А тогда, в теплое ягодное лето, когда Таня с сыном приехали на Псковщину, в Лукино, она и предположить не могла, что они с мужем расстанутся. Татьяна и ехать не хотела, рвалась на дачу, в старое садоводство на берегу неглубокой речки. Поближе к городу и мужу. Вешкин уговаривал: «Танька, ты что! Там такое озеро! Такой лес! Родники! И участок с домом громадные! Поживешь в настоящем имении! После про свой курятник и думать забудешь! Тетка шесть лет строилась! Взяток заплатила за лишние метры море, а теперь и показать некому! Поезжай, не пожалеешь!» И Татьяна поехала. И, правда, не пожалела. Она жила у тети Маши в роскошном деревянном доме на втором этаже, Гоше выделили отдельную комнату, светелку с видом на сад. Тетке Маше приносили молоко и сметану и за глаза называли барыней. Деревню окружал большой дремучий бор, богатый черникой, земляникой, малиной и, если верить деревенским байкам, лешими, кикиморами и ведьмами. Правда, ведьмы оказались не только в лесу. Рядом с усадьбой тети Маши, стоящей на краю села, соседствовал дом симпатичной пожилой женщины Зинаиды Никифоровны, которую все деревенские почитали за колдунью. Настоящую, без дураков. Побаивались. Но жителей Лукино Таня считала слишком уж суеверными. Ей и в голову не приходило бояться похожую на учительницу на пенсии бабу Зину. Хотя и вправду в ее аккуратной избе все было завешано какими-то травами, сушеными корешками. Один раз Гошка перекупался в речке, затемпературил, и тетя Маша отправила ее к бабе Зине за травой. Зинаида Никифоровна травку дала, даже сама отвар сделала. Гоша поправился быстро, буквально в три дня, чего раньше за болезненным городским ребенком не водилось. Таня отблагодарила женщину. Не деньгами – денег та не брала, отнесла несколько банок дефицитного тогда зеленого горошка, твердого сыра и копченой колбаски. Зинаида Никифоровна подношения приняла с удовольствием, а Таню стала привечать. Всегда здоровалась, спрашивала, как дела, тепло спрашивала, с интересом. Соседи даже коситься начали. Стали поговаривать: нашла ведьма себе ученицу, городскую, свои, видать, не подошли. Таня только посмеивалась. Но, если быть честной, ее все сильнее и сильнее тянуло заглянуть в эту странную избу к приветливой колдунье. Что-то такое проступало в этой вежливой пожилой соседке, вызывавшее у Татьяны интерес. Может быть, слово «ведьма»? Ведьмы представлялись ей всклокоченными старухами на растрепанных метлах, а тут чистенькая и даже какая-то не совсем деревенская женщина. И Таня стала заглядывать к бабе Зине. Наблюдала, как она составляет травяные сборы, иногда гадает на старых затертых «цыганских» картах. Самое удивительное, рядом с ней Таня чувствовала себя очень уютно и комфортно! Как будто знала Зинаиду Никифоровну давно. Или была ее любимой племянницей. Как с тетей Машей, что в ней и в Гошке души не чаяла. Это удивляло, потому что Татьяна ничуть не тяготилась обществом самой себя и маленького сына. Она даже по Валере не особенно скучала. В городе, конечно, оставались подруги, но, сколько себя помнит, Таня всегда радовалась летней передышке в общении с ними. Она вообще редко с кем-либо сближалась, а тем более с теми, кто старше. Привычка быть «в себе» сформировалась с детства. Но здесь, в этой чистой избе, она становилась открытой, как дома. Лучше чем дома! Здесь она ощущала непонятный покой и защищенность, как будто не надо выстраивать вокруг раковину доброжелательного отчуждения. Примут такой, какая есть. Не обидят, даже более того – будут любить и лелеять. Странно, непонятно, но ничего плохого Таня в этом не находила. Грелась и наслаждалась. Зинаида Никифоровна так откровенно радовалась, что Татьяне даже захотелось угодить женщине, проявить уважение, и она попросила научить ее распознавать целебные травы и делать отвары и настои. Пообещала, что будет стараться. Впрочем, старания не требовалось, все запоминалось само собой. Постепенно она пришла к выводу, что траволечение ей помогает больше, чем традиционная медицина. И ее сыну. А в колдовство не верила.
Но то, что случилось в самом конце лета, пошатнуло ее неверие и материализм, воспитанные матерью. Таня пошла в лес за грибами. Она давно ходила одна, не боясь заблудиться, иногда брала с собой Гошку. Таня не боялась леса. Ей всегда удавалось найти дорогу домой, где бы она ни находилась. В тот день она увлеклась и сошла со знакомой тропы… Заманили подосиновики, стояли россыпью под молодыми осинками, крепенькие, один к одному! Лес был сух и прозрачен, золотые заплаты первых осенних листьев расцвечивали кудрявые шевелюры берез, шелестящие кроны осин вспыхивали рубиновыми пятнами, в воздухе носилась паутина с маленькими паучками-путешественниками. На высоких, теплых от солнца кочках созрели верхние ягоды брусники, и ее нежная горечь освежала рот.
Незнакомка возникла ниоткуда. Как она подошла, Таня не заметила. Просто подняла голову от очередной брусничной кочки и увидела. Женщина стояла прислонившись к шелковистому стволу пожилой березы и улыбалась. Русоволосая, с молодым веснушчатым лицом, с яркими каре-зелеными, болотными глазами. Такими, как у Тани. Татьяна больше ни у кого не видела таких глаз, даже родственники удивлялись, как это она такая получилась. Не похожа ни на кого, с медным отливом в русых волосах, с «ведьмиными» переливчатыми глазами непонятного цвета. Только веснушек у нее, в отличие от незнакомой женщины, было поменьше. Немного на носу, чуть-чуть на щеках, будто светлой крупномолотой корицей посыпали. Женщина молчала, пристально разглядывая Татьяну, которая почему-то не испытывала никакой неловкости от этого взгляда, даже наоборот. Странное тепло разливалось по рукам и ногам, хотелось подойти и встать рядом, прижаться, как в детстве к маме. Хотя какая мама! Ровесница, ненамного старше Тани, и одета как она, в легкие хлопчатобумажные брюки, мужскую рубашку с длинным рукавом, резиновые сапоги. На голове – белая косынка в черную крапинку. Таня глядела на нее сквозь ресницы; когда она пыталась всмотреться в ее лицо, оно будто теряло фокус, линии расплывались, как в мокром стекле. Женщина подошла ближе. Улыбнулась.
– А ты наша… Откуда? Я всех деревенских знаю. Не Зинаиды ли родственница?
– Нет, не родственница. Я здесь у тетки мужа в гостях. А что значит «ваша»?
– Узнаешь… Время придет. Тебя ведь Таней зовут? И сынишка у тебя маленький? Пять годков ему всего-то. Так?
– Так. А как вы узнали? Я в деревне вас никогда не видела.
– Догадливая я. Ладно, Таня, прощай до поры. Я тебя запомню.
Женщина развернулась и стала удаляться в глубь осиновой рощи. Таня окликнула:
– Постойте! Вы кто?
Но незнакомка уже исчезла, словно растворилась в серых стволах. Налетел ветер, заслезились глаза, Таня сморгнула, вокруг – только осины в пятнах августовского солнца на трепещущих листьях. И никакой незнакомки, похожей на нее, как родная сестра, которой у нее никогда не было.
Когда она пришла домой с полной корзинкой крепких боровиков и подосиновиков, то отложила в миску грибов на солянку и отправилась к Зинаиде Никифоровне. Таня давно обещала ей принести «красненьких с беленькими», сегодня ее добыча радовала обилием молодых, не червивых грибов. Не грех и поделиться, а тем более похвастаться.
Грибам баба Зина обрадовалась – так часто, как Тане, ей в лес ходить не удавалось. Огород, коза, да еще и деревенские захаживали подлечиться. Велела Татьяне накопать молодой картошки и принялась готовить солянку. Таня накопала, затем принялась скоблить скользкие крепкие клубни, наблюдая за тем, как Зинаида Никифоровна управляется на кухне. Из головы не шла странная незнакомка. Пожилая женщина поставила в раковину дуршлаг с приваренными грибами и пристально посмотрела на Таню:
– Ты чего такая смурная сегодня? Случилось что?
– Женщину странную в лесу встретила. Не из деревни.
– Какую женщину? Ну-ка расскажи.
И Таня рассказала про встречу в березняке. Баба Зина вздохнула.
– Ну что ж, чему быть, того не миновать. Приметили они тебя, Таня. Я все думала, когда? Ну вот и случилось.
– Кто они?
– Ведьмы.
– Какие ведьмы? Глупость какая! И почему это она сказала, что я «их»?
– А так и есть. Только время твое еще не пришло силу получить. Ну не так долго осталось. Вот Гошенька подрастет, да ты отлюбишь…
– Что значит отлюблю? Я Валеру бросать не собираюсь! И разлюбить его не хочу! И в колдовство я не верю!
– Да не кипятись, Таня. Никто тебя силком тащить не будет. Больно надо! Просто ведьме нигде счастья нет, только со своими. По себе знаю! А я еще не такая, как ты, я породой попроще и после смерти хочу с Мишенькой моим вместе в одной могилке лежать. Не отлюбила я его…
Зинаида Никифоровна неожиданно замолчала. Посмотрела на Таню печально и, как ни странно, с завистью. Таня знала, что Мишенька – это покойный муж бабы Зины. Тетя Маша рассказывала: деревенские говорили, она сильно по нему убивалась. «Хоть и старая». Но при чем тут он? Что за таинственные ведьмы? Неужели сказки о том, что глубоко в лесу расположилась колдовская деревня, куда простым смертным не попасть, правда? И какие они, эти ведьмы? Добрые, злые? Баба Зина как будто прочитала Танины мысли:
– Не думай ты пока об этом, Танечка. Все само узнается. Беды тебе от этого никакой не будет.
И правда, вскоре странное происшествие отошло на второй план, затерялось в повседневности. Но не забылось. Тане иногда совершенно не к месту вспоминалось, точнее, мерещилось лицо женщины из леса. И из головы не шло: «Ты – наша». И почему-то это воспоминание совсем не пугало, а взбадривало, особенно в редкие минуты печали, как порция крепкого кофе… «Наша». Чья? Но Таня об этом не задумывалась. Не хотела.
Боже мой! Как давно! Гошка был совсем маленький! А сейчас за девушками бегает. И Валеру она любила без памяти. А сейчас… Где она, та любовь? Кого она любит? Уж точно не Глеба! С ним она, пожалуй, потому, что совершенно к нему не привязана. Нужен он ей, а скорее она ему, чтобы спрятаться от собственного сердца за уязвленным самолюбием. Глеб, Глеб… Не бегал бы ты от любви. Не убежишь ведь! Никто не убежал, даже Таня. Только ее вахта закончилась. А тебе еще служить…