– И вы выбираете такую свободу вот уже двадцать восемь лет подряд?
Мячик стремительно обрушился на поле соперника. Клавдий молчал; пар, поднимающийся над его чашкой, делался все прозрачнее и реже.
Когда-то, в комнате общежития, где бок о бок стояли десять скрипучих девчоночьих кроватей – там, в большой и неуютной комнате, говорилось под вечер о мужчинах и об их любви.
Подавляющее большинство особей мужского пола объявлялось коварными изменниками – но свято чтилось поверье, по которому среди множества мужчин есть такие, что способны хранить любовь до гроба. Как лебеди, твердила с пеной у рта некая большеносая темпераментная блондинка пятнадцати с половиной лет. Если один умрет – и другой туда же…
Ивга не была уверена, что ей интересны эти разговоры. В те годы проблема мужской верности не была для нее сколько-нибудь значимой; теперь сложно поверить, но еще пару лет назад ее интересовали больше книги о путешествиях, чем романы о любви…
Вот сидит Клавдий Старж. Кто скажет, что он похож на героя мелодрамы?..
Над всей его жизнью тень той женщины. Над его кроватью-аэродромом, на его подземельем, где допрашивают ведьм, над ветхим домиком-дачей… И над могилой его будет стоять тень той женщины. Навеки… Большеносая девчонка, когда-то твердившая Ивге о лебединой верности, воображала все это совсем по-другому. Она мало что понимала в жизни, блондинистая соседка Ивги по тесной комнате в общежитии…
– О чем ты думаешь, Ивга?
– Да так…
– Идем, приготовим костер.
– Для кого?..
Слова вырвались сами собой, и она спохватилась, уже поймав на себе его укоризненный взгляд.
Костер – вовсе не обязательно казнь.
Костер – уютный запах дыма. Костер – тепло и защита, мягкие отблески среди бархатной черноты, осыпающиеся в небо искры, величественные картины, встающие перед глазами, если долго, неотрывно, расслабленно глядеть в огонь…
– Клавдий… можно спросить?
– Конечно.
– Что… с ней случилось? С той женщиной?
Пауза.
Бесстрастное лицо, подсвеченное пламенем; Ивга почему-то была уверена, что уже очень давно Клавдию Старжу не задавали этого вопроса. А может быть, не задавали никогда.
Или? Разомлев от ласк, от прикосновений этих рук… Расслабившись в той необъятной постели, его многочисленные любовницы внезапно чувствовали присутствие тени. Тени той единственной, давней женщины; может быть, они испытывали разочарование и ревность, может быть, кто-то из них и спросил когда-то: что с ней случилось?..
Клавдий молчал, но Ивга уже знала, что он ответит.
Костер воздвигал в своих недрах фантастические дворцы – и сам же их и обрушивал, превращая в тучи искр, в хаос, в пепел.
– Она погибла, Ивга. Утонула.
– Двадцать восемь лет назад?
– Она годится тебе в матери… годилась бы. А так – вы ровесницы. Ты даже старше, – уголок его рта чуть заметно дрогнул.
– И все эти годы…
– Неважно.
– Да нет, важно… мне кажется, вы считаете себя виновным. Но ведь она погибла не по вашей вине?
Треснула, проламываясь, очередная огненная конструкция.
Клавдий аккуратно подложил веток. Костер увял – и разгорелся снова; круг света стал шире, и в неестественной, ватной тишине одиноко и робко вякнула далекая лягушка.
– Мы отвыкли… когда тихо. В Вижне никогда не бывает тихо, да, Ивга?
Она прерывисто вздохнула. Встала на четвереньки, перебралась на другую сторону костра, волоча за собой одеяло.
Клавдий не возражал.
Она уселась рядом. Так близко, что при желании могла бы положить голову на его плечо. Могла, но не решалась; тогда он вздохнул и притянул ее к себе.
Минута. Другая. Вечная пляска пламени; тишина.
– Огонь… не изменился. Да, Клавдий? Как подумаешь… века, тысячелетия, все меняется, и только огонь… они смотрели на него древние, угрюмые… Они – вот как мы, тысячи лет назад, голова кружится… Да?
– Да.
– Клавдий… У вас бывало так, что хочется сказать – и не можешь? Слов… ну, не придумали таких слов. Нету их… Да?
– Да…
– Я… не хочу спать. Я сидела бы… до рассвета. Потому что…
– Да, Ивга. Да. Посидим… Тем более что осталось… уже недолго.
Она устроила голову поудобнее – и блаженно закрыла глаза.
В семь утра служебная машина уже стояла у трухлявых ворот. Не сигналила, не привлекала внимания – просто молча ждала. У Ивги упало сердце.
– У нас еще двадцать минут, – заявил Клавдий бесстрастно. – Мы успеем выпить чаю.
Мышь деловито возилась в углу. Как вчера.
Руки Клавдия лежали на краю стола, по обе стороны от чашки. Незагорелые, со следом недавнего пореза, с проступающими веревочками вен.
И он молчал – так долго, что машина у ворот сочла возможным деликатно посигналить.
– Клавдий…
– Да?
– Так всегда кажется, – сказала Ивга шепотом. – Когда кого-то теряешь… кажется, что виноват. У нас в селе, в Тышке, где я родилась, там на кладбище был такой хороший лум…
Она замолчала. Машина посигналила снова.
Клавдий бледно улыбнулся:
– Мы странно говорим. Будто перед открытой дверью. Надо идти, было ведь время, чтобы говорить… А теперь времени нету. Дверь открыта, а мы все тянем, и, оказывается, кое-что важное так и не сказано, а дверь-то уже открыта, и ждут…
Он поднялся. Выплеснул в окошко невыпитый чай, аккуратно снял с вешалки элегантный, без единой морщинки пиджак:
– Пойдем…
– Это был хороший лум, – сказала Ивга шепотом. – И совсем недорого брал за утешение. Так вот он говорил, что вина существует только в нашем сознании, что мы не должны отягощать себя…
– Пойдем, Ивга.
Гуси поджидали Великого Инквизитора у порога; Ивга шагнула вперед, занося прут. Белые птицы забили крыльями, заволновалась трава, как от лопастей вертолета – но Клавдий прошел мимо, совершенно забыв, что ему положено бояться гусей. Ивга даже испытала что-то вроде разочарования; до машины оставалось двадцать шагов… восемнадцать шагов… семнадцать…
– Я никогда не видела, – сказала Ивга шепотом. – Не видела человека, который мог бы тридцать лет кого-то помнить… так помнить. Я, оказывается, никогда не верила старым сказкам о вечной любви…
– Ты сентиментальна, Ивга.
– Нет.
– Да… Это не сказка. И это не весело. И это, скорее всего, никакая не любовь.
– Вы будете смеяться, но я…
Она осеклась.
Широко распахнулась никелированная дверца:
– Да погибнет скверна, патрон…
Запах воды и травы сменился запахом разогретого салона. Водитель поспешно развернулся; рука Клавдия потянулась к телефону – но по дороге передумала. Возможно, Великий Инквизитор решил отсрочить возвращение в должность еще на три минуты; его ладонь будто мимоходом легла на руку спутницы:
– Что ты хотела сказать, Ивга? Почему я должен был смеяться?
Она молчала, закусив губу. Ее ладонь делалась все более влажной. И горячей, и липкой – хорошо бы Клавдий этого не заметил.
Теперь она уже не скажет.
Не признается, как много значит для нее его доверие. Что все секреты Инквизиции ничего не стоят в сравнении со странной тайной его жизни. И как глубоко она уважает эту его тайну.
Глава десятая
…Юноша приехал издалека. От общежития, где он вот уже три дня занимал жесткую абитуриентскую койку, до университета, где ждала его строгая приемная комиссия, было двадцать минут спокойной прогулки однако он нащупал в кармане монету и спустился под своды метро. Не то чтобы у него были лишние деньги, не то чтобы он особенно спешил просто не мог отказать себе в удовольствии. Подземное царство еще не сделалось для него нудной обыденностью, оно заманивало и развлекало, оно было – аттракцион.
Спускаясь по широкой лестнице, влажной от множества ног, юноша еще не знал, что провалится на экзамене. И, что невероятно, больше никогда в жизни не найдет в себе мужества войти в метро. И уедет в далекий городишко, где еще много десятилетий никому не придет в голову прокладывать под землей рельсы. И сделается там тихим бухгалтером, и проживет в общем-то спокойно и счастливо – если не считать тех кошмарных ночей, когда в далеком шуме электрички ему будет слышаться перестук подземных колес…
Юноша не знал, что сегодняшнее катание на поезде изменит его судьбу. Он купил квадратный билетик и сунул его в щель турникета.
На станции было многолюдно; серый поезд подошел спустя девять секунд, деловитая толпа влилась в раскрывшиеся двери, юноша не стал оглядываться в поисках свободного сидения – а места, кстати, все как один были заняты – а сразу же пристроился у запертой стеклянной двери, ведущей в кабину машиниста. Ему повезло – в бежевой краске, покрывавшей стекло, неведомые хулиганы успели выцарапать смотровую щель, а значит, абитуриенту удастся подсмотреть, как в свете мощного прожектора бегут навстречу рельсы…
Ласковый голос из динамика объявил следующую остановку. Поезд тронулся; абитуриент задержал дыхание. На мгновение его голову посетила исключительно крамольная мысль: что, если вместо поступления на экономический взять да и выучиться на машиниста поездов метро?..
К середине перегона поезд набрал немыслимую с точки зрения юноши скорость. За окнами тонко пели черные провода – во всяком случае, юноше казалось, что это поют именно они. Тонкими детскими голосами.
А потом стеклянная дверца ни с того ни с сего ударила его по лицу, да так, что на глаза навернулись слезы, а нос моментально наполнился горячей кровью. Поезд затормозил так резко, как никогда не тормозят уважающие себя поезда.
Кто-то упал. На абитуриента навалился здоровенный полицейский, возвращающийся с ночного дежурства, а на полицейского свалилась сухощавая женщина в джинсах. Опрокинулась чья-то сумка, по полу покатились вперемешку яблоки, тюбики помады, коробочки лекарств; ничего этого юноша не видел – весь вагон, казалось, навалился на него, вдавил в стеклянную дверцу, сейчас расплющит в лепешку…