Между тремя мостами в центре города река Миасс у всех на глазах мелеет и зарастает. Теперь мы видим, что тот самый бассейн у кинотеатра «Родина», которым архитектор Чернядьев гордился тридцать лет назад, — ошибка, видимо, придется прорыть канал или проложить второй мост в насыпи по улице Кирова. Течение, возможно, размоет отложение ила у левого берега. Ил тут, кстати, лежит на скале.
Строго говоря, плотина ЧГРЭС — последняя плотина на Миассе в пределах области. И граница, рубеж на реке: ниже плотины река оставлена без охраны и без защиты. До этой плотины из Миасса пьют люди, поля и заводы, после нее — сливают грязные стоки.
Длинный забор по высокому берегу, чуть ниже — тропа, а еще ниже — заболоченные заросли. Щавель в рост, лопухи, иван-чай выше роста, конопля, донник, пустырник. А ниже — камыш, кусты, ивы — непроходимые заросли, джунгли. Там, под буйной растительностью, мокрый дол, трясина, лягушки пробуют свои скрипучие связки, птицы наслаждаются полным уединением. В очередной раз удивляюсь, что в огромном городе могут сохраниться такие дикие кущи.
Тропа выводит наверх, и справа сразу открываются седые отвалы ЧЭМК. У дороги — отстойник, заросший камышом и тиной. Тут купаются и даже ловят рыбу.
Неряха из нерях — лакокрасочный завод. Без всяких церемоний, скорее с вызовом, чем опасливо, завод вываливает свои отходы вдоль берегов Миасса.
А чуть дальше от берега — отстойники, отвалы и свалки, свалки, свалки… Ужасная картина, что называется, вали, хуже не будет. Впечатление разнузданности, безысходности, какой-то мусорной вакханалии.
Что нас ждет? Что делаем мы сами с собой? Или в самом деле что-то сдвинулось в нашем сознании? Не сходим ли мы с ума?
И тут подошел Марат.
— Я приглашаю вас к нам, — сказал он. — Недалеко. На свалку.
— На свалку? Зачем?
— Сфотографировать.
На месте этой свалки поднимется лес. И мы хотим сравнить что есть и что будет. Отец Марата просил сфотографировать свалку.
Марат молод, смугл. До пояса гол и почти черен от загара. На нем лишь вылинявшие варенки. Он разговорчив и общителен.
— Поехали, — настаивает он, — вот мой самосвал.
На окраине Першино, под тенью берез, — будка, штабеля каких-то материалов, ограда, собака. Оказывается, это усадьба кооператива «Животновод». Кооператив семейный — отец и сыновья. Марат знакомит нас с отцом — Кавыем Ганеевичем Халиковым. Самое первое впечатление: Кавый Ганеевич — человек приветливый. Если же подробнее — густые брови, борода лопатой с проседью, зеленая кепка, клетчатая рубаха, синее трико, тапочки — и весь портрет.
Кавый Ганеевич двадцать лет оттрубил на цинковом заводе катодчиком. Давно уже на пенсии. Да, он хочет посадить лес. Идея эта, как наваждение, преследует его. За семенами кедра, сосны, пихты, ели он ездил в тайгу, в дальние края. Учился проращивать семена. Не сразу, но кое-что понял. На одном из островков Миасса высадил он семена. Тысячи три саженцев растут там, ждут пересадки.
А где их высадить? Много лет ему не отводили землю, считали, что блажью мается человек. Наконец, районный архитектор отчертила Халикову 14 гектаров отвалов.
Тут-то, на окраине Першино, и намечается усадьба. А отвалы — вот они. Был лес, березняк, потом карьер, его засыпали мусором. Теперь надо выровнять местность, засыпать свалку толстым слоем глины и чернозема.
Мне все еще не очень-то верится в будущий лес, но в глазах Кавыя Ганеевича такое простодушное спокойствие, что становится неловко за себя.
— Почему не будет? Будет лес, — сказал Халиков как о деле решенном и пригласил нас приехать через несколько лет.
Так всегда в жизни: как ни разочаровался ты в людях, каким мрачным ни кажется будущее, — не отчаивайся и будь уверен, что близок час новой надежды. Скорее всего надежда укрепится в тебе самом. А если нет, то она явится в чьем-то образе.
На этот раз она была в зеленой кепке, клетчатой рубахе и синем трико. Нам было достаточно того, что такие люди, как Кавый Ганеевич Халиков и его сыновья, еще не перевелись. И появились они не откуда-то, а выросли тут же, в Першино, среди отвалов и свалок, у мертвой реки Миасс.
Кто-то спросит: «А зачем? Нет ее, и что вспоминать?»
Я не найду, что сказать в ответ. Вроде нечего…
Однако же стою я на углу улиц Тернопольской и Витебской, как раз напротив южной проходной объединения «Полет», и у моих ног — литой чугунный люк ливневой канализации. Жужжат два насоса, из двух шлангов, брошенных к люку, стекает в колодец горячая вода: где-то прорвало трассу.
Будем считать, что это — начало реки Челябки.
Где-то здесь, видимо, она и начиналась — в болотах, тянувшихся до самого бора.
Река Челябка исчезла с лица земли два-три десятилетия назад. Сейчас о ней знают немногие. На улицах города о речке почти ничего не напоминает. Будто ее никогда и не было. Река взята в трубы и спрятана под землей. Она превращена в ливневый коллектор.
Первый колодец этого коллектора — как раз у Южной проходной «Полета». Далее он пересекает территорию предприятия и выходит на улицу Сони Кривой. Тут я обнаруживаю второй люк. Решетки его, впрочем, забиты грязью.
Следуя карте, иду к фонтану. Шесть елей, бордовая краска парапета, бетонные плиты, зелень газонов. «Если бы чистый ручей вместо фонтана? — спросил я сам себя. — Нет, слишком смелая мысль…»
Напротив НИИОГра — третий колодец. Далеко внизу за решеткой поблескивает стоячая водичка.
Под зданием института коллектор проходит к двору школы № 138. Обширная асфальтовая площадка, ворота, беговая дорожка. Пацаны гоняют мяч. Под асфальтом — труба, в которой течет река…
По двору выхожу на улицу Энтузиастов между домами № 6 и 8. На другой стороне улицы, у дома № 5, нахожу четвертый колодец. (Только по ним теперь и обнаруживается коллектор.) Заглянул — внизу, в сумраке, вода. Течет, шумит. Из колодца обдает душным теплом.
Следующий двор. Где-то тут Челябка — под песочницами, павильонами, лесенками. А еще — под двором ЧИМЭСХ, под стоящими на асфальте красными комбайнами, синими плугами и желтыми плоскорезами. Замечаю: площадка, на которой выставлена сельская техника, как бы прогнулась. Не исключено, что так отпечаталось русло бывшей реки.
Выхожу на улицу Энгельса между домами № 30 и 32. На мостовой сразу же — колодец, пятый. Шумит вода в колодце. И парок поднимается из люка — запах его, признаться, не изысканный.
На другой стороне улицы Энгельса — еще один колодец, шестой. Далее коллектор проходит под зданием, в котором расположен салон «Красота». Так Челябка и текла, затем пересекала проспект Ленина и уходила под арку между почтовым отделением и гастрономом. Тут на проспекте, наискосок через Челябку, был перекинут деревянный мост. Вокруг него заросли камыша. Вдоль речки стояли домики, тянулась небольшая улица (она называлась — Челябка).
Дальше Челябка текла по улице Володарского.
Улица Труда. Колодец (кажется, девятый) на одной стороне улицы, колодец — на другой. Сквозь решетку виден шумящий поток. Тут уже не труба, а вроде тоннеля. Но запах тот же.
За элеватором, недалеко от моста по Свердловскому проспекту, у трех кустистых ив, из двух бетонных труб, сливаясь в один желтый поток, с шумом и пеной вливается в Миасс то, что некогда было Челябкой. Образуя рыжую заводь, коллектор пополняет Миасс желтым раствором. А в Челябке, говорят, вода была прозрачная, прохладная, вкусная…
Чтобы завязать интригу, скажу так: я искал в Челябинске яму.
Не дает покоя эта загадка: кто, когда и почему назвал Челябой местность, со временем собравшую свыше миллиона человек? В догадках недостатка нет. Версий много. И, как ни странно, возникают новые.
Наибольшее признание, кажется, получает такая версия: Челяби — это господин и, значит, Челяби карагай — это бор господина. Такая трактовка, пожалуй, много потеряла бы, если бы тут же не называли и самого господина — тархана Таймаса Шаимова, которому принадлежали угодья вдоль реки Миасс. Только непонятно, почему называется именно он: не с него начались и не им закончились владельцы урочища.
Свой вариант у В. В. Поздеева. Его перевод: чале — яма, овраг, ложбина, долина, впадина, а б — речка. При этом он имеет в виду речку Челябку, местами протекавшую в овражистых берегах. Р. Х. Бадретдинов склоняется к этому же: в древнем башкирском диалекте «силяба» означала впадину, большую неглубокую яму.
Столько толкований одного слова! Неужели нет среди них истинного? Это было бы обидно. Кажется, в круг «впущены» все мыслимые варианты. Не верится, что разгадка осталась вне «загона», за ее «красными флажками».
Теперь, однако, отойдем от лингвистики. Теперь хорошо бы увидеть эту местность в ее, так сказать, первозданном виде. Ведь тот бессмертный незнакомец, который дал имя урочищу, тоже ее обозревал — он не мог обойтись без ориентиров на местности. А ориентиров, собственно, два — река Миасс и сосновый бор. Они и отмечены на древних картах. Кроме того, первые геодезисты «рисуют» еще и речку Челябку, и это странно. Почему ее? Что в ней такого, чтобы ее замечать? Ведь, допустим, Игуменка была длиннее и вроде бы заметнее Челябки, а ее на картах нет. И в названии Игуменки нет ощущения древности.
Попутно стоит поразмышлять и о том, что было прежде: бор Челяби или речка Челябка? Вернее всего, что Челябка — производное. Но почему оно образовано на русский манер (суффикс «к») в те еще времена, когда русских тут не было?
Чтобы обнаружить истину, нам надо увидеть эту местность глазами наших предков.
Нам только кажется, что еще три сотни лет назад в долине Миасса никто не жил, что была тут дикая глушь, безлюдье, а о более древних временах и говорить нечего.
Между тем еще за две тысячи лет до нашей эры на берегу Миасса жила молодая, симпатичная в общем-то женщина. Облик ее восстановлен М. М. Герасимовым по останкам, обнаруженным при раскопках на Кудринском золотом прииске возле Миасса. Интересно, как она называла реку?