Даже звезд не было видно. А тишина стояла полнейшая, ни вблизи, ни вдали не слышалось никаких звуков.
Невыспавшиеся, дрожащие от ночной прохлады, мы двигались молча. Шагавший впереди Валера то и дело предупреждал:
— Осторожно — корень! Осторожно — куст!
До шоссе было не больше полкилометра, а мы все шли и шли. Казалось, конца не будет этой черной, как подземный ход, дороге.
Южка несла с собой карманный фонарик, но зажигала его только в самых крайних случаях: когда кто-нибудь ушибался или падал; батарейка была истощена, и лампочка едва мерцала.
Наконец впереди показалось тусклое пятно. У-ф-ф, вышли на шоссе!
Мы сели передохнуть. И тут выяснилось, что Ирочка потеряла тапку. Как это она сразу не заметила? Непонятно. Возвращать растеряху обратно — она одна идти побоится да еще в лесу заплутается; взять с собой — а как она пойдет без тапки?
— Эх, напрасно мы не оставили ее в городке, — досадовал я.
— Я дойду, дойду, лучше вас дойду, — тоненьким упрямым голоском уверяла Ирочка.
Идти по асфальтовому шоссе — это, конечно, не то что по лесной тропе. Все повеселели, посмеялись над незадачливой Ирочкой и твердо решили прийти самыми первыми.
А вот и километровый столб. Нет не тот, 3/29, значит, до поворота придется шагать еще километр.
Чуть посветлело. Серая лента шоссе была видна шагов на полсотни.
Будь я поэтом, я писал бы стихи только о предрассветном часе. Кажется, ну что тут особенного — прямая асфальтовая дорога прорезает еловый лес. Но какие необычные краски! Деревья стали бархатно-серыми и сиреневыми, а под деревьями по-прежнему зияет чернота. На фоне тускло-зеленого неба возле шоссе — черные телеграфные столбы. Звезды на светлеющем небе гаснут одна за другой, и только Венера блестит, словно спутник. Отдельные придорожные молодые елочки, высокие бодылья конского щавеля выплывают из предрассветных сумерек, словно часовые сказочного царства. Все вокруг кажется таинственным, заколдованным.
Мы двигались один за другим с туго набитыми рюкзаками за спинами, Валера — направляющим, Южка — замыкающей. Первый раз в жизни ребята видели лес, когда он только готовился проснуться, и все ждали этого часа пробуждения…
По-прежнему было совсем тихо.
Мы подошли к столбу 4/28. Валера поднял левую руку с компасом к лицу, отщелкнул зажим стрелки и нацелился через прорезь и мушку.
— Вот сюда, — показал он рукой.
Линия азимута 75° шла прямиком через кювет, правее березки и упиралась в густой темно-серый осинник.
— Отряд, вперед! — скомандовал Валера.
С решимостью лыжника, прыгающего с высокого трамплина, один за другим мы перескочили через кювет и ринулись прямо в лесную чащу.
Под высокими осинами росли какие-то цепкие кустарники, садилась роса, седые листья были покрыты жемчужными капельками. Сперва промокли ноги и низ шаровар, потом — куртки на плечах, волосы на лбу. Мы попали в болотце, в кедах противно захлюпала вода. Я сжал челюсти, чтобы не стучать зубами от холода. Валера то и дело останавливался, проверял направление по компасу и показывал рукой, куда идти.
Он, Галя, Валя, Южка безропотно несли в своих рюкзаках мои ящики. Несомненно, тверже крышки больно давили им спины, мешали идти. Додумались тоже на фабрике бактериофагов изготовлять ящики не картонные, не фанерные, а из таких тяжелых сосновых досок!
Ирочка раза два вскрикивала — верно, натыкалась на что-то босой ногой. Но когда ее спрашивали: «Что с тобой?» — она неизменно отвечала: «Нет, нет, не беспокойтесь, я лучше вас дойду», — и прибавляла шагу, позванивая единственной своей ношей — ведром.
Джек все чаще принимался скулить и повизгивать.
— Ирочка, дай мне ведро, а сама возьми у меня топор! — крикнула Южка.
Девочки поменялись. И Джек тут же замолчал.
Валя сдержанно хихикнула. Я шел не оборачиваясь, делая вид, что ничего не замечаю.
Нас беспокоило, как мы найдем в сумеречном лесу ту расщепленную сосну, что была нарисована на чертеже; ведь мы могли её попросту прозевать и пройти мимо.
На наше счастье, рассвет приближался быстро, а лес редел. Одна за другой просыпались птицы. Где-то вдали иволга проворковала свою единственную музыкальную фразу, пеночка пискнула в кустах, зяблик сперва робко, потом уверенно запел утреннюю песенку.
Наконец невдалеке на горе на фоне желто-зеленого предрассветного неба мы увидели громадную сосну без верхушки.
— Ура-а Валере! Ура-а компасу! Не подвели, не ошиблись!
Верно, еще весенняя буря сломала сосну. Ее верхушка с порыжевшей сухой хвоей, расщепленная на несколько частей, свисала вниз.
Мы сели под сосной отдохнуть, переобуться, выжать носки и шаровары.
— Смотрите! — неожиданно воскликнула Ирочка. Она нашла записку, засунутую неглубоко между корнями сосны. Я прочел:
«Ко всем изыскателям:
Вперед, без страха и сомнений!
Вас ждут мильоны приключений!»
Ну, уж тут наш поэт Владимир Викторович, конечно, загнул. «Мильоны приключений» ему понадобились просто, чтобы выдержать размер стихов.
Но эти горячие слова здорово подняли наш боевой дух. Все выпрямились, гордо подняли головы. Наши стиснутые губы и сдвинутые брови говорили о решимости идти вперед, только вперед! Валера пошел в кусты и среди валежника отыскал там для каждого из нас по здоровенной палке — походному посоху.
Трудно было идти, мы то прыгали по кочкам болота, то продирались сквозь чащу кустарников, то путались в высокой траве. Я забеспокоился, если мы задержимся или вовсе застрянем, остальные отряды успеют не только достичь раньше нас острова Изыскателей, но и сварят и съедят суп, а бактериофаг обязательно нужно принять только натощак, за полтора часа до еды. Нет-нет, нельзя отдыхать, надо торопиться. Скорее, скорее вперед!
Когда я откровенно высказал свои опасения, Галя Клейн расхохоталась.
— В таком случае я нарочно буду идти медленно.
Мне тоже совсем не хочется пить ваше лекарство, — прошептала Ирочка.
Вот что, — повысила голос Южка, — пока не думайте: пить или не пить лекарство. Самое главное — мы изыскатели! Мы должны прийти первыми! И не бойтесь: наверняка трудности остались позади, когда мы шли в темноте. Валера, вставай, наводи компас, — коротко закончила она.
Теперь мы пошли, опираясь на палки, по азимуту 105°. Стало заметно светлеть; на розовом небе сверкала только одна Венера; скоро взойдет солнце.
Спустились в овраг. По чертежу выходило, что некоторое время пойдем по его дну. Края оврага делались все круче, уже давно вместо травы и отдельных кустов спускались справа и слева размытые водой глинистые и песчаные обрывы. Полусгнившие деревья перекидывались с одного склона на другой; хворост местами завалил высохшее русло. Мы перелезали через стволы деревьев, проваливались в сухой валежник. Возможно, предрассветные сумерки преувеличивали опасности, но я никак не думал, что под Москвой могла оказаться такая глушь. Валера предупреждал о препятствии, перелезал первым, подавал по очереди нам всем руку и снова уходил вперед.
Ковбойка моя разорвалась. Несколько раз я хотел сказать: «Фух, не могу идти!» — но ничего не поделаешь. И я поднимал ногу, с трудом перешагивал через очередное бревно и шел дальше.
Галя Клейн жаловалась на трудную дорогу; однако она ни за что не хотела мне отдать свой рюкзак. Остальные шли и только пыхтели. Ирочка прыгала вслед за направляющим Валерой и нисколько него не отставала.
Мордочка Джека выглядывала из ведра, но я по-прежнему делал вид, что ничего не замечаю.
Так медленно двигались мы к заветной цели. Я все больше нервничал, боялся опоздать с бактериофагом.
В конце концов идти по дну оврага стало совершенно невыносимо. Мы поднялись наверх и пошли вдоль самой левой бровки. Пробирались очень осторожно, ведь один неверный шаг — и сорвешься вниз.
Вдруг Валера остановился и восторженно закричал: — Смотрите!
Один за другим мы подошли к нему и встали рядом. То, что увидели мы перед собой, и впереди, и внизу, было необыкновенно красиво.
Мы опирались на наши посохи над самой кручей. Где-то внизу угадывалась Москва-река. Я нарочно сказал «угадывалась», потому что никакой реки не было видно, а под нами плавали молочно-золотистые туманные облака. А дальше, где-то по ту сторону Москвы-реки, из перламутровых клубов тумана вырастали леса. Они начинались недалеко от нас и пропадали километров за двадцать в лиловой дымке. Наверное, среди лесов были и деревни, и санатории, и фабричные поселки. Не может быть, чтобы под Москвой сохранилось такое сплошное необозримое лесное море… Но солнце еще не вставало, и потому глаз не различал среди лесов ни построек, ни полей и лугов…
Небо над нами было светло-зеленое, ниже к горизонту переходившее в желтое и оранжевое. Вдруг из-за дальней дымки показался огненный край солнца. И лес подернулся позолотой, а небо запылало ярко-оранжевой зарей.
— Ура-а! — закричал Валера.
Он хотел было взяться за горн и трубными звуками приветствовать восход солнца, но Южка тронула его за рукав.
Да, такую величавую красоту надо встречать только молча. Мы стояли все рядом над обрывом, глядели вперед и молчали. Джек и тот присмирел и уселся у ног Южки.
Хотелось верить: всю жизнь будут вспоминать юные изыскатели золотой туман внизу, бескрайние лесные просторы и восходящее солнце над лесом…
— Пора идти. — Южкин задушевный голос вернул нас из волшебного царства грез, и мы осторожно, подавая друг другу руки, стали спускаться с нашей кручи. Валера выбирал дорогу, первым нащупывал палкой уступчики, показывал, за какие кусты, корни и камни можно безопасно цепляться.
Стрижи со свистом носились вокруг нас. Они беспокоились за своих птенчиков, ведь их гнезда были совсем рядом, в норах обрыва.
Никто не оступился. Мы спустились благополучно и сразу очутились в прохладном тумане. Вокруг ничего не было видно. Восходящее солнце вновь утонуло в золотой мгле. Подошли к самому берегу Москвы-реки, струйки пара поднимались с гладкой, как стекло, воды. Повернули налево и пошли скорым шагом. Галька захрустела под ногами.