ОСЛУШНИК
Никто не думал, что Нагабхушан вдруг отважится на такое. Непутевым прослыть легко, а вот чтобы о тебе благая молва шла — это не просто. До сих пор он всегда поступал как положено, хоть бы раз что дурное сотворил.
Когда Бхушану было пять лет, отец сунул ему в руки грифельную доску и мелок[88] для письма и сказал: «Давай, сынок, иди в школу». Бхушан кивнул согласно, взял доску и мелок и пошел в школу. Уроков он не пропускал, кроме как по болезни. Учился прилежно, с озорниками не водился, окурков не подбирал, не проказничал. Учителя хвалили его, в деревне все ставили в пример своим детям. Каждый год он переходил в следующий класс с прекрасными отметками. Но ученье его закончилось пятым классом. Если бы ему позволили учиться дальше, он, пожалуй, смог бы стать и магистром наук. Но у него на роду не это было написано. Написано было добывать себе хлеб насущный, погоняя быков в поле. Варадайе, его отцу, и в голову не пришло учить сына дальше. Самому же Бхушану учиться хотелось. Сдав экзамены за пятый класс, он сказал отцу:
— Поступлю в среднюю школу.
— Нечего! — ответил отец. — Годов мне все больше и больше становится. Я не управлюсь без тебя с хозяйством! Да и живем в достатке — зачем учиться-то?
Это правда. Бхушан — младший в семье; кроме него, еще четверо дочерей. От дочерей отцу какая помощь? Вот Варадайе и не хотелось, чтобы Нагабхушан продолжал ученье.
Услышав ответ отца, Нагабхушан погоревал, наверное, но об учебе больше не заикался.
С того самого дня он знай гнул спину. Делал все — и большую работу, и малую. Даже повзрослев и став настоящим землепашцем, он самовольно ни за что не брался. Дело отца — распоряжаться, дело Нагабхушана — указания выполнять. Поле надо вспахать — он пашет, урожай убирать — он убирает. Не то чтоб он не знал, когда и какую работу по хозяйству следует выполнять. По правде говоря, знал лучше, чем отец. Но слово отца для него было законом.
Он был убежден: что бы ни сказали старшие, как бы они ни поступили — все только на пользу молодым. Поэтому, не спросив отца, он ничего не предпринимал.
Когда Бхушану было восемнадцать лет, он услышал слово «коммунизм». Слово это тогда только-только пришло в их деревню. Коммунисты по деревням организовывали крестьянские союзы, союзы батраков, союзы молодежи. Многочисленные сверстники его один за другим вступали в эти союзы. Выписывали газеты, устраивали собрания, занимались в кружках. Вся деревня всколыхнулась. Вскипела было и у Бхушана кровь. Но отец новых веяний не одобрял. «Тьфу ты, зачем крестьянам с политикой связываться? Это тем, кто бездельем мается, всякие партии нужны», — неприязненно говорил он.
Бхушан рта в ответ не раскрыл — настолько был послушен. Да что говорить! Даже в кино в соседний городок он не ходил, если отец не позволял.
— Что еще за кино! Дрянь, а не кино. Никакой морали. Сядь лучше спокойненько и читай «Махабхарату» или «Рамаяну». Тут тебе и мораль, тут и добродетель, — говорил обычно отец.
После ужина Бхушан раскрывал «Махабхарату» либо «Рамаяну» и громко читал вслух. Понимал он в них немного. Поймет — не поймет, а только читает до тех пор, пока глаза не начинают слипаться.
И вот у этого самого Бхушана почтения к отцу немного убавилось. И все из-за женитьбы. К тому времени ему было уже двадцать два года. Как-то один из родственников, будучи у них в гостях, между прочим спросил, не подыскивают ли парню невесту.
— Чего с этим спешить?! — отрезал отец. Бхушану такой ответ не понравился. Как это «чего спешить»? Он вон какой здоровый, весь силой налит! Ему, главному в доме работнику, то мать, то сестра обед в поле носят. Ну не стыдно ли? И как только отец этого не понимает! Мать и то вступилась за сына:
— Не слушай ты его! — сказала она родственнику. — Дочери уже все замуж повыходили. Одна ведь я, сколько же мне еще дом на себе тащить! Если есть какая-нибудь хорошая девушка на примете, скажи, женим мы его.
Мать в эту минуту в глазах Бхушана была красивей, чем луна в вечернем небе. А на отца он страшно рассердился, но злости своей сразу не показал, а дал ей выход на другой день, когда пришли соседи торговать у них быка. Варадайя заломил немыслимую цену, и покупатели ушли.
— Надо было уступить, куда он годится-то! — раздраженно бросил Бхушан.
— Что он старый или негодный какой — себе в убыток его продавать. Молодой бык, еще лет десять прослужит, — отвечал Варадайя.
— Молодой! С молочными зубками… — съязвил Бхушан.
Такого Варадайя еще не слыхивал. Было это для него как восстание сипаев[89] для англичан. Да и любой бы на его месте встревожился: послушный сын бунтует…
Невесту Бхушану все-таки нашли. Когда Бхушан отправился на смотрины, отец сказал ему:
— Слыхал я, девушка кожей темновата. Но семья, говорят, порядочная, хорошего рода. Сходи погляди. Подумаем.
Что там глядеть — темнокожая девушка, как отец и говорил. Бхушан засомневался: соглашаться или не стоит? Но поразмыслив, он вспомнил отцовские слова, что девушка, мол, из хорошей семьи. И когда отец сказал: «Ну, смотри, Бхушан, как хочешь», он выразил согласие. Согласился и уже считал, что с его женитьбой вопрос решен. Однако дело расстроилось. И в следующий раз — тоже. И еще раз. Какая-нибудь причина да находилась. Красивая девушка, порядочная семья, хорошие традиции, десять тысяч приданого — чтобы все это вместе было, — такого больше не встречалось.
Находились красивые невесты, да приданого за ними столько дать не могли. Что до традиций — это можно было как-нибудь уладить. А вот такое приданое выложить не могли даже родные некрасивых девушек.
Невест подыскивали целых два года. В конце концов он стал опасаться, как бы ему не уподобиться Винаяке[90].
Да и односельчане, то один, то другой, высказывались на этот счет весьма язвительно.
— Жди-жди, женит тебя твой отец! Как в той поговорке: черт деревенский женил одного… — сказала однажды Бхушану Аливелю, жавшая траву на краю его поля. Бхушана даже в жар бросило от такой насмешки.
— Да уж, наверное, раньше женит, чем твой тебя замуж выдаст! — ответил ей Бхушан.
Ответить-то ответил, только тут же пожалел о сказанном, увидев, как, словно от удара, сжалась Аливелю, едва не расплакалась. Ведь девушка все в невестах ходит, хотя выдать ее замуж пытаются уже десять лет.
— Что и говорить, бава[91]! Где ж мне за тобой тянуться! Вы — люди богатые, мы — бедняки, — сказала Аливелю глухо.
Бхушан смутился.
— Да я пошутил, Аливелю. Во всяком деле везение нужно, правда же?
— Поубавить бы жадности к деньгам, глядишь и повезет, — проговорила Аливелю.
Бхушану до этого и в голову не приходило, что препятствие его женитьбе — жадность отца. А вот сказала Аливелю — и он задумался: «Может, оно и вправду так?» Стоял, размышляя.
Аливелю сложила траву в корзину, свернула конец паяты[92] подушечкой на голове, попросила:
— Подними, бава, корзину, я пойду.
Бхушан, очнувшись от раздумий, подошел, помог поднять корзину. Когда Аливелю ставила ее на голову, паята соскользнула. Аливелю, застыдившись, опустила глаза, быстро поправила паяту. И в один миг мир вокруг преобразился, стал иным. Обнаженная женская грудь, и эта стыдливость, и запах поспевающих хлебов в поле — все это было в нем, и было воплощением его красоты.
Ночью Бхушан никак не мог уснуть. Снова и снова слышался ему зов этого нового, иного мира.
На другой день он опять встретил Аливелю, когда вечером, в сумерках, ехал в повозке. Аливелю тащила корзину с травой. Бхушан остановил быков.
— Залезай.
— Зачем? Пешком дойду, — ответила Аливелю.
— Для моих быков ты — невелика тяжесть.
Немного помедлив, Аливелю забралась в повозку. Почти совсем стемнело. Намотав вожжи на перекладину, Бхушан подошел к Аливелю и уселся напротив. Ему хотелось о многом потолковать с ней. Но он не смог вымолвить ни слова. Язык отказывался ему служить, зато неожиданно осмелела нога. Она коснулась ступни Аливелю. Аливелю не протестовала. Он принял это за поощрение. Пальцы его ног полезли выше и выше, принялись щекотать икру…
Аливелю боялась щекотки.
— Ну-ну, бава, это уж слишком! — с упреком сказала она и отодвинулась в сторону, но упрек этот только раззадорил Бхушана. Осмелев, он собрался было перейти в наступление, но тут оказалось, что они уже приехали в деревню. Аливелю слезла с повозки, попросила подать ей корзину.
И опять тот, другой мир вставал ночью перед глазами Бхушана, не давая ему заснуть. Он наметил план завоевания этого мира.
На следующий день Бхушан разыскал Аливелю, которая жала траву по краям поля.
— Аливелю, — сказал он ей, — твой отец не может выдать тебя замуж, а мой — никак меня не женит. А что если мы с тобой сами поженимся? Идет?
Аливелю сначала смотрела на него недоверчиво. Но потом поняла, что он не шутит. И сразу же вся засветилась радостью.
— А твой отец согласится?
— Куда он денется! Заставлю согласиться, — сказал Бхушан так решительно, что Аливелю сразу поверила ему. Поверила и потому, когда он позвал, не задумываясь, пошла вслед за ним в просяное поле…
Когда они выбрались из высокого проса, уже стемнело. Бхушан опомнился:
— Темно уже. Травы-то в корзине мало… Как теперь домой идти?
Аливелю посмотрела на него сияющими глазами и сложила свою траву в корзину Бхушана.
— А тебе? — спросил Бхушан.
— Что «тебе»? Неси давай.
Такое самопожертвование тронуло Бхушана до глубины души. Он поднял корзину на голову, принес домой. Дома помылся, а когда сел ужинать, то услышал, как мать рассказывала:
— Аливелю нынче за травой ходила, да скорпион, говорят, ужалил бедную. Еле-еле домой приплелась, с пустой корзиной.
Бхушан от удивления только рот раскрыл. На другой день он заявил отцу:
— Я женюсь на Аливелю. Вы с матерью приданого много не требуйте. Сколько дадут, столько и возьмите. Да сегодня же соберите родных и уладьте все со свадьбой.
Варадайя был ошеломлен. Это покорный сын так командует! Оправившись от изумления, он завопил:
— Из моего добра ничего не получишь! Нищим останешься! Запомни!
— И моего труда в эту землю вложено немало! — отрезал Бхушан. Дальше — больше, слово за слово. Быть бы скандалу, да мать вмешалась:
— Сыновья-то ведь детишки — пока в коротких штанишках, а подрастут — разве станут слушаться? Пускай будет так, как ему хочется. А скандалить начнете — люди засмеют!
Уладить ссору было в ее интересах. Сколько лет ждет она появления невестки в доме. Одна она уже не в силах справляться с таким большим хозяйством.
Пришлось Варадайе в конце концов согласиться. Но сына он изругал последними словами. Бхушан на брань внимания не обратил. Сам пошел, привел кое-кого из родных, позвал отца Аливелю. Придя в себя от изумления, собравшиеся принялись обсуждать, как справить свадьбу, а Бхушан, довольный, взял корзину и отправился в поле.
— И это называется жених! Дома о твоей свадьбе договариваются, а ты сюда пришел, — поддела его Аливелю.
— Раз невеста здесь, то чего я там потерял? — ответил Бхушан.
— Глянь-ка, какой ты непутевый, бава, — сдерживая смех, сказала Аливелю. — А еще послушным слывешь!
Бхушан ничего не ответил ей. Стиснул девушку в объятиях и куснул за щеку.
Перевод В. Удовиченко.
ПОПУГАЙЧИК В КЛЕТКЕ
Рано утром я чистил зубы веточкой маргозы. Вдруг откуда-то послышались рыдания и крики. Я вышел на улицу и увидел, что перед домом Нараяны собрались люди.
— Что там случилось, амма? — спросил я мать, входившую во двор.
— Жена Нараяны померла, — ответила она.
— Да что ты!
— А чего тут удивительного! Все помрем. Позавчера была здорова, вчера в лихорадке слегла, а сегодня померла. Недаром в пословице говорится: когда дождь придет, когда жизнь уйдет — никому неведомо… — И мать забормотала молитву.
В самом деле, что толку гадать, почему душа, как попугай, вылетает из клетки. Недаром это сказано: любопытный глупее незнающего. Доискиваться причины того, что случилось, бесполезно, все равно ответа не найдешь. Назовут ослом — и за дело.
Кто знает, почему при известии о смерти жены Нараяны мне внезапно вспомнилась моя младшая сестренка Суббулю. Если на пути встретится лиана, то потом обязательно начнется лес, — так и воспоминания: за одним непременно тянется вереница других. На память мне стали приходить разные события тех давних лет. Суббулю родилась после трех сыновей, из которых я был младшим, и мы с ней росли вместе. Славная девочка была моя сестренка — большеглазая, краснощекая, хорошенькая толстушка. Все в семье, кроме матери, звали ее Дуббулю — Колобок. Пока она была малышкой, то откликалась на это прозвище, хотя мать очень сердилась. «Зачем вы ее так зовете? — упрекала она нас. — Сами-то маленькими еще толще да круглее были». Наша мать — женщина здоровая, молока у нее после родов всегда было вдоволь, вот дети и сосали, сколько хотели, и росли крепкими, здоровыми.
Считается, что толстые люди — ленивы, чего нельзя было сказать о нашей проворной и умненькой Суббулю. Когда я учился в третьем классе, сестренка была в первом. В пятом классе она догнала меня, и мы учились вместе.
Один случай из нашей школьной жизни я помню так, будто это случилось сегодня. Учитель задал мне вопрос, я не ответил. Он спросил Суббулю, и она ответила правильно. Тогда учитель велел ей отщелкать меня по носу. Суббулю сначала заупрямилась и хотела убежать из класса, но учитель разъярился и накричал на нее. Она, понурившись, подошла ко мне и выполнила приказ учителя. Мальчишки кругом хохотали, как гиены, а я готов был сквозь землю провалиться. Хотя Суббулю не причинила мне боли, унижение было нестерпимым. Мне хотелось кинуться на учителя, повалить на землю и топтать — и его и Суббулю тоже. Едва прозвенел звонок, я ринулся из школы домой, забился в темный угол и, закрыв лицо руками, зарыдал. Я узнал робкие шаги — ко мне приближалась Суббулю. Я еще крепче прижал ладони к глазам и ушам, но услышал, что она громко плачет. Мать и дедушка с трудом успокоили сестренку — она переживала еще больше, чем я сам.
В том году и я, и Суббулю окончили пятый класс. Отец хотел, чтобы учебу в школе второй ступени продолжал только я, а Суббулю умоляла его разрешить и ей тоже учиться дальше. После того как отец отказал, она дала клятву не принимать пищи. Сначала Суббулю отказалась от своего любимого сладкого риса с молоком, и мать встревожилась, но когда Суббулю перестала даже воду пить, мать набросилась на отца.
— Эта сумасшедшая девчонка до смерти себя доведет. Разве ты не видишь?
Отец вынужден был уступить. Суббулю отдали в школу христианской миссии. Она была без ума от радости, да и отец потом увидел, что расходы даже сократились — миссионеры учили и кормили бесплатно, тратиться приходилось только на одежду.
Теперь Суббулю жила при христианской миссии. Когда она приехала на летние каникулы, я изумился, увидев, как она похудела.
— Мама, Суббулю у нас, как леденец, растаяла! — закричал я.
— Ничего, девочки хотят быть худенькими, — возразила мать, но на самом деле она очень огорчилась. Все каникулы мать пекла всякие пирожки и пичкала Суббулю, но ей не удалось снова превратить дочку в «Колобок».
— Чем же там тебя кормят, Суббулю? — спросил я.
— Не все ли тебе равно? — буркнула она сердито.
Но на расспросы матери ей пришлось ответить. Просяная каша да рисовый отвар — впору ноги протянуть от такой еды.
— Я бы сбежал оттуда, если б меня так кормили! — воскликнул я.
— А я буду учиться! — решительно ответила она. Да не суждено ей было учиться.
Я не сдал выпускных экзаменов в школе второй ступени, в то время как Суббулю окончила блестяще. Отец был очень огорчен моим провалом. Он всегда мечтал, что я стану инженером. Видя мрачность и подавленность отца, Суббулю не решилась просить его, чтобы он разрешил ей держать экзамены в колледж. Она была не по возрасту умной и чуткой девушкой и понимала, что отец не даст согласия. Вот она и молчала. Что у ней творилось на душе, никто не знал.
Я стал готовиться с частными учителями к поступлению в колледж. Теперь Суббулю не надо было заниматься, и она целые дни просиживала, читая книги, взятые в библиотеке. Она читала Чалама, Кутумбу Рао, Гопичанда, Муниманикьяма[93]. Мне было завидно, что сестра только и делает что читает интересные книги, а я должен корпеть над учебниками. А Суббулю еще словно перец мне на рану насыпала: дала прочитать написанный ею рассказ. Моя досада вылилась в недоверчивом вопросе:
— Ты, правда, это сама написала?
Она бросила на меня сердитый взгляд и буркнула:
— А ты думаешь, это наш отец написал, что ли?
Суббулю отправила свой рассказ в какой-то журнал, но его не напечатали. Тогда я счел этот факт доказательством, что рассказ плох, теперь склонен предполагать обратное.
В том же году отец договорился о замужестве Суббулю. Жених был молодой парень из небогатой крестьянской семьи — только что окончил школу, как и Суббулю. Свадьба была назначена через месяц.
— Суббулю, тебе жених нравится? — спросил ее я.
— Нравится или не нравится, не все ли равно. Брак по любви — пустая мечта, — ответила она безучастно.
Мать-то знала, что Суббулю этот сговор не по душе, но отца нельзя было переупрямить:
— Ты хочешь за инженера или доктора ее выдать? Пока такого жениха найдешь, дочке двадцать лет стукнет. Тогда без богатого приданого замуж не выдашь, а сыновьям что останется? — говорил он.
— Ни инженера, ни доктора не надо, я о них не мечтаю. Но не отдавай ты ее бедняку. Будет в нищете жить, и мы исстрадаемся, на нее глядя, — убеждала его мать.
Но отец — ни в какую. Вот и выдали Суббулю за того самого парня, которого выбрал отец.
Я в тот год все-таки поступил в колледж и несколько лет почти не видел Суббулю.
Когда я кончил учебу, у Суббулю было уже двое детей, она ждала третьего. Два раза она приезжала рожать домой, а на третий мать поехала к ней. Когда мать вернулась, я стал расспрашивать ее о Суббулю.
— Всего пятый год замужем, а уже трое детей. Так исхудала моя доченька, половинка осталась, — грустно ответила она.
Последний раз я видел Суббулю, когда она приезжала домой рожать второго ребенка. Она приглашала меня к себе, да я все никак не мог собраться. «Как же, разве ученые посещают дома бедняков», — сказала Суббулю с обидой.
Наконец я поехал в деревню, где она жила с мужем. Прибыл я туда в полдень; дом был заперт; женщина из соседнего дома сказала мне, что Суббулю в саду. Я разыскал ее, она встретила меня с радостью. Под деревьями играли ее дети; она взяла на руки грудного ребенка, я — двухлетнего малыша, а четырехлетний побежал за нами, держась за край сари матери.
— Сколько месяцев младшей? — спросил я, когда мы вошли в дом.
— Четвертый месяц, — ответила Суббулю. — Золотая девочка, не плачет никогда. Положишь — лежит тихо, как книжка…
Может быть, у нее и сил нет плакать, подумал я, глядя на истощенного ребенка. Суббулю быстро приготовила завтрак — рис, сваренный с зеленым горохом, и овощной суп, — совсем без масла. Не было и молока.
Вскоре пришел с поля мой шурин. Он только спросил, все ли благополучно у меня и родителей жены, быстро позавтракал и ушел снова на работу. Вечером, после ужина, он завел разговор о своих делах. У него был большой долг, но шурин надеялся за несколько лет его выплатить — тогда жизнь переменится.
— Жизнь переменится, когда будет социализм, тогда все заживут хорошо. Правда, братец? — заметила Суббулю.
— Ну, ты бы лучше помолчала, — резко сказал ей муж.
— Твой шурин не любит, когда заводят речь о социализме, — снова обратилась ко мне Суббулю.
— Почему? — спросил я.
— Не только те страшатся социализма, у кого заводы и роскошные автомобили. Его пугаются все собственники, даже если все их богатство — шелудивый пес да яловая коза. У твоего шурина поле — десять акров, а долг — десять тысяч рупий. Как же ему не бояться? — смеясь, ответила сестра.
— Через пять лет с долгами расплачусь, еще земли прикуплю, — сердито буркнул ее муж.
Такие люди верят вопреки рассудку. Что я ему мог сказать? Чем я мог помочь им? Лучше поскорее уехать…
— Мне пора, сестренка…
— Ну, что ж, до свидания! Приезжай летом…
— Ладно…
Я подумал, что вряд ли приеду, но поехать пришлось. Летом мы получили известие, что Суббулю тяжело больна. Мы все сразу собрались и поехали. В доме было полно народу, доктор делал Суббулю укол. Когда он вышел, я догнал его и спросил сдавленным голосом:
— Что с ней?
— Трудно сказать… Организм ослаблен недоеданием.
В доме раздались причитания и громкий плач. Я тоже зарыдал. И теперь, вспоминая Суббулю, я не могу удержаться от слез. Что мы за люди! На что мы способны — только на то, чтобы плакать!
Перевод З. Петруничевой.
ПРОБЛЕМА ЗАМУЖЕСТВА
Пробило пять часов, и все служащие стали складывать бумаги и собираться домой. Вишала накрыла чехлом пишущую машинку и убрала со своего стола бумаги раньше других. Она, в сущности, не могла работать уже с двенадцати часов и просто делала вид, что печатает. К горлу подступали рыдания, но кругом были люди, и она сдерживалась. Вишала думала только о том, чтобы ровно в пять уйти домой и выплакаться за закрытой дверью.
Она уже выходила из комнаты, когда ее вдруг окликнул начальник. Вишала подошла к его столу. Он что-то писал и обратился к ней, не поднимая головы:
— Еще две срочные бумаги…
— Извините… Сегодня я не могу задержаться, — пробормотала Вишала.
Начальник даже поднял голову и посмотрел на нее с удивлением. До сих пор девушка была очень исполнительна и никогда не отказывалась от сверхурочной работы.
Выйдя на улицу, Вишала огляделась. Не увидев поблизости знакомых, она вынула завернутую в кончик паяты записку на голубой бумаге и, разорвав ее на мелкие клочки, пустила их по ветру.
Клочки бумаги заплясали в воздухе. Из глаз Вишалы брызнули горячие, слезы, она с досадой вытерла их носовым платком. В памяти ярко вспыхнуло оскорбление, которому она подверглась сегодня на работе. Когда это случилось, она сначала почувствовала будто ожог пощечины, потом заныло сердце. И до сих пор — растерянность, подавленность, чувство мучительной беспомощности.
Это случилось во время ленча. Вишала печатала протоколы. К ней подошел мальчик-рассыльный и, положив на ее стол бумаги, сказал:
— Срочно! Шеф распорядился.
Она отложила протоколы и быстро напечатала две бумаги. Взяв третью, Вишала с удивлением обнаружила на ней свое имя, развернула и начала читать. Это было любовное письмо, адресованное ей, Вишале. Девушка побледнела от гнева. Он, видите ли, любит ее! Какая наглость! Если она согласна, он женится на ней! Кровь бросилась в лицо Вишалы, все внутри кипело, ей хотелось пойти и надавать автору письма пощечин, осыпать его оскорблениями. Но она не двинулась с места, представив себе, какой шум поднимется в учреждении. Все узнают, начнут смеяться! Лучше глаз не поднимать, чтобы не выдать себя. Слезы подступили к горлу Вишалы. Она почувствовала себя несчастной и беззащитной. Что делать?
Имя обидчика было Вишвешвара Рао, это был сослуживец Вишалы. Но какое право он имел на такую дерзость — объясниться в любви, предложить выйти за него замуж молодой красивой девушке? Ему ведь уже за сорок лет, вдовец с двумя детьми, некрасивый… Что же, он думал, что Вишалу прельстит его счет в банке, дом, машина? Конечно, он так и думал, когда писал оскорбительное для Вишалы письмо. Горько стало девушке от этих мыслей!
Вишала не заметила, как дошла до дому. Она резко повернула ключ в двери. Войдя в комнату, бросилась на кровать и захлебнулась слезами. Ей не хотелось ни варить рис на ужин, ни готовить кофе. Вишала плакала навзрыд.
Если бы не эта проклятая служба, она бы не подверглась такому оскорблению. Но ничего, даст бог, она вскоре бросит работу, выйдет замуж, у нее будет дом, дети… Вишала стала вспоминать смотрины, которые состоялись две недели назад. Как он старался поймать ее потупленный взгляд, как улыбался, что говорил… Ее жених — молодой человек, ровня Вишале. Он ей понравился, и она ему тоже. Брат написал ей об этом после смотрин. Скоро она уйдет с этой проклятой работы, и всякие Вишвешвары Рао не смогут больше ее оскорблять.
Вишала немного успокоилась. Она умылась, приготовила себе кофе и выпила две чашки. То, что произошло сегодня днем, показалось ей вовсе не таким ужасным. Ну, написал письмо, так что же? Она может согласиться, а может отказать. Конечно, она и не подумает соглашаться, но хорошо, что она, прочитав письмо, ничем не выразила своих чувств. Сгоряча могла бы поднять шум из-за сущих пустяков. Теперь-то она видит, что зря разволновалась. Ответит ему завтра, и делу конец.
Она совершенно успокоилась и заснула.
Утром Вишала выпила кофе и оделась. До работы оставался еще целый час, она помыла посуду и убрала комнату. Объяснение с Вишвешварой Рао представлялось ей совсем несложным делом.
В это время почтальон принес письмо. Оно было от брата.
«Дорогая Вишала! — писал брат. — Я вчера получил письмо из Раяпеты. Судьба к нам не благоволит, это сватовство расстроилось. Они не соглашаются на приданое меньше шести тысяч, а откуда мне столько взять?»
Вишала не дочитала письмо, по щекам ее текли слезы. Через несколько минут она справилась с собой, схватила листок бумаги и написала торопливым неровным почерком:
«Дорогой братец! Не беспокойтесь больше о моем замужестве. Предоставьте это мне самой…»
Взяв другой листок, она прикусила ручку зубами и немного помедлила, потом решительно написала:
«Вишвешвара Рао-гару!
Получила Ваше письмо. Я согласна выйти за Вас замуж.
Перевод З. Петруничевой.
НОЧЛЕГ
Автобус прибыл в Кришнапурам; теперь Прабхакараму Редди предстояло узнать, как добираться дальше. Он подошел к чайной лавке и спросил, далеко ли до деревни Рангаразупалле.
— Да всего две мили вот по этой дороге, — ответил хозяин.
Прабхакарам посмотрел на часы — уже пять. Пока дойдешь — стемнеет. А если каранама дома нет? Где поесть, где переночевать? Вот уж собачья должность…
Дорога оказалась хорошей, и Прабхакарам пришел раньше, чем рассчитывал. Улицы маленькой деревеньки были безлюдны, но из окна ближайшего дома высунулся молодой парень и уставился на Прабхакарама.
— Скажите, где здесь каранам живет? — прокричал ему Прабхакарам.
— Глухой Нараяна Рао-гару? Да поверните в переулок, третий дом, с верандой, сами увидите!
Прабхакарам свернул и вскоре остановился перед большим домом старой постройки.
— Нараяна Рао-гару! — закричал он, войдя во двор.
— Кто там? — откликнулся из дома женский голос. Прабхакарам растерянно промолчал. Из дома вышла молодая девушка и посмотрела на него вопросительно.
— Нараяна Рао дома? — спросил наконец Прабхакарам.
— Нету. Скоро придет…
— Пошлите за ним кого-нибудь! Скажите, что приехал статистик из районного управления, — попросил Прабхакарам.
— Сходи за хозяином! — крикнула девушка слуге и пригласила Прабхакарама войти в дом.
— Хотите холодной воды? — предложила она. У Прабхакарама, прошагавшего целых две мили, горло пересохло от жажды, он с наслаждением напился.
Девушка вышла на кухню. Больше никого в доме не было — наверно, живет вдвоем с отцом. Видать, еще не замужем, подумал Прабхакарам.
— А кофе выпьете? — послышался голос. Прабхакарам охотно выпил бы кофе, но застеснялся.
— Спасибо, не стоит, — пробормотал он с запинкой, но девушка уже входила в комнату с чашкой кофе в руках.
— Выпейте, не стесняйтесь, — сказала она приветливо.
Принимая у нее из рук чашку, Прабхакарам заметил на вторых пальцах ее ног серебряные кольца — знак замужества.
В это время вернулся хозяин.
— Я статистик из района, — представился Прабхакарам.
— Говорите громче, — донесся из кухни голос девушки. — Отец плохо слышит.
Прабхакарам вспомнил, что ему уже говорили: «Глухой Нараяна Рао», и, насколько мог громко, повторил, кто он и откуда.
— А-а! Я думал, помощник тахсильдара[94]. Бегом прибежал, — оглушительно засмеялся Нараяна Рао.
Прабхакарама ответ каранама слегка задел, но он решил, что для обид сейчас не время, и объяснил, зачем прибыл. Пока втолковывал, даже голос сорвал. Нараяна Рао, выслушав, пообещал:
— Сделаем. Вечером подготовлю для вас все эти данные. — Затем приблизился к двери кухни и громко крикнул дочери, будто и она была туга на ухо: — Нирмала! Приготовь, дочка, поужинать, и приезжему тоже!
В восемь часов Нирмала позвала их ужинать.
— Так рано — ужинать? — удивился Прабхакарам.
— Здесь же деревня. Вечером заняться нечем. В восемь ужинаем, в девять ложимся спать, — ответила Нирмала.
За столом Прабхакарам, обратившись к каранаму, поинтересовался:
— Скажите, вы только вдвоем живете — дочка и вы?
— Будете так тихо говорить — отец ничего не услышит, — напомнила Нирмала. А на вопрос ответила сама: — Мать в больнице. Отец только что, перед вашим приходом, вернулся оттуда. Мы с мужем живем недалеко отсюда — в Рангапураме. Отцу сейчас трудно, вот я и приехала помочь ему.
— А чем занимается твой муж?
— Он у меня без образования. Так, по сельскому хозяйству.
— О чем это вы? — вмешался в разговор Нараяна Рао.
— Спрашиваю — чем занимается ваш зять? — прокричал ему Прабхакарам. Нараяна Рао засмеялся так громко, что стены задрожали:
— А что зять? У него денег куры не клюют! Внукам, правнукам и тем не истратить.
Кончив ужинать, поднялись.
— Ну что, посмотрим документы? — предложил Прабхакарам.
Нараяна Рао принес все нужные бумаги, положил их возле настольной лампы. Тем временем около дома собрались какие-то люди, человек пять.
— Чего пришли-то? — спросил Нараяна Рао.
— Да вот, насчет этого Муни, — ответил один из них. — Мы уже несколько дней тут крутимся, да вас все дома нет. Хоть бы сегодня занялись этим.
— Для таких дел дневного времени нету, что ли? — пробурчал Нараяна Рао.
— Так ведь утром в поле надо, жатва. Откуда время-то взять?
— Ну ладно, — согласился каранам. — Позовите Лаччи с матерью. — Повернувшись к Прабхакараму, сказал: — Ничего не поделаешь. Отложим нашу работу на утро. Конфликт тут у них. Рассудить надо.
Неожиданная задержка не обрадовала Прабхакарама. Но что он мог поделать?
— А что за конфликт? — поинтересовался он.
— Да так, ерунда. Вам это не интересно, — ответила ему Нирмала. Она только что прибрала в доме и, выйдя к ним, уселась на пороге.
— Эй, ну-ка постели господину на веранде, — распорядилась она, окликнув одного из пришедших. — Господин ляжет отдыхать.
— Да-да, вы ложитесь спать, — посоветовал и каранам.
— Нет-нет. Я тоже немного послушаю. Спать-то еще рано, — сказал Прабхакарам и снова спросил: — Так в чем дело-то?
Каранам уже вел беседу с крестьянами. За него все объяснила Нирмала.
— Вон, видите, — она показала на одного из сидевших, — его бросила жена. Из-за этого и конфликт.
Пришедшие между тем, громко крича, излагали каранаму свои претензии. Каранам слушал.
— А почему она его бросила? — спросил Прабхакарам у Нирмалы.
— Распущенные люди. Такие уж у них нравы, — ответила она. Прабхакарам посмотрел на пострадавшего. Здоровяк. И с виду привлекательный. Почему такого мужчину бросила жена — непонятно.
Между тем подошли и ответчики. Их двое — молоденькая женщина и ее мать.
Каранам принялся внушать матери, чтоб она отослала дочку назад к мужу.
— Я разве держу? — отвечает мать. — Ее дело, хочет — пусть идет.
Дочь молчала. Прабхакарам с интересом смотрел на нее. Недурна собой. Такая пара! А вот поди ж ты, вместе не живут… Почему?
— Ну что, Лаччи, молчишь-то, словно воды в рот набрала? Ты думаешь — ушла от мужа, так и вольна поступать, как заблагорассудится? Не в деревне разве живешь? Ты же для других дурным примером можешь стать! — выговаривал каранам.
— Я лучше утоплюсь, чем к нему вернусь, — упрямо заявила Лаччи.
Какая-то причина есть, решил про себя Прабхакарам и обратился к Нирмале.
— Да ничего особенного, — пояснила Нирмала, — пьет он. И ее лупит, когда напьется. К тому же завел, говорят, где-то любовницу. Ну, а у этой — гордости хоть отбавляй.
— Значит, не без причины она так упрямится, — сделал вывод Прабхакарам.
— Раз вышла замуж — надо как-то приспосабливаться. А у таких беспутных соображения-то нету. О своем добром имени они не заботятся. Никого и ничего не боятся. Что жизнь будет сломана — им и это нипочем, — осуждающе говорила Нирмала.
Каранам и так и этак пытался образумить Лаччи. Но та твердо стояла на своем. Каранаму наконец надоело:
— Разбирайтесь как хотите сами! Я бессилен что-либо сделать, — признал он свое поражение. Обеим сторонам ничего другого не оставалось, как распрощаться и уйти.
— От этих криков даже голова разболелась, — стиснула виски Нирмала.
— А что ему? — ругался каранам. — Мужик из себя видный. Будет пить, вместо одной — четырех любовниц заведет. Раз эта шлюха заявляет, что муж ей не нужен, то…
— Ну ладно, хватит об этом. Ложитесь спать, — прокричала Нирмала отцу прямо в ухо.
Пока шло разбирательство дела, Нирмала распорядилась — на веранде всем троим уже были расстелены постели. Наконец улеглись.
Небо было сплошь покрыто облаками, а ночь темная — хоть глаз выколи. Всю деревню окутало глубокое безмолвие. Слышно лишь кваканье лягушек. Прабхакарам лежал, закутавшись в покрывало. Но сон к нему не шел. Каранам между тем уже захрапел… Не зная, чем занять себя, Прабхакарам достал сигарету, закурил.
— Что, не спится? — послышался голос Нирмалы.
Прабхакарам от неожиданности даже вздрогнул. Уже полночь. А она все не спит.
— И вам не спится? — спросил Прабхакарам.
— Наверное, дождь будет, холодный ветер дует, — ответила Нирмала. Прабхакарам сел на кровати. Почему она не спит? Сама заговорила… А вдруг ошибусь?! Тогда в эту деревню глаз больше показать нельзя будет! Черт, как бы проверить? Прабхакарам глянул в ту сторону, где лежала Нирмала. В темноте сверкнули ее глаза. Горящей сигаретой он сделал ей знак. В ответ блеснули белые зубы. Осмелившись, он встал и приблизился к ее кровати. Нирмала подвинулась, освобождая возле себя место. Прабхакарам ощутил горячее тело Нирмалы. Не снится ли мне все это? — промелькнуло у него в голове…
Перебираясь от Нирмалы на свою кровать, Прабхакарам воровато посмотрел в сторону каранама. Тот по-прежнему вовсю храпел. Собственная дерзость даже напугала Прабхакарама. Успокоился он только к рассвету…
Утром, когда все встали, каранам обратил внимание на неестественный блеск глаз у Прабхакарама.
— Чего это глаза-то такие? — спросил он.
— Не спалось на новом месте, — ответил Прабхакарам.
— Врать нельзя — одни девочки рождаться будут, — с усмешкой сказала Нирмала и отвернулась.
— У кого: у меня или у тебя? — Прабхакарам тоже отвернулся, чтобы каранам по движению губ не заподозрил чего-нибудь.
Выпили кофе, принялись за работу, ради которой Прабхакарам приехал. Через час все было закончено.
— Ну вот. Можете отправляться, — сказал Нараяна Рао.
Прабхакараму стало как-то не по себе. Не хотелось покидать этот райский уголок. Простившись с каранамом и Нирмалой, он двинулся в путь. До автобусной остановки его сопровождал слуга, посланный каранамом по предложению Нирмалы. Слуга нес сумку Прабхакарама.
К шоссе вышли через два часа. Слуга свернул в чайную лавку выпить чаю. Сумка осталась у него в руках. В это время вдалеке показался автобус. Прабхакарам кинулся в лавку — забрать сумку. Там он увидел, что слуга издевается над каким-то доведенным до слез женоподобным малым.
— Автобус подходит, давай сюда сумку, — крикнул Прабхакарам.
Слуга протянул сумку и сказал:
— А это вот зять нашего каранама-гару. Только что на автобусе приехал.
Как? Этот рохля и есть муж Нирмалы?! — Долго еще пораженный Прабхакарам не мог прийти в себя от изумления.
Перевод В. Удовиченко.
МОЛОДО-ЗЕЛЕНО
Сударшан учится на последнем курсе колледжа. Скоро он станет бакалавром искусств. Чего он только не знает! Когда какая картина появится на экране, в каком кинотеатре какой фильм пойдет, какой картине присудят приз, какой кинофильм сколько будет идти — все это он знает. Какая ткань из терилена сколько стоит — без запинки скажет. Если собрать его знания, то получится целый гроссбух. Вернее, получился бы. Раньше. Теперь же появилось нечто ему неизвестное. Это нечто связано с Хемой из дома напротив. Любит его Хема или не любит — вот чего не знает Сударшан.
Хема — очень красивая девушка. На такую красоту смотри — не насмотришься. Походка у Хемы плавная. Длинная коса, как маятник у часов, качается за спиной в такт ее шагам.
Такая красавица, а в приличном сари Сударшан никогда ее не видел. Даже сари из простого муслина — и то ни разу не надевала. Всегда носит сари из каких-то дешевеньких тканей. Да и те с прорехами. Всякий раз, как Сударшан видит Хему в этой одежде, ему становится обидно до слез.
Впервые Сударшан увидел Хему четыре месяца назад. А до того он целых два года жил в общежитии. Там ему очень не нравилось. В свободное время — карточная игра да иллюстрированные журналы. И больше ничего.
У тех, кто живет на квартире, столько возможностей набраться жизненного опыта. В его возрасте это необходимо. А в общежитии какой же опыт — все равно что в тюрьме! Нет, так дело не пойдет, решил Сударшан и начал искать комнату. Комнаты со всеми удобствами попадались ему много раз. Но окружение там было такое, что набраться опыта было совершенно невозможно.
Как-то ранним утром Сударшан ехал на велосипеде. И вдруг — точно на стену наткнулся — Сударшан впервые увидел Хему. Девушка стояла около дома и умывала какого-то малыша. С минуту Сударшан смотрел не мигая, не в силах отвести глаза. Невероятно! Такая красавица — и живет в таком закоулке! Сударшана даже передернуло. Затем его взгляд упал на дом напротив, и он увидел объявление: «Сдается». Сударшан обрадовался, словно вытянул счастливый билет на экзамене. Чуточку подумав, он тихо подъехал к девушке и остановился. Хема вопросительно посмотрела на него — Сударшана будто током ударило.
— Скажите, — обратился к ней Сударшан, — вон там, на втором этаже, комнату сдают?
— Объявление видели? Сдают, наверно.
— Спасибо.
— Не за что.
Хема ушла в дом. Сколько прелести в каждом ее движении! А голос-то, голос — дивная музыка! Ей бы во дворце жить, а не в такой лачуге. Сударшан глубоко вздохнул и отъехал.
В тот же вечер он вселился в комнату на втором этаже. Постелив постель, попытался заснуть, но не смог. Закроет он глаза или откроет — все равно ему видится, одно и то же. Было уже далеко за полночь, когда он забылся беспокойным сном, в котором возникали, сменяя друг друга, видения. Ему явилась Хема — нарядная, с ослепительным бриллиантовым ожерельем на шее. Под покровом одежды четко обрисовываются линии стройного тела. Пьянящий аромат исходит от ее волос, и вот она обнимает его, ох! Не сон, а сказка!.. Потом все исчезло. Сударшану стало досадно, как на экзамене, когда вытаскиваешь трудный билет.
В десять утра Сударшан выпил кофе и, развернув перед собой газету, погрузился в мечты о девушке. Услышав у двери шум, он поднял голову. В дверях стоял жалкого вида старик, небритый, в грязной одежде. Его вторжение разозлило Сударшана.
— Вы…
— Я Панганатх. Из дома напротив. Зашел от нечего делать…
А-а, так это, должно быть, отец той девушки! Сударшан был несказанно рад. С почтительным видом он поднял сложенные вместе ладони, приветствуя старика, и пригласил его в комнату. Панганатх посидел немного, поговорил о том о сем и ушел. Сударшан разговаривал с ним и непрестанно думал о том, что, видно, само божество послало ему этого человека. Ему удалось выудить у старика много разных сведений. Узнал, что Панганатх в прошлом учитель. Сейчас на пенсии. У него пятеро детей. Хема — старшая. Она служит в каком-то офисе, четверо младших учатся в школе.
Хема, которую он боготворит, эта самая Хема, служит жалким письмоводителем! Новость неприятно поразила Сударшана. Нет, так не годится, возмутился он и крепко сжал кулаки. А вот как годится, ему было неясно. Кулаки разжались…
Дни шли за днями, а надежды Сударшана на приобретение опыта не оправдывались. Каждое утро ровно в десять Хема, неся судки с обедом, отправлялась в свой офис. В шесть вечера возвращалась домой. И каждый день Сударшан, пропуская занятия, бросив все дела, утром и вечером смотрел со второго этажа на проходившую мимо девушку. Иногда ее взгляд скользил по нему. Но взгляд этот ничего не выражал. Хема уходила, а Сударшану от обиды хотелось плакать. Стоило ему вечером лечь в постель, как перед глазами появлялась Хема, какой он видел ее в самый первый день. Снова и снова звенели у него в ушах те несколько слов, сказанные ею тогда: «Объявление видели? Сдают, наверно» и «Не за что». Ночами Сударшана одолевали сновидения. По утрам он, едва проснувшись, печально напевал, подражая какому-то киногерою: «Неужто мне и конце концов остались только эти сны?..»
И вот на Сударшана нежданно-негаданно как гром с ясного неба обрушилась ошеломляющая новость. Как-то утром, умывшись и приведя себя в порядок, он занял свое обычное место — у окна на втором этаже, приготовившись к появлению Хемы. Десять часов, четверть одиннадцатого, половина одиннадцатого. Странно, Хемы с ее судками все нет. А еще через некоторое время к Сударшану наверх поднялся Панганатх.
— Проходите, присаживайтесь. — Сударшан показал на стул, Панганатх нерешительно присел, почесал в затылке.
— Тебе, наверно, в колледж надо идти?
— Да нет, — ответил Сударшан. — Утром у нас «окно». У вас ко мне дело?
— Да-да, дело. Сегодня у Хемы смотрины будут. Дай мне, сынок, рупий двадцать пять взаймы. Хема получит — сразу отдадим. Да еще вот стулья хотел попросить. — Сударшана словно по голове ударили. В горле застрял комок. Вынув из кармана двадцать пять рупий, он протянул их старику. Пришел сынишка Панганатха, унес стулья. Сударшан сначала долго не мог прийти в себя, потом встал и побрел в колледж.
У Хемы смотрины! Хуже не придумаешь. Мыслимо ли: Хему, которая ему так дорога, кто-то другой утащит, как коршун?! Нет, не бывать этому! Сударшан воинственно сжал кулаки. Весь день в колледже он ничего и никого не замечал — ни преподавателей, ни студентов. Перед глазами стояла только Хема в наряде невесты.
Из колледжа Сударшан вернулся в пять часов. Хема сидела у своего дома и занималась с братишкой уроками. Выглядела она сегодня по-праздничному: в ушах блестели сережки, на шее — недорогое ожерелье из мелких жемчужин, в волосы вплетены цветы жасмина. И впрямь к смотринам принарядилась. Оторвавшись на миг от занятий с братом, Хема посмотрела, как это бывало и раньше, в сторону Сударшана. Сударшан тут же ответил полным мольбы взглядом: «Хема, будь справедлива ко мне! Я ведь твой! Ради тебя я живу здесь». Вот о чем говорили его глаза. Поняла ли Хема, что хотел сказать Сударшан, или не поняла, но лишь отвела взгляд и продолжала занятия с братом.
Сударшан словно помешался. Об ужине даже не вспомнил. Ночью ему снились кошмары. Будто бы Хему кто-то втолкнул в камеру пыток, внутри которой отовсюду торчат длинные острые лезвия ножей. Вокруг столпились демоны. Сударшан вступает в яростную схватку с ними. Одолев их всех, он вызволяет Хему. Хема, легкая, как лань, бежит к нему — и вот она уже в его объятиях…
Сон был нарушен приходом девочки-подметальщицы. Не только сон — вся его жизнь рушится! Сударшан поднялся с постели. Страшно хотелось есть. Вспомнил, что накануне не ужинал. Заставил себя сходить в кафе. Поел немного и опять вернулся в комнату.
Сколько времени он только и думал о том, как ему заполучить Хему, соблазнить ее. А Хема — богиня! Мысли-то у него были дурные. А ведь она должна стать спутницей жизни, она этого достойна!
От этой мысли у Сударшана на душе полегчало. Он торопливо оделся, вышел на улицу и направился к дому Панганатха. У входа Хема, подобрав повыше подол сари, обрызгивала водой только что подметенный пол. Взгляд Сударшана остановился на обнаженных икрах ее стройных ног. Хема смутилась.
— Ваш отец дома?
— Нет. Куда-то ушел.
Столько времени прошло с тех пор, как он слышал этот восхитительный голос. По телу Сударшана пробежала сладкая дрожь. Так хотелось еще поговорить с нею. Но ведь она занята уборкой. Сударшан вернулся в свою комнату. Сел, начал обдумывать, что он скажет отцу Хемы, когда тот вернется. Очнувшись от раздумий, увидел, что к нему в комнату входит Хема.
— Вы?! — Он с трудом пришел в себя. — Проходите, садитесь.
Хема подошла к столу и положила на него пять ассигнаций по пять рупий каждая.
— Отец брал у вас. Вот принесла. Мне показалось, вы за деньгами приходили.
— Нет, что вы! Не за деньгами, — запротестовал Сударшан.
Хема направилась к выходу. Уходит! Само счастье от него уходит! Надо немедленно остановить ее!
— Подождите. Мне надо поговорить с вами.
Хема остановилась. Потупившись и опустив голову, большим пальцем ноги принялась что-то чертить на полу. Такой момент подвернулся! Знал бы заранее — наверняка придумал бы, что ей сказать. Надо открыться ей. Собравшись с духом, он выпалил:
— Хема, я люблю тебя.
Хема подняла голову, мягко улыбнулась.
— Для меня, как и для любой девушки, главное — выйти замуж.
— На этот счет ты не сомневайся, я женюсь, — взволнованно проговорил Сударшан.
— Хорошо. Поговорите с моим отцом, — удивленно ответила Хема. — Только все нужно решить сегодня же. Вы, наверное, знаете, вчера меня сватать приходили. Сказали, что приданого требовать не будут, подарков им тоже не надо. Вот отец и решил выдать меня.
— Хема, скажи честно: тебе хочется за него замуж?
— Хочется, не хочется — это для тех, кто приданое может дать. А нам выбирать не приходится, — промолвила Хема.
— Хема! Неужели ты согласишься выйти за человека, который тебе не по душе? Я женюсь на тебе. Я тебе нравлюсь, Хема?
Хема оставила этот вопрос без ответа.
— Приходите, обсудим все с отцом, насчет свадьбы договоримся.
Сударшан стушевался. Помедлив, он нерешительно сказал:
— Я поговорю со своим отцом. Он обязательно согласится. Я уверен. Только подождите немного.
Девушка отрицательно покачала головой.
— Нельзя. Мы должны сообщить им наше решение с сегодняшней почтой. Если сами можете решить, то до вечера обо всем договоритесь с моим отцом. — С этими словами Хема ушла…
Сударшана бросило в жар. Некоторое время он ходил взад-вперед по комнате, теребил волосы. Мелькнула мысль: «Возьму и женюсь без ведома отца!» Он продолжал мерить комнату шагами. Перед глазами возник грозный облик отца. Ноги у Сударшана приросли к полу. Глаза затуманило от слез.
Так и не решив, что ему делать, Сударшан удрученно подумал: «Разбита моя любовь». Мысли его путались, он лег на постель и проспал до вечера. Потом посмотрел подряд два кинофильма. На следующее утро он отказался от своей комнаты на втором этаже и отправился искать другую.
Перевод В. Удовиченко.
В ГЛУХОМ ЛЕСУ
При жизни мужа Сундарамма не знала забот. Ей и в голову не приходило размышлять о смысле жизни и обо всем том, что творилось вокруг. Но после смерти мужа все изменилось.
Бывает, конечно, что у вдовы остаются средства, на которые можно безбедно прожить до конца дней. У Сундараммы таких средств не было. Упав на бездыханное тело мужа, не прожившего с нею и десяти лет, она горько рыдала, с ужасом думая: «Что теперь со мной будет?»
— Успокойся, голубушка, бог все видит, не оставит в беде, — утешали ее люди.
Да и сама Сундарамма в глубине души не теряла надежды. «Разве на свете у всех женщин есть мужья? И разве все богаты? Живут же как-то другие. Неужто я не смогу прожить?» — подбадривала она себя.
Хорошо, когда в трудную минуту возле тебя есть близкие люди. У Сундараммы же не было никого. Родители давно умерли. Правда, на похороны приехал старший брат. Но он, как и все прочие, сказал лишь несколько слов утешения. Пробыв два дня, на третий стал собираться в дорогу:
— Поеду. Дома уйма дел.
Сундарамма вся сжалась, словно от удара. «Родной брат! Разве не видит, в какую беду я попала?» Она-то думала, брат побудет, поговорит с нею, посоветует, как жить дальше. Сундарамма, не сдержавшись, разрыдалась.
— Не плачь понапрасну. Слезами горю не поможешь, мертвого не воскресишь. Чему быть, тому не миновать, — только и сказал ей брат на прощанье.
«Не о мертвом плачу, — хотелось ей ответить, — а о том, что единственный брат и тот стал чужим». И тихо сказала:
— Ну что ж, поезжай…
Богатая могла бы позволить себе и месяц не вставать с постели, убиваясь об умершем муже. Сундарамма поднялась через неделю. Садилась ли она за стол, ложилась ли спать, ей все время вспоминался покойный муж, и сердце разрывалось на части. Ладно бы, одна осталась, а то ведь у нее трое детей! Их надо растить. Как прокормить такую семью? Сколько она ни думала, ответа на этот вопрос найти не могла. И снова заливалась слезами. Соседки, всякий раз видя ее плачущей, уговаривали:
— Успокойся ты, матушка. Что ж теперь, и живым вслед за покойником на тот свет отправляться? Соберись с силами, гони от себя свое горе. А то ведь и жить не сможешь.
Что могла им ответить Сундарамма? Разве горя убудет, если и поделишься с кем-то?..
Тем временем к овдовевшей Сундарамме стали наведываться кредиторы покойного мужа. Что людям до чужого горя! Придут, посочувствуют, а потом справляются насчет долга. Сундарамма не могла сказать им что-либо вразумительное — прикрыв лицо концом сари, она только плакала навзрыд. Каким бы ни был кредитор, и в нем хоть капля жалости да осталась. «Ладно. Бедняжка, кажись, еще не пришла в себя. Подождем с месяц, потом посмотрим», — думали кредиторы и уходили. Перед уходом напоминали, кому сколько она должна. Сундарамма все подсчитала, вышло почти десять тысяч! У нее осталось семь акров земли. Если продать, тысяч десять дадут, ну, может быть, двенадцать или тринадцать — цены-то на землю нынче высокие. Отдаст долги, кое-что даже останется. Но разве этого на всю жизнь хватит? Один человек, мудрый и опытный, дал ей совет:
— Если продашь все свои семь акров, чтобы рассчитаться с долгами, сама ни с чем останешься. По миру пойдете, и ты, и детишки твои. Продай акра два, выплати кредиторам какую-то часть, а остальной землей кормиться будете.
Сундарамма ухватилась за этот совет.
— А кредиторы согласятся?
— Увидят, что за себя постоять не можешь — не согласятся. Ты будь немного понапористей. Стой на своем: если, мол, все отдам, самой не на что будет жить! Поняла? Мы же не в лесу живем, свет не без добрых людей.
Сундарамма заколебалась. При жизни мужа она с посторонними мужчинами даже не разговаривала. Если собирались вместе несколько мужчин, она стеснялась и пройти-то у них на виду. А теперь что же — со всеми разговоры вести?
— Вряд ли что-нибудь из этого получится, — ответила она.
— Поговори тогда со своим деверем. Человек он большой, чем-нибудь поможет.
В той же деревне жил старший брат ее мужа. Покойный муж Сундараммы и его брат друг друга терпеть не могли. А коли братья не ладят, будут ли дружны их жены? И между двумя невестками тоже не было приязни. Когда муж Сундараммы умер, старший брат пришел на похороны, но держался как чужой человек. Стоит ли обращаться к нему за помощью? Поначалу Сундарамма отвергла эту мысль. Однако, подумав, решила, что лучше все же сходить к деверю. Мужской поддержки ведь у нее нет. Чего уж тут упрямиться! Когда стемнело, Сундарамма, по-вдовьи укутавшись с головой, взяла с собой детей и отправилась к деверю.
Она застала дома обоих — и деверя, и его жену.
— Зачем пришла? — встретил ее деверь.
Сундарамма подробно рассказала. Если, мол, кредиторы получат с нее только часть долгов, то это ведь их не разорит. А у нее с детьми хоть будет на что жить.
— Помогите мне в этом деле. У меня же других родных, кроме вас, нет, — униженно поклонилась Сундарамма.
— Да ты что, Сундарамма? Как ты до такого додумалась? — накинулась на нее жена деверя. — Должник умирает, а его жена, не платя долгов, начнет деньги копить — не позор ли это?! Все в лицо плевать станут. Твоему деверю на людях нельзя будет показаться, — совестила она Сундарамму.
— Этот совет тебе какой-то дурак дал, — вставил деверь. — Не платить долги — такого в нашем роду не бывало. О добром имени, по-твоему, и думать не надо? Тьфу!
Сундарамме показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Не ожидала она такой встречи. Доброе имя ему нужно! А как ей прожить — до этого ему и дела нет. Кредиторы налетят, как коршуны, растащат все, что у нее есть, а сама она будет перебиваться случайным заработком. Разве это его доброму имени не повредит?
Вернувшись домой, она долго и безутешно рыдала. Было уже совсем темно, но света она не зажигала. Так в темноте и лежала, обливаясь слезами.
Кто-то постучался. Сундарамма поднялась, зажгла лампу. За дверью стоял Рангараджу. Ах вот это кто! Еще одного кредитора забыла!
— Что, Раджу? И ты за долгом пришел? — спросила Сундарамма. Она понимала, что он пришел ее проведать, но слишком уж была раздосадована.
Раджу смущенно молчал. Человек он был молчаливый, застенчивый. Наконец сказал, запинаясь:
— Да нет, зашел посмотреть, как живете.
— Чего уж тут смотреть! Осталась я одна-одинешенька, — вытерла слезы Сундарамма.
Раджу даже прослезился, глядя на нее. Сундарамма только сейчас поняла, что есть на свете живая душа, которая ей сочувствует.
— Где же ты ел две недели? — спросила она.
— У сарпанча[95] в доме.
— А-а. Может быть, с завтрашнего дня опять к нам станешь ходить? — пригласила Сундарамма.
— До меня ли теперь, — сказал Раджу.
Пригласить-то Сундарамма его пригласила, но тут же заколебалась. Раньше было одно, теперь — совсем другое. Ей вспомнилось, как три года назад сарпанч привел к ним в дом Раджу. Позвав ее мужа, сказал:
— Слушай, Рамакришна. Вот этого парня прислали учителем в нашу школу. Здесь у него ни родных, ни знакомых. Где ему кормиться? Кто, кроме нас, присмотрит за ним? Пусть у тебя столуется. А ночевать в школе будет.
— Даже не знаю, — ответил Рамакришна. — Спрошу жену.
— Я сам спрошу, — сарпанч позвал Сундарамму: — Придется тебе, Сундарамма, готовить на этого парня. Ты согласна?
Раз большой человек просит, Сундарамма не посмела отказаться, согласилась: «Ладно, пусть будет по-вашему».
С этого дня Раджу стал питаться у нее в доме. Он давал ей шестьдесят рупий в месяц. А когда понадобилось, одолжил три сотни…
Теперь шестьдесят рупий в месяц, которые платил им Раджу, показались Сундарамме огромной суммой. И когда Раджу поднялся, собираясь уходить, она сказала:
— С завтрашнего дня снова приходи к нам, Раджу.
Наслушавшись брани и оскорблений от своего деверя и его жены, Сундарамма не решилась ввязываться в споры с кредиторами. Да и зачем ей приобретать дурную славу? Она объявила, что продает свою землю. Но странно — покупателя все не находилось.
— Твой деверь сказал, что участок рядом с его полями. Сам, говорит, куплю. Нехорошо получится, если купим мы. Будет справедливей, если он возьмет, — так отвечал каждый, к кому она обращалась. Откуда ей было знать, что и толстосумы заключают союзы! Сундарамма только подумала: «Оно и лучше, если деверь купит». И пошла к нему.
— Восемь тысяч дам. Хочешь — продавай. Не хочешь — дело твое. Не неволю, — холодно сказал деверь.
Это же грабеж среди бела дня! Как ему не стыдно! Сундарамма глядела на деверя, и в душе у нее все кипело от негодования. «Небось сам же и подстроил, чтобы никто не покупал, а теперь говорит: не неволю!» — думала Сундарамма. Но что было делать?
— Сколько посчитаете нужным, столько и дайте, — беспомощно промолвила она.
— Я назвал справедливую цену. Справься у кого хочешь. Потом приходи. Не к спеху ведь, — милостиво ответил деверь.
Так и продала она свою землю за бесценок.
Она надеялась, что после уплаты долгов ей кое-что останется. А вырученного и на долги не хватило.
Злилась она на мужа, оставившего ей долги. Кляла она про себя и бессердечного деверя. Совсем растерявшуюся Сундарамму вскоре постигло еще одно несчастье. Как-то за ужином Раджу печально произнес:
— Ваш деверь сказал, чтоб я больше не столовался здесь.
— Это почему же? — Сундарамму словно огнем обожгло.
Раджу ничего объяснять не стал. Сундарамма заплакала:
— Есть у меня и моих детей кусок хлеба или нет — это никого не интересует. А о моей чести пекутся все, — причитала она.
Раджу встал из-за стола. Как ее утешить? Уйти, оставив Сундарамму в слезах, совесть не позволяла. Совсем расстроенный, он присел на кровать. Молча смотрел на рыдавшую Сундарамму. Наконец решил, что лучше уйти, и поднялся. Сундарамма притихла. Проглотив слезы, позвала:
— Раджу!
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Оставайся здесь, — сказала Сундарамма.
Раджу растерялся. По правде говоря, он не прочь был остаться. Но от страха у него сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он нерешительно переминался с ноги на ногу. Сундарамма знала, что нравится ему — давно уже заметила. Ведь чтобы такое понять, женщине особой проницательности не нужно.
— Боишься? — спросила Сундарамма.
— Люди могут узнать… — с запинкой проговорил Раджу.
— Пускай. Что они нам сделают?
Раджу больше не возражал.
В деревне дым и без огня может возникнуть. А если искра пробежит — то такой костер разгорится! Не прошло и недели, как всю деревню заволокло дымом пересудов об отношениях Сундараммы и Раджу.
Сундарамма ни на кого не обращала внимания. За ней послал деверь, попытался уговорами и угрозами ее образумить. Сундарамма без тени смущения отрезала:
— Как хочу, так и живу. Вам-то какое дело?
Тогда деверь решил припугнуть Раджу. Раджу, чуть не плача, рассказал об этом Сундарамме:
— Боюсь я. Он пригрозил, что руки-ноги мне переломают.
— А я-то от тебя защиты ждала! Тебе грозят руки-ноги переломать, а ты — не мужчина, что ли? Ты вон здоровый, как буйвол. Неужели у тебя мужества меньше, чем у женщины?
— Я же чужой в вашей деревне. Да еще и государственный служащий, — пытался оправдаться Раджу.
— Замолчи! Где написано, что государственный служащий не должен иметь мужества?
Раджу даже не осмелился ей и возразить. Скажи она еще что-нибудь о мужестве, он бы разрыдался. Сундарамме стало жалко его.
— Ладно, Раджу, не бойся. Я же с тобой, — подбодрила она, привлекая его к себе.
Не смог Раджу стать для Сундараммы поддержкой и опорой. И уж никак не думала она, что, наоборот, ей придется взвалить на свои плечи еще и эту ношу. А уж поскольку пришлось, что-то надо делать. Сундарамма вспомнила про сарпанча. Сарпанч ведь к Раджу неплохо относится. Уж он что-нибудь да предпримет.
Сундарамма пришла к сарпанчу и рассказала ему о своих горестях.
— Не могут люди оставить меня в покое. Зло их всех разбирает, — жаловалась она. — Вы самый большой человек в деревне. Если и вы никаких мер не примете, мне останется только руки на себя наложить.
Сарпанч выслушал ее и сказал:
— Занят я очень. Нет ни минуты сейчас. Освобожусь — займусь твоим делом.
«Когда это у него свободное время найдется…» — со страхом подумала Сундарамма. Но ошиблась. В этот же день, едва начало темнеть и в деревне зажглись огни, сарпанч пришел к ней домой. Сундарамма обрадовалась, что он не забыл о ее деле. Она накрыла постель ковром и усадила гостя. Старик подкрутил усы.
— Обещаю, тебе не надо будет ничего бояться, — объявил он. — Только ты утоли и мое желание.
Сундарамма едва не упала в обморок. У самого дочь старше нее, а он ее домогается! Сундарамма вся горела от гнева.
— Так что скажешь?
Что могла сказать Сундарамма? Низко опустив голову, она промолвила еле слышно:
— Ладно, будь по-вашему.
Перевод В. Удовиченко.
РАЗНЫЕ ДУШИ
Трудно описывать душевное состояние человека в несчастье — для этого надо испытать беду самому.
Жена Санкары Редди лежала при смерти. В городе была больница, но все знали, что тяжелобольные оттуда не выходят. Поэтому Санкара Редди на последние деньги взял такси и отвез жену за пятнадцать миль в больницу христианской миссии.
— Если бы вы раньше привезли ее! — сказал доктор.
Они всегда так говорят. Разве он не торопился?
— Что же будет? — спросил Санкара Редди охрипшим голосом.
— Трудно сказать. Случай очень серьезный. Попытаемся помочь. Через сутки картина будет ясна, — ответил доктор.
Больную поместили в палату, врач сделал ей укол, сказал сиделке, какие давать лекарства, и вышел.
— У нее есть родственницы? Кто-нибудь придет дежурить ночью? — спросила сиделка.
Санкара Редди уставился на нее растерянным взглядом, не в силах выговорить ни слова. Она понимающе кивнула.
— Никого нет. Ну ладно. Мы с вами подежурим. А пока идите, посидите в вестибюле.
Санкара Редди вышел и прикорнул на диване, но не проспал и часа, как его словно что-то подбросило, и он ринулся к дверям палаты. У него было такое чувство, как будто жена умерла. Но сиделка посмотрела на него удивленно, и он увидел, что жена дремлет и дышит ровно. Санкара Редди просидел у ее постели до полуночи, а потом вышел в больничный дворик. Сиделка окликнула его из окна.
— Нельзя все время ходить туда и обратно, это беспокоит больную. — Санкара Редди посмотрел на нее жалобно. — Ну ладно, — смягчилась она. — Идите спать, уже полночь. Я побуду около нее.
— А ей не станет хуже? — робко спросил Санкара Редди.
— Надейтесь на бога.
Санкара Редди медленно шел к небольшой гостинице при больнице. Если этой ночью ничего не случится, то к полудню, как сказал врач, картина будет ясна. Жена обязательно поправится! Приободрившись, он вспомнил, что целые сутки ничего не ел, и попросил у дежурного кофе. Усталость неожиданно прошла, он вернулся в здание больницы и сел в вестибюле, глядя на дверь палаты, где лежала жена. Вдруг быстрыми шагами вышла сиделка.
— Что, что?! — воскликнул Санкара Редди.
— Да лучше ей… — ответила женщина. — Температура упала, кажется…
Действительно, к утру больной стало значительно лучше. Она пришла в сознание и улыбнулась Санкаре Редди.
— Ну вот, видите, все хорошо, — сказала сиделка. Санкара Редди сидел в вестибюле и курил, когда сиделка прошла мимо него, на ходу снимая халат.
— Моя смена кончилась, — объявила она.
— Вы очень устали за эту ночь… — В глазах Санкары Редди светилась благодарность.
— Мы должны выполнять свой долг, — спокойно ответила сиделка.
— А многие ли его выполняют?
— А многие ли так любят своих жен, как вы? Идите-ка отдохните, ей гораздо лучше, не беспокойтесь. А на вас лица нет, того и гляди тоже сляжете, — сказала она.
Санкара Редди вдруг увидел себя в настенном зеркале — грязная одежда, небритый, встрепанный. Он пошел в гостиницу, получил ключ от номера, отдал в чистку одежду и лег спать. Через пару часов он снова был в вестибюле больницы. Несколько раз заходил в палату, жена дремала.
В семь часов вернулась ночная сиделка.
— Ну, как? — улыбнулась она Санкаре Редди.
Он сказал, что жена еще очень слаба, но состояние удовлетворительное.
— Эту ночь вы должны спать, — заявила она строго.
До одиннадцати часов Санкара Редди просидел в вестибюле, время от времени заходя в палату. Настроение у него было бодрое, и он шепотом разговаривал с сиделкой о всякой всячине.
— А как вас зовут? — вдруг спросил он ее.
— Тереза, — ответила она с улыбкой.
В полночь она велела ему идти спать, пообещав зайти утром и сообщить о состоянии жены. Он проснулся в семь часов и успел одеться, когда в дверь постучали. Это была она. Санкара Редди понял, что все в порядке.
— Теперь вы сами скорее идите спать! — воскликнул он.
— Ничего, я привыкла, — усмехнулась она.
Санкара Редди посмотрел на нее пристально, словно увидел первый раз. Тереза была очень красива. Редкостно красива.
— А кто ваш муж? — спросил он.
— Умер.
Такая молодая, подумал Санкара Редди. Лет двадцать пять, не больше. И живет одна? Санкара Редди позвал слугу и велел принести две чашки кофе.
— Медицинский персонал не должен принимать подношений от родственников больных, есть такое правило, — заметила она, улыбаясь.
— А от друга вы можете принять?
Она выпила кофе и попрощалась.
— Вечером вы дежурите? — спросил он.
— Нет, на этой неделе у меня дневные дежурства. Завтра утром…
— А где вы живете? — неожиданно для самого себя спросил Санкара Редди.
— Хотите в гости прийти? Ну, что ж, приходите вечером, я уже высплюсь. Я тоже вас угощу кофе. — Она назвала адрес.
Санкара Редди провел весь день в больнице, а часов в шесть пошел по адресу, который дала Тереза.
Без халата сиделки, в сари она показалась ему еще красивей. Тереза встретила его спокойно и приветливо. Комната была небольшая, на стене — изображения Иисуса Христа и девы Марии.
— Сейчас принесу кофе, — сказала она, уходя на кухню.
Когда они пили кофе, Тереза спросила:
— Ну, как она себя чувствует?
— Хорошо! — с радостной улыбкой ответил Санкара Редди. — Как вы думаете, теперь уже нет опасности?
— Нет, — успокоила его Тереза, — через несколько дней ее выпишут. Я вот уже десять лет в больнице работаю, — продолжала она, — всякого навидалась, но такого мужа, как вы, впервые вижу. За эти две ночи вы меня просто покорили своею преданностью жене. — Голос ее звучал как-то странно.
Вскоре Санкара Редди вернулся в больницу. Он пробыл в палате всего пять минут — после слов Терезы ему неприятно было думать, что сиделки смотрят на него, как на единственного в своем роде преданного мужа. Он пошел в гостиницу и лег, но заснуть не удалось. Санкара Редди думал о Терезе и не мог отогнать этих мыслей. Наконец он вскочил, оделся и как одержимый выбежал на улицу. В окне Терезы был свет. Она открыла ему дверь и отступила в глубь комнаты.
Она что-то спросила.
Он что-то ответил.
Ни он, ни она не сознавали, что говорят. Наступило молчание, через некоторое время свет в комнате погас.
Когда Санкара Редди снова повернул выключатель, Тереза закрыла лицо руками. Он смотрел на нее растерянно и молчал, чувствуя, что она сейчас зарыдает.
— Уйдите, — сказала она.
Санкара Редди попытался что-то сказать, но запнулся, махнул рукой и тихо вышел из комнаты.
Когда утром Тереза появилась в палате, Санкара Редди сидел у постели жены. Увидев бледное строгое лицо Терезы, он поднялся и ушел. Вечером он снова направился к ее дому. Санкара Редди так и не мог понять, почему она его прогнала, и решил непременно поговорить с ней.
— Вы снова пришли? Входите же! Мучайте меня! — Голос ее прерывался от рыданий.
— Я не хочу вас ни мучить, ни огорчать… Но почему вы не желаете меня видеть? — спросил он.
Она села и, поглядев на него серьезно и печально, сказала:
— Мы согрешили. Это нас обоих дьявол попутал. Как теперь заслужить прощение всевышнего? — Глаза Терезы блестели от слез.
— Да разве всевышнего это касается? Я не думаю, — возразил Санкара Редди.
Тереза посмотрела на него с изумлением.
— Вы безбожник, наверное. Мы должны хранить душу в чистоте, а грехи пятнают ее. Разве у вас душа не болит от содеянного греха? — взволнованно спросила она.
— Почему вы думаете, что все души одинаковы? У каждого человека свой путь, свой образ мыслей, а значит, и своя, отличная от других душа. Должно быть, христиане не понимают этого. Нет, моя душа не болит! — решительно закончил Санкара Редди.
— Это все увертки! Ведь вы изменили своей законной жене, предали ее. Но вы можете очистить душу раскаянием. Наша религия учит, что раскаяние искупает грех. Почему вы не раскаиваетесь?
— О, я не думаю, что предал жену. Десять лет назад она изменила своему мужу со мной, а потом мы поженились. За время нашего супружества я разок-другой согрешил, но она меня прощала. Она не считала это предательством! — закончил Санкара Редди.
— Боже мой, у нее такое хорошее лицо — и она когда-то изменила мужу?! — воскликнула Тереза.
— Она не стала хуже оттого, что ушла от мужа. Да и я не злодей, поверьте! И вы не грешница, а прекрасная женщина. Человек стремится к счастью, и поступок, который он совершает в стремлении получить немного этого счастья, не надо называть грехом. А раскаяние — бесплодно. Боюсь, что вы не можете меня понять. Ну, так простите за то, что я причинил боль вашей душе.
Санкара Редди ушел, и Тереза проводила его взглядом, полным грустного изумления. Почему у людей разные души?
Перевод З. Петруничевой.
БЕДНОСТЬ — НЕ ПОРОК
— Я в этой квартире не останусь, немедленно ищи другую, — заявила Вимала мужу, вернувшемуся с работы.
— Что это вдруг? Здесь злые духи кругом, что ли? — спокойно заметил Ананда Рао.
— Я духов не боюсь! Здесь люди хуже демонов…
— Что за люди?
— Не буду я тебе рассказывать, все равно не поймешь. Нужно уезжать отсюда! — сердито ответила жена.
— Сама знаешь, что в этом городе квартиру снять еще труднее, чем работу найти. Раньше этот дом тебя вполне устраивал. Мы сюда приехали с двумя детьми, и здесь ты двоих родила. Значит, эта квартира не казалась тебе такой неподходящей? — с улыбкой сказал Ананда Рао.
— Ты всегда мои слова в шутку обращаешь! — буркнула Вимала.
— Да если все принимать всерьез, как же тогда жить, милая моя?
— Ты сам знаешь, что в дом въехали новые соседи, состоятельные люди, — запальчиво продолжала Вимала. — Жить рядом с ними для меня пытка. Тебе-то что! — с горечью закончила она, отворачиваясь от мужа.
— Ну, уедем, а в другом месте такие же соседи не попадутся? — возразил Ананда Рао. — Нельзя убегать от трудностей, надо встречать их смело.
— Легко тебе говорить… — со слезами в голосе промолвила Вимала.
Ананда Рао хотел еще сказать, что надо жить свободнее, избавляться от комплексов, но промолчал, подумав, что женское упрямство не преодолеть увещеваниями.
Он понимал, почему Вимала захотела переменить квартиру — первая встреча жены с новой соседкой происходила у него на глазах. Та зашла к ним неделю назад. Ананда Рао знал, что муж ее крупный чиновник, но не заметил в манерах нарядной красивой женщины ни тени высокомерия.
— Я вам не помешала, амма? Что вы делаете? — приветливо обратилась она к Вимале.
— Приготовила обед, теперь отдыхаю. Заходите, пожалуйста, — откликнулась Вимала.
— А что вы готовили на обед? — вежливо поинтересовалась гостья.
— Горошек, соус талимпу…
Ананда Рао с трудом удержался от улыбки. Он слышал, что такое изысканное блюдо, как соус талимпу, подают в дорогих ресторанах, но никогда его не пробовал, а Вимала, конечно, ничего подобного не готовила.
Гостья посидела полчаса, и за это время Вимала солгала раз пять, не меньше — и все для того, чтобы сохранить свое достоинство.
«Зачем это?» — хотелось сказать Ананде Рао, но он понимал жену. Вимала считала, что и в бедности жить можно, но главное, создавать впечатление, что будто бы в семье — достаток.
И вот сегодня — бурная сцена, которая, вероятно, вызвана очередным визитом новой соседки. Теперь уже Ананда Рао решил поговорить с женой.
— Слушай, Вимала, — начал он. — Бедность переносить нелегко, но скрывать ее, пожалуй, еще труднее. И ни к чему это, — мягко закончил Ананда Рао.
Вимала всхлипнула, вытерла глаза и кивнула. Больше вопрос о переезде не поднимался.
Через неделю новая соседка пришла опять. Ананда Рао уже вернулся с работы и слышал разговор женщин из соседней комнаты.
— Я утром видела вашего мужа с большим пакетом в руках. Наверное, купил обновы? — любезно спросила соседка.
— Да нет, белье из прачечной принес, — ответила Вимала.
— Из прачечной? Там же плохо стирают. У нас прекрасный чакали[96], если хотите, можно отдавать белье ему.
— В прачечной и стирают быстрее, и платить нужно меньше, — спокойно сказала Вимала. — У моего мужа две смены одежды — одну носит, другая в прачечной. Там и готово всегда в срок, а чакали может не принести вовремя, тогда и надеть будет нечего. Детские вещи я стираю сама.
Соседка удивилась.
— Каждый должен заниматься своим делом, а стирка — дело прачки, — безапелляционно заявила она.
— Может быть, и так, но у меня другого выбора нет, — отрезала Вимала.
— Я слышала, что у вашего мальчика высокая температура. Какие лекарства прописал доктор? — спросила соседка.
— Никаких.
— Как это? Наверное, вы не признаете аллопатических средств? А мой муж считает, что только с их помощью можно сбить температуру…
— Дело не в том, признаю я аллопатию или гомеопатию. Конец месяца. Денег нет, — отрывисто закончила Вимала.
Когда соседка распрощалась и ушла, Ананда Рао подошел к жене и заглянул ей в лицо. В глазах Вималы стояли слезы.
— Ничего, Вимала! — сказал он, обнимая жену. — Ты не унизила себя ложью, ты одержала победу. Я рад.
Перевод З. Петруничевой.
МИЛЫЙ ДОМ РОДНОЙ
Клерк Симхадри — человек маленький, но, представьте, у него немало врагов — и вне дома, и внутри него. Кредиторы, начальник офиса, жена, дети. В кинофильмах герой обычно одерживает победу над всеми своими врагами. Симхадри об этом и не мечтал — только остаться бы живу!
У Симхадри, жившего постоянно под угрозой опасности, выработался нюх собаки-ищейки. Он всегда предчувствовал момент нападения врага. И вот в воскресенье за обедом Симхадри ощутил, что над ним сгущаются тучи. Если в будни против него ополчались преимущественно внешние враги, то в воскресенье объявляла войну его жена Радха. Симхадри твердо знал: во время еды она никогда не начинает военных действий. Однако угроза на лице жены читалась так ясно, что Симхадри поперхнулся и закашлялся. Он еще надеялся услышать: «Не в то горло попало? Ну, выпейте же водички!» Но Радха и головы не повернула. Продолжая кашлять, Симхадри прошел в спальню, лег на кровать и закрыл лицо носовым платком. Он решил притвориться спящим и выиграть таким образом два-три часа. А там жара спадет, и жена — даст бог — остынет.
После обеда Радха, подойдя к мужу, увидела, что он спит. Она прошла на веранду и легла там.
Симхадри и правда попытался заснуть, но это ему не удалось. Когда чего-то пытаешься достигнуть, то это чаще всего ускользает от тебя, — например, хотя бы повышение по службе. Он краешком глаза посмотрел на веранду. Какое счастье, если жена заснет! Симхадри горячо надеялся на это, да разве в жизни надежды сбываются?
Радха зевнула и вроде бы задремала, но как раз в этот момент на веранде появилась соседка из дома напротив, Парватамма. Надоедливая женщина — она могла болтать часами.
Парватамма завела разговор о нормах на рис, о новом кинофильме. Переговорила, кажется, обо всем на свете. Дошла она наконец и до семейных дел Симхадри.
— Ну, когда же дочка-то ваша, Кальяни, в дом свекра поедет? — с невинным ехидством осведомилась она.
— Ждем благоприятного дня, голубушка. Подарки давно уже купили, сари такие дорогие, — поспешно ответила Радха. — Как только благоприятный день настанет, так и проводим.
— А сына-то, Виджая, почему не жените?
— Надо женить, голубушка, да уж очень он разборчивый у нас. Что б все было — и приданое, и красота, и образование. Невесту ему скоро не сыщешь!
— Вот как… — недоверчиво протянула соседка. — Ох, я ведь пришла у вас кофе попросить, — вдруг спохватилась она, — завтра верну.
— Сейчас принесу, голубушка, — с облегчением ответила Радха.
Симхадри стиснул зубы. За щепоткой кофе пришла, а целый час в ушах звенело от ее болтовни! Назойливая особа… Теперь жена не ляжет спать, из дома не улизнешь потихоньку…
— Кто там еще? — недовольно воскликнула Радха.
Это оказалась служанка Елламма.
— Дайте в долг две рупии, амма, очень нужно! — заныла она.
— Деньги у мужа, а он вот заснул, — слабо отбивалась Радха.
— Очень нужно, амма! — твердила свое Елламма.
Радха заглянула в комнату — Симхадри притворился спящим.
— Позже зайди! — устало бросила она. Елламма ушла.
Симхадри приоткрыл глаза — на веранде никого не было; наверное, жена ушла на кухню. Он тихонько поднялся и вышел на улицу.
— Куда это вы?! — резкий окрик остановил его, как натянутые поводья — лошадь. — Молчком уходите! — раздраженно кричала жена.
Симхадри стоял, опустив голову, всем своим видом показывая, что он сдается на милость противника и молит о пощаде. Но пощады не было.
— Ну, отправим мы завтра Кальяни в дом свекра? — резко спросила жена.
Кальяни со своими детьми гостила у родителей. Давно уже пора было отправить дочку к мужу, но, по обычаю, нужно купить в подарок новую одежду и ей и детям. Радха прекрасно знала, что Симхадри безуспешно пытался раздобыть деньги. Зачем же она?..
— Посмотрим… — промямлил Симхадри.
Радха вскипела:
— Только от вас и слышишь! Ну и жизнь… Уже и риса в доме почти нет. Хоть в колодец бросайся!
Симхадри бросился прочь от дома, пронзительный голос жены еще долго ввинчивался ему в уши.
Перевод З. Петруничевой.