня нет выбора. Несколько лет мы брали в долг, а потом я вынуждена была решиться на это.
— А мать твоя знает?..
Тулика засмеялась.
Я вздрогнул.
Страдание, ненависть к людям, желание отомстить, зависть — были в этом смехе.
— Знает… С ее ведома…
— После смерти отца у вас ничего не осталось? Чем он занимался?
— Как не осталось? Осталась слава, известность. Но ими, к сожалению, сыт не будешь.
— Не понимаю.
— Его картины и эскизы пылятся у нас дома.
— Так что, твой отец был художником?
— Да. И очень известным. Я дочь покойного Вишванатха, создателя школы живописи.
— Вишванатх, Вишванатх! — вскричал я.
Великий художник, основатель нового направления в живописи, руководитель художественной школы. Скольким бедным студентам он помог! Когда он умер, почитатели искусства рыдали, газеты кричали на весь мир о великой утрате. А вот его дочери приходится торговать собою! Он преданно служил своему искусству, а его семья докатилась до полной нищеты и не имеет денег даже на хлеб.
Я был потрясен до глубины души. Возмущение кипело во мне.
Ливень все усиливался.
Раздался гром, а мне в нем слышался пронзительный, отчаянный крик девушки, боровшейся из последних сил и все-таки не сумевшей устоять против натиска жизни.
Вспышка молнии озарила небо. Молния ударила в сердце земли.
— Нет, я не буду жертвовать своей жизнью ради такого искусства! — закричал я и в ярости разбросал холсты, кисти, краски, мольберт. — Я не буду служить такому искусству! — Я схватил нож и уже готов был искромсать холст, над которым совсем недавно так вдохновенно трудился.
Тулика подбежала и схватила меня за руку.
— Успокойтесь. Вы неправы. Искусство здесь ни при чем. Это люди виноваты в том, что наша жизнь такова.
Я с удивлением слушал ее.
— Прошло время, когда люди довольствовались созерцанием картин, изображающих обнаженных женщин. Мама говорит, что я — живое прекрасное творение моего отца, именно поэтому ценюсь сейчас дороже его картин. Если своим искусством вы будете служить народу, а не прислуживать богатым, то станете настоящим художником.
Лишь в этот момент я понял, как глуп и ограничен я был до сих пор. Мне хотелось биться головой о стенку.
Но Тулика положила мою голову себе на колени.
Перевод О. Баранниковой.