— Понятненько. Хеппи-энд.
Я бы и рад согласиться, но в данном случае мое представление о счастливом конце состояло в том, чтобы окунуть башку в ведро с молоком, в ванну с молоком, в плавательный бассейн из мороженого.
— Наверное, поэтому у тебя такая длинная челка, — сказала Джен.
— Что?
— Я все думала о твоих волосах. Казалось странным, что ты, хоть и охотник за крутизной, прячешь свое лицо под этой челкой. — Джен потянулась ко мне и убрала очередную струйку лавы со лба раньше, чем та успела влиться в мой левый глаз. — Но теперь поняла. Переехав сюда из Миннесоты, ты растерял уверенность в себе и подсознательно начал прятаться. И в каком-то смысле продолжаешь скрывать часть себя.
Я прокашлялся.
— Ты думаешь, что моей челке недостает уверенности?
— Я думаю, ты, наверное, все еще боишься, как бы снова не растерять крутизну.
Тут я почувствовал, что краснею. Кухонька вдруг стала очень жаркой и тесной, хотя трудно было сказать, от чего больше: от досады, от смущения или от кислоты на моей голове. Мне хотелось потянуться, сорвать скальп и почесать волдырь от укуса гигантского комара, в который превратился мой мозг. Часть этого жгучего отбеливателя наверняка просачивалась сквозь кожу.
Джен улыбнулась и подалась вперед, пока ее лицо не оказалось в нескольких дюймах. Ее губы сложились в трубочку, и на какой-то безумный момент мне показалось, что она собирается поцеловать меня. Моя злость растворилась в удивлении.
Но вместо этого она охладила мое влажное лицо легким дуновением.
— Не волнуйся, — тихонько сказала Джен. — Я все устрою. Эти космы обречены.
Я не мог оставаться так близко, поэтому рассмеялся и отвернулся.
Она подождала, пока я не повернулся обратно.
— Мне ли не понимать, Хантер, каково это? Я тоже выпала из струи.
— Ну, это было не совсем то. Ты-то была круче всех, просто паслась в отстойнике.
— Нет, правда. Не важно, что я там делала, я не могла взломать код. Все девчонки из восьмого класса, наверное, до сих пор помнят меня как недоделанную, которая крапает стишки.
— Да. Это удар! — согласился я, силясь улыбнуться.
Воспоминание о первом годе в этом городе вернуло в мой желудок холодный ком глины, который в то время находился там постоянно и становился тяжелее с каждым шагом, сделанным по направлению к школе. И вот стоило вспомнить то жуткое одиночество, как этот ком возник на прежнем месте, словно только и ждал момента.
Я сделал вдох и усилием воли вернул себя в настоящее, где был крутым. Да, с обожженной башкой, да, преследуемый безжалостными врагам и, да, без сотового телефона. Но все равно крутым, верно?
— Я-то думал, что алюминиевая фольга на голове должна препятствовать чтению мыслей, — сказал я.
Улыбка Джен вспыхнула на миг и погасла.
— Это не чтение мыслей. Как ты сам сказал, все дело в кодах. Просто я предпочла другой, не тот, что ты.
— Ты хочешь сказать, что используешь свои способности на доброе дело?
— Вместо того чтобы помогать обувным гигантам? Может быть.
Она встала, окунула тряпицу в миску с молоком, подняла (с нее капало) перед моими расширенными глазами, после чего перенесла в район моего затылка.
— Посмотрим, что ты будешь думать о моих способностях после этого.
Я почувствовал, как на смену алюминиевой фольге на мою многострадальную голову опустилось нечто восхитительно прохладное и благотворное, положив конец пытке.
— Ох… — блаженно простонал я.
Несколько тонких струек кислоты еще стекало по моей шее, примешивая досаду к проблескам раздражения от того, что меня прочли, как раскрытую книгу. Одно дело, когда коды взламываешь ты, и совсем другое, когда расшифровывают тебя. Никто не любит смотреть на свои старые фотки.
Однако, увидев себя в зеркале в ванной, я остался доволен результатом.
Тяжело в учении — легко в бою.
Глава четырнадцатая
Я нервно открыл дверь в квартиру моих родителей.
Почему я волновался? Сейчас объясню. Одежда стоимостью в две тысячи долларов на плечиках в моей руке (один неверный шаг, и я не получу денег назад) — раз. Меня преследовал таинственный «антиклиент», который, возможно, уже раздобыл мой адрес, — два. И наконец, моя голова приобрела совершенно новый цвет, о чем напоминала каждая отражающая поверхность между квартирой Джен и моей. Осветленный незнакомец, оторопело взиравший на меня с витрин и окон на протяжении всего пути, похоже, пребывал от этой ситуации в таком же замешательстве, как и я, — три.
— Привет? — окликнул я.
Ну конечно, родители дома, и они с ума сойдут, когда увидят, что я покрасился и постригся. Не то чтобы они будут против — может быть, им даже понравится, — но наверняка пристанут с кучей вопросов. А когда они узнают, что это сделала Джен, новая девушка…
Я поежился.
— Привет?
Ответа не было. Никаких звуков, кроме сугубо технических, типа текущей по трубам воды и гудения соседского кондиционера. Я закрыл дверь, решив, что пока, пожалуй, нахожусь в безопасности. Дому, в котором квартира моих родителей, более сотни лет. Он каменный, прохладный даже летом и всегда порождает ощущение надежности.
В этом смысле понятно, почему действие всякого рода боевиков и триллеров чаще всего разворачивается в пригородах или поселках: подъезды защищены прочными дверями с крепкими замками, окна забраны решетками. Проникновение заметить легко, искать под кроватью нет никакой надобности.
Я посмотрел на часы: до времени, когда мне следовало прибыть на вечеринку, оставалось два часа. Джен придет пораньше, отдельно, для поддержания анонимности. Она даже не сказала, как будет маскироваться, и меня не покидало ощущение, что она сама еще не знала.
Я повесил одежду в своей комнате, пошел в ванную и стал разглядывать себя, изумляясь тому, как осветленный незнакомец зеркально повторяет каждое мое движение.
Как я уже говорил, большинство фирмоненавистников подрезают свои волосы, но это умение не всегда преобразуется в умение подстричь другого человека. Впрочем, Джен неплохо справилась со своей задачей. Стрижка была короткой и строгой, а перекись сделала меня почти блондином. Оставшиеся черными брови выделялись по контрасту на фоне кожи, усиливая каждое выражение. Я был немножко похож на гангстера во французском хитовом боевике, непоколебимо уверенного в себе. Может быть, Джен права и я действительно прятался за своей челкой.
Чудной все-таки результат — вся физиономия на виду, но я чувствую себя не выставленным напоказ, а, наоборот, хорошо замаскированным. Знай себе перемигиваюсь с незнакомым перекисным блондином. Если уж я не узнаю себя, то как может узнать меня кто-то другой?
Я принял душ и оделся.
Рассчитывая получить обратно две тысячи долларов, я решил оставить ярлычки на одежде. Это была ошибка, повлекшая за собой болезненные последствия, но поначалу я даже не заметил крохотных пластиковых булавок. Все сидело идеально, с великолепием кроя, присущего дорогой одежде. Черные брюки с классическими складками, в манжетах ослепительно белой сорочки красовались запонки из оникса, подтяжки «Аргайл» подчеркивали плечи. Все так хорошо подошло, причем каждый предмет одежды чуть больше превращал меня в не-Хантера, укрепляя мою уверенность в том, что сегодня вечером я останусь инкогнито. Не говоря уже об уверенности, что я выгляжу чертовски здорово.
Правда, это ощущение мигом улетучилось, когда я добрался до последнего штриха — галстука-бабочки. Потому что не знал и даже не представлял, как он завязывается.
Полоска черной блестящей ткани безжизненно висела у меня на шее, не предлагая на сей счет никаких подсказок. Теоретически я много знал о галстуках, но практически — ничего. Галстуки, особенно бабочки, не относятся к элементам прикида, привычным для моего мира мешковатых штанов, футболок и кроссовок. Надо же, вроде продвинутый парень, а чуть дошло до галстуков-бабочек, снова оказался лохом из Миннесоты!
Посмотрев на часы, я понял: на процесс открытия заново технологии завязывания галстуков, имеющей более чем пятисотлетнюю историю, в моем распоряжении оставалось тридцать минут. На все про все.
Для начала я проклял малый ледниковый период…
В следующий раз, когда вам придется терпеть муки завязывания галстука на шее, вините солнце.
Каждый корпоративный трутень или ученик частной школы знает, что галстуки являются элементом формы — большинство носит их не потому, что им этого хочется, а потому, что обязаны. Неудивительно, что раньше всех таскать всякое барахло на шее начали люди, у которых не было выбора, — китайские солдаты около 250 г. до н. э. Примерно четыре века спустя обвязывать себе шеи начали римские легионеры — как видно, итальянцы заимствовали у китайцев не только лапшу. История учит, что люди начали носить галстуки не только по принуждению примерно пятьсот лет тому назад.
Потом кругом резко похолодало.
Солнце начало чадить, испуская все меньше и меньше тепла. Медленно, но верно наступал малый ледниковый период с серьезными последствиями. Ледники съели города во Франции, вся Голландия помешалась на коньках, а в Гренландии вымерли викинги. Они просто перестали размножаться в такую холодину.
И все начали носить шарфы, дома и на улице.
Естественно, рано или поздно какому-то инноватору надоел этот ледниковый прикид, и он начал экспериментировать со своим шарфом, делая его все тоньше и уже, придумал оригинальный способ завязывания. И это стало повальным увлечением: полагаю, люди нашли чем заняться во время долгих холодных зим. Последовал фейерверк открытий — изобрели великое множество типов и моделей, а способов завязывать галстук только в одном из изданий девятнадцатого века перечислялось семьдесят два.
К счастью для вас и для меня, солнце вернулось, стало теплее и проще.
В наше время счастливчики ухитряются надевать галстуки только на свадьбы, похороны и собеседования при приеме на работу. Последние существующие узлы — это Виндзор, полувиндзор и галстук-самовяз. И только три основных типа галстуков — бабочка, ковбойский шнурок и обычный. Это пока гл