Я знаю, что она права, а поделать ничего не могу.
В переулок из-за угла шмыгнул пес. Он худ, как борзая, но это всего лишь дворняга, которую давно не кормили. Кровь засохла у него на плечах, похоже, кто-то его бил.
Я беру миску с кошачьим кормом и спускаюсь вниз, но пес не подходит, как бы ласково я его ни звала. Он чует запах еды, я знаю, но страх передо мной сильнее голода. Наконец я просто ставлю миску на землю и поднимаюсь по лестнице наверх. Он ждет, когда я снова усядусь на ступеньку возле окна, и только тогда подходит. Мигом все съедает и тут же убегает, виновато поджав хвост.
Наверное, так же веду себя и я, когда встречаю мужчину, который мне нравится. Мне нравится быть рядом с ним, но стоит ему приласкать меня, поцеловать, прижать к себе, как я убегаю, словно сделала что-то дурное.
9
Энни проснулась, когда Джилли начала готовить обед. Помогла нарезать овощи для вегетарианского рагу, которое затеяла Джилли, послонялась немного по студии и остановилась у рабочего стола, который тянулся вдоль всей задней стены комнаты, где стоял мольберт. Нашла среди разного бумажного мусора, журналов, набросков и засохших кистей брошюру о выставке «Студии пяти поющих койотов», взяла ее и принесла на кухню, где села за стол и перелистывала ее, пока Джилли заканчивала приготовления к обеду.
– Ты и правда считаешь, что от этого что-нибудь изменится? – спросила Энни, перевернув последнюю страницу.
– Ну, смотря какие перемены ты имеешь в виду, – ответила Джилли. – Софи договорилась, чтобы одновременно с выставкой прошла серия лекций, а еще она организовала в галерее два дискуссионных вечера, чтобы люди, которые придут посмотреть наши работы, могли поговорить с нами – о своей реакции на выставку, о чувствах, которые она вызвала, может быть, даже рассказать о том, что случилось с ними, если им захочется.
– Да, а как же дети, о которых тут речь? – спросила Энни.
Джилли повернулась от плиты к ней. Энни совсем не походила на юную будущую мать, которая светится радостью в ожидании ребенка. Скорее она походила на обиженную, растерянную девочку с непомерно большим животом, атмосфера вокруг нее, как на картинах Ральфа Стедмана, была насыщена лихорадочным беспокойством.
– Мы смотрим на это дело так, – сказала Джилли, – если хотя бы одному ребенку удастся избежать того ада, через который прошли мы, значит, выставка пройдет не зря.
– Да, но ведь туда наверняка придут только те люди, которые и так знают, что это такое. Будете убеждать тех, кто уже верит.
– Может быть. Но там будут журналисты: о выставке напишут в газетах, может, даже в новостях покажут. И если нам удастся до кого-нибудь достучаться, то только с их помощью.
– Наверное.
Энни еще раз перелистала брошюру, нашла четыре фотографии на последней странице.
– А почему здесь нет Софи? – спросила она.
– Фотоаппараты рядом с ней перестают нормально работать, – сказала Джилли. – Прямо колдовство какое-то, – улыбнулась она.
Уголок рта Энни дрогнул в ответ.
– Расскажи мне об этом, ну знаешь… – Она показала на картины Джилли из серии «Горожане». – Магия. Колдовство всякое.
Джилли поставила рагу на малый огонь, чтобы доходило, взяла блокнот с карандашными набросками для готовых картин, которые выстроились вдоль стены. Городской пейзаж на рисунках был дан только намеком – ничего, кроме резких штрихов и очертаний, – зато феи были прорисованы во всех подробностях.
Пока они листали блокнот, Джилли рассказывала о том, где она делала эти наброски и что видела или, точнее, примечала краешком глаза, прежде чем нарисовать их.
– Ты правда видела этих… волшебных человечков? – спросила Энни.
Тон у нее был скептический, но Джилли сразу поняла, что она хочет верить.
– Не всех, – сказала Джилли. – Некоторых я придумала сама, а другие… вот эти, например. – Она показала сделанный в Катакомбах набросок, где возле брошенной машины бродили какие-то странные фигуры, чьи классически правильные, как на картинах прерафаэлитов, лица совсем не вязались с их лохмотьями и развалинами вокруг. – Они существуют.
– Но может, это просто люди. У них ведь нет крыльев и они не такие маленькие, как другие.
Джилли пожала плечами:
– Пусть так, но они не просто люди.
– А чтобы их увидеть, надо и самой быть волшебной?
Джилли покачала головой:
– Просто надо обращать внимание. Иначе их не замечаешь или видишь что-нибудь другое – то, что ожидаешь, а не то, что есть на самом деле. Голоса фей становятся ветром, а бодах, вот такой, как этот… – она перевернула страницу и ткнула пальцем в крошечного человечка ростом не выше кошки, который метнулся с тротуара в сторону, – кажется всего лишь обрывком газеты, который подхватила струя воздуха от прошедшего мимо автобуса.
– Обращать внимание, – повторила Энни с сомнением.
Джилли кивнула:
– Так же, как мы должны обращать внимание друг на друга, чтобы не упустить то важное, что происходит с нами.
Энни перевернула еще страницу, но на рисунок смотреть не стала. Вместо этого она внимательно вглядывалась в острые, как у пикси, черты лица Джилли.
– Ты правда-правда веришь в магию, да? – сказала она.
– Правда-правда, – ответила Джилли. – Но я не просто принимаю ее на веру. Для меня искусство тоже волшебство. Я показываю другим душу того, что вижу: людей, мест, таинственных существ.
– Ну а если я не умею рисовать? Где же тогда магия?
– Жизнь – это тоже магия. У Клары Хемилл есть в одной песне строчка, которая, по-моему, все объясняет: «Если нет магии, нет и смысла». Без магии – или без чуда, тайны, природной мудрости, как хочешь, так и назови, – все теряет глубину. Остается только поверхность. Ну, что видишь, то и есть на самом деле. Я честно верю, что все на свете имеет более глубокий смысл, хоть картина Моне в какой-нибудь галерее, хоть старый бродяга, спящий в подворотне.
– Не знаю, – сказала Энни. – Я понимаю, что ты говоришь о людях и прочем, но все остальное – это больше похоже на то, что видишь, когда сидишь на кислоте.
Джилли покачала головой:
– Я принимала наркотики, и я видела фей. Это не одно и то же.
Она встала, чтобы помешать рагу. Когда она вернулась к столу, Энни уже закрыла блокнот и сидела, прижав руки ладонями к животу.
– Чувствуешь ребенка? – спросила Джилли.
Энни кивнула.
– Ты уже думала о том, что будешь делать дальше?
– Думала. Я не уверена, хочу ли я оставить этого ребенка.
– Решай сама, – сказала Джилли. – Что бы ты ни выбрала, мы тебя поддержим. В любом случае жилье мы тебе найдем. Если решишь воспитывать ребенка и работать, мы подыщем дневную няню. Захочешь сидеть с ребенком сама, еще что-нибудь придумаем. В этом и заключается спонсорство. Мы не собираемся говорить тебе, что делать; мы просто хотим помочь тебе стать тем, кем ты должна была бы стать.
– Не уверена, что из меня вышло бы что-то хорошее, – сказала Энни.
– Не надо так думать. Это неправда.
Энни пожала плечами:
– Наверное, я боюсь, что сделаю со своим ребенком то же, что моя мать сделала со мной. С этого все и начинается, так ведь? Моя мамка все время драла меня, неважно, за дело или без дела, вот и я буду так же.
– Ты только зря растравляешь себя такими мыслями, – сказала Джилли.
– Но ведь это может быть, разве нет? Господи, да я… Знаешь, я уже два года с ней не живу, а мне до сих пор кажется, что она стоит у меня за спиной или поджидает где-нибудь за углом. Похоже, мне никогда от нее не уйти. Когда я жила дома, у меня было такое чувство, как будто я живу в доме злейшего врага. Я убежала, но ничего не изменилось. Чувствую то же самое, только теперь все вокруг мои враги.
Джилли протянула к девушке руку и положила ладонь поверх ее ладони.
– Не все, – сказала она. – Ты должна в это поверить.
– Это непросто.
– Знаю.
10
«Вот куда мы их выкидываем», Мег Маллали. Ретушированная фотография. Катакомбы, Ньюфорд, 1991.
Двое детей сидят на пороге заброшенного дома в Катакомбах. Они нечесаные, неумытые, одеты грязно, с чужого плеча. Оба походят на бродячих лудильщиков-ирландцев рубежа веков. Со всех сторон их окружают отбросы: мусор, который вываливается на мостовую из лопнувших мешков, битые бутылки, матрас, гниющий посреди улицы, смятые консервные банки, мокрые газеты, использованные презервативы.
Детям семь и тринадцать лет, это мальчик и девочка. У них нет дома, нет семьи. У них нет никого, за исключением друг друга.
Следующий месяц прошел ужасно быстро. Энни осталась у меня – она сама так захотела. Но мы с Анжелой все же нашли ей жилье – квартирку с одной спальней на Ландис-авеню, куда она переедет после рождения ребенка. Это совсем близко: из моего окна видно окно ее спальни. Но пока она здесь, со мной.
Она правда отличная девчонка. Художественных наклонностей никаких, зато очень умная. Она сможет стать кем захочет, только бы ей научиться справляться с тем грузом, который взвалили на ее плечи родители.
Она немножко стесняется Анжелы и некоторых других моих друзей – может быть, потому, что они намного старше, или еще почему, не знаю, – но со мной и Софи она ладит просто отлично. Наверное, все дело в том, что стоит нас с Софи оставить в одной комнате хотя бы на пару минут, как мы начинаем хихикать и вообще вести себя так, словно нам еще и половины наших лет не исполнилось, отчего кажется, будто мы всего на год-два старше самой Энни, по крайней мере с точки зрения умственного развития.
– Вы как будто сестры, – сказала мне однажды Энни, когда мы вернулись от Софи. – Только она посветлее, и погрудастее, и уж точно организованнее, чем ты, но когда я с вами, у меня такое чувство, будто вы моя семья. Настоящая семья, такая как полагается.
– Несмотря на то, что в жилах Софи течет кровь фей? – спросила я у нее.
Она подумала, что я шучу.
– Если в ней есть магия, – сказала Энни, – то и в тебе тоже. Может, вы потому так и похожи на сестер.