Кто-то по привычке забился на последние ряды; Раман вытащил всех вперед, так, чтобы сидели плотной группой, чтобы он всех видел. Взобрался на сцену, пробежался взглядом по лицам – да, плохо дело. Полный упадок духа. Шок.
Он криво усмехнулся – немолодой, некрасивый, необаятельный человек. И заговорил.
Речь его заняла всего лишь минут двадцать, но сил ушло, как за полный рабочий день.
Первым делом он выразил сожаление о случившемся с Валем. Это колоссальная потеря для спектакля – но, к сожалению, талантливые актеры так уязвимы духовно. Валь пережил личную трагедию – и вот результат…
Он многократно и прилюдно отказался от вины перед Валем. А потом перевел дыхание и заговорил о главном.
Он напомнил им всем, кем они были – мальчики и девочки из массовки, на куцем контракте, без планов и без прав. Он констатировал кем они стали – полноправными актерами ведущего театра страны. Он сообщил, кем они станут – ведущими, привилегированными, звездами.
Он был колоссальным насосом, качающим в них энергию. Они были молоды и впечатлительны – а потому его хватило почти на всех, а с тем апатичным, что сидит во втором ряду с краю, и с бездумной девицей в четвертом ряду предстоит разбираться отдельно.
Он приводил им примеры из истории. Он уже вносил их имена в школьные учебники будущего, он льстил им, объявляя их результатом кропотливого отбора и победителями жесточайшего конкурса. Он рассказывал о будущем спектакле, и тут ему не надо было врать – его глаза и без того лихорадочно горели, как две сумасшедшие воспаленные звезды.
Он запугивал их, предсказывая их будущее на случай, если спектакль не состоится или кто-то из них окажется недостойным. Он связывал их, зачисляя в ряды едва ли не тайного общества.
И, под конец – добавил к обещанным лаврам еще и турне вокруг света и крупные денежные премии.
Под конец своей речи он был пуст, как оболочка резинового мяча. Зато сидящие перед ним люди глядели на него с восторгом. С обожанием; он знал, что каждая вторая девчонка в этом зале сейчас влюблена в него.
Потому что лидер рождает желание поклоняться.
Дневную репетицию он пережил с трудом. На смену эйфории пришла депрессия.
Запершись в своем кабинете, он долго просматривал собственные записи и в конце концов тупо уперся глазами в исчерканный настольный календарь. Седьмое сентября… Даже если передвинуть премьеру на две недели позже. Начнется новый сезон… Придут обязательные заботы, театр не может существовать на автопилоте, а если может, то это уже другой театр, не имеющий никакого отношения к нему, Раману Ковичу…
Да полноте, какое значение имеют сроки! Речь идет попросту о том, будет спектакль или не будет…
Он в отчаянии взял себя за голову. Весь его грандиозный проект, дело его жизни болтается на грани краха. Из-за блажи нервного мальчишки.
Телефонный звонок вывел его из оцепенения; жаль, что он не удосужился отключить телефон.
Звонки ныли и ныли; он не собирался брать трубку, у него не было никакого желания болтать с этими кретинами из Управления, но и слушать повторяющиеся унылые трели было слишком тоскливо.
– Алло.
– Добрый день… это говорит Павла.
Он узнал ее задолго до того, как она представилась. И поразился своей забывчивости. Проклятый Валь, проклятая работа, ну все из головы вымело, подчистую…
– Я как раз собирался звонить тебе, – соврал он не моргнув глазом. – Как ты себя чувствуешь?
– Да как вам сказать, – ее голос звучал как-то странно, как будто она была возбуждена до крайности, но не хотела этого возбуждения выказывать. – как вам сказать… Я вышла замуж.
Первой его мыслью было, что Павла свихнулась-таки. Господин Тодин с командой довели ее до форменного сумасшествия.
Она совершенно правильно истолковала его затянувшееся молчание:
– Нет, вы не думайте, я не рехнулась… Я вышла замуж. Угадайте, за кого?..
Прошло полчаса с той минуты, когда трубка легла на рычаг – а Раман все еще сидел, выпучив глаза, тупо глядя на пластмассовую коробку телефона. Проклятый егерь, только и мог он сейчас сказать, и даже подумать мог только одно: проклятый егерь.
В том, что господин Тодин снова ведет игру, Раман не сомневался ни минуты. И его пугало, что он, мастер многоходовых комбинаций, до сих пор не имеет понятия, в чем эта игра заключается.
Но Павла…
А что, собственно, Павла? Разве не пережила она в свое время медового месяца с господином Тританом Тодином, разве Раман не ловил себя еще тогда на некоем подобии ревности?..
Павла Нимробец позвонила, чтобы пригласить его на свадьбу; он отказался холодно и сухо, отказался, сославшись на занятость. Он и вправду очень занят – более того, его начинает тревожить осведомленность Павлы в некоторых его, Рамана, замыслах. Когда он выкладывал Павле концепцию – он никак не рассчитывал, что она станет пересказывать ее мужу – в супружеском ложе…
Ерунда, оборвал он сам себя. Супружеское ложе существует совсем для другого, и притом ведь еще месяц назад, посвящая Павлу в свой замысел, он прекрасно знал о ее взаимоотношениях с Тританом…
Другое дело – он не знал до конца, кто такой Тритан.
Раман заскрипел зубами.
Это будет очень, очень, очень скверная свадьба. Женитьба кота на мыши.
Он побрезговал старым зеленым схрулем; ослабевший зверь скоро станет добычей соплеменников, саажьи зубы не привыкли к жесткому мясу, жертва с ослабленной волей к жизни не приносит удовлетворения; потому он оставил старого схруля на растерзание молодым и двинулся переходами вверх, потек, играя выступающими мышцами, неслышно ступая широкими лапами с прибранными до времени когтями.
Стайкой тхолей он побрезговал тоже.
Ему хотелось настоящей добычи. Сильного коричневого схруля или молодой сарны…
Схруль встретился ему на перекрестке, там, где в большой переход выливалось три маленьких; схруль выскочил из бокового коридора, молодой коричневый схруль, гроза для множества обитателей Пещеры; сейчас он несся, как загнанная жертва, хотя сааг еще не начал охоту.
Из перехода, откуда вылетел схруль, толчками валил тугой воздух. Сааг напрягся; воздух пах сильно и странно, ни одна его жертва – а жертвами саагу служили все обитатели Пещеры – так не пахла, запах походил скорее на его собственный, чем…
Два или три мгновения – и сааг припал к земле.
Тот, что гнал крупного коричневого схруля, почти не уступал саагу в размерах – но жесткая шерсть была чуть светлее, и мышцы на бедрах и спине выпирали круче. Совершенная машина для убийства – пара черных клыков, занимающих собой всю морду, пара огромных ноздрей и пара глаз, куда меньших, чем ноздри…
Сааг увидел бы то же самое, склонившись над черным зеркалом воды.
Тот, что гнал схруля, был его соплеменником.
И намеревался завершить погоню во что бы то ни стало.
Схруль нырнул с следующий переход – огромная тень метнулась следом, и спустя несколько мгновений по Пещере запрыгал, отражаясь от стен, предсмертный вопль.
Сааг постоял, слушая запахи свежепролитой крови, чужого азарта, чужого голода и утоляемой жажды; потом медленно, как волна расплавленной смолы, двинулся к их источнику.
Давно, много ночей назад ему пришлось загрызть саага-щенка. Подростка, не успевшего набрать ни силы, ни веса; к несчастью, этот, грызущий мясо посреди узкого перехода, не встретился ему раньше.
До того, как клыки его окрепли, почернели и вызывающе изогнулись.
Сааг остановился, перебирая ноздрями полный запахов воздух. Молодой соперник стоял к нему мордой, стоял, загораживая узкий проход; у ног соперника лежал мертвый схруль, соперник не желал делиться добычей, но сааг и не претендовал на нее. Ему не было дела до мертвечины, он взвешивал свои силы, он знал, что двоим в узком переходе не разойтись.
Либо ему придется уйти, повернувшись к сопернику спиной, либо…
Соперник разомкнул челюсти, показывая чудовищный объем глотки. Соперник знал о его намерениях, и, возможно, в свою очередь решал, удастся ли завалить старика достаточно быстро и без особых потерь.
Сааг припал к земле. Низкий потолок не позволял прыгнуть в полную силу, и соперник понимал это. Соперник издевательски разинул пасть, из недр его желудка пахло порченным мясом.
Соперник был силен.
Сааг осознал это еще до прыжка.
Соперник чуть недобрал в весе – но ни в реакции, ни в силе челюстей, ни в возможностях бугристых мышц ничем не уступал старшему собрату.
Зато превосходил молодостью. Лоснящейся молодостью, бесстрашием и наглостью, если его и удастся завалить – то лишь ценой множества ран, ценой собственной крови…
На стороне старшего было преимущество опыта.
Не сводя с наглой разинутой пасти мутных, налитых кровью глаз, сааг отступал. Пятился.
Пока молодой соперник, стоящий над собственной добычей, не остался за крутым поворотом.
Тогда сааг повернулся и неспешно, сдерживая раздражение, потек прочь.
Сегодня он прольет много крови.
Чужой.
– …Ну почему, почему, почему нельзя было устроить все по-человечески?!
Стефана сбивалась с ног.
Выдать Павлу замуж – удачно выдать, не просто так – было, оказывается, ее давней потаенной мечтой; внезапность, бесцеремонность и скомканность события повергли ее в шок.
Решено было собрать гостей «хотя бы вослед событиям»; Тритан сразу же дал понять, что ни в каких приготовлениях Павла участвовать не будет. Он вообще не отходил от нее ни на шаг; сразу же после бракосочетания Павла водворена была в дом своего молодого мужа, и первая брачная ночь прошла более чем оригинально – Павла лежала в постели и рассказывала о своих приключениях и страхах, длинно, путано, иногда со слезами, Тритан сидел над ней, как каменная глыба сидит над соленым морем, и Павла стискивала его руку, которая одна была символом надежности этого мира. Потом она заснула, а Тритан так до утра и просидел.
– …Меня правда хотели убить? Это невозможно, это… За что? Что же теперь будет?