Чужие мне видней.
Ведет дожди норд-ост
Под стать поводырю...
Неповторимый тост
Тебе я повторю.
Где отпылал пожар
И вспыхнул свет в окне,
Как самый высший дар.
Твои печали — мне!
Сулико
О Сулико! Ты бессмертна, как сны,
Неувядаемый сад Церетели!
И через век, до и после войны,
Как тебя пели, кому тебя пели...
Где ты? Тебя по войне размело,
По лагерям промочили осадки,
Частые снеги прошли и легло
Белое пламя тебе на лопатки...
Кровли зачинены, жены добры.
В тапочках легких, со стрижкой бессменной,
Где ты, любовь довоенной поры,
Не обретенная в послевоенной?!
Где же ты, где, Сулико? Почему
Не обрету я тебя, не оплачу?
В доме моем к очагу моему
Снег твой припал, весь твой снег, не иначе.
О Сулико! Стольких судеб рои
Пеплом летят, над цветами, над былью,
И соловьи, патефоны твои,
На чердаках покрываются пылью.
Все пережив, ты исчезла сама...
Только и жизнь не кончается с нами!
Как я упорствую! Снова грома.
Где ты, любовь? За какими горами?
«Родила меня мама в Кирове...»
Родила меня мама в Кирове,
Посередке последней войны,
На окраине неблокированной,
Необстрелянной стороны.
Годовалой — не помню теперь его
И не езжу даже во сне.
Город крика на свете первого,
Ничего ты не значишь мне...
Чужие жизни
Чужие жизни... Я входила в вас,
Вы принимали и не принимали.
Мне было не поднять от пыли глаз
Среди чужих дымящихся развалин.
Чужие жизни, как вас примирить
С моею, неналаженной, но стойкой?
Я начинала строить, вы — крушить
Мои, по-детски хрупкие, постройки.
Не зная человека самого,
Внезапно возникая на пороге,
Всем дням, поступкам, замыслам его
Я становилась поперек дороги.
Как дальше? Не решая ничего?
Куда мне, в подсудимые иль в судьи?
Как связаны тончайшей бечевой
С моей судьбой людские эти судьбы?
Непостижимый действует закон,
И я стою, и возразить не смею:
Чужие жизни грозно и легко,
Непоправимо сделались моею.
«В подсвечнике и в канделябрах...»
В подсвечнике и в канделябрах,
В старинном блеске хрусталей,
В блокадной комнате промерзшей,
В консервной банке, на пюпитре,
В окне чужом, в стихотвореньи,
И на столе, и в головах,
И в новогодней канители,
И в круговерти вековой, —
Люблю тебя, свеча!
Но больше всех
Ту, что считалась знаком ремесла врачебного,
Ту, с надписью короткой:
«Светя другим, сгораю».
«Ты родила, земля, народы...»
Ты родила, земля, народы,
Дала им воду, лес, зверей.
В какие дни, в какие годы
Любить умели матерей?
Ты плечи кутаешь в туманы,
И на челе твоем навек
Траншей зияющие раны
И слезы длинных синих рек.
Когда нашкодившие дети,
Устав, придут к тебе в свой срок,
Ты спать кладешь их в бездны эти
Под темный пуховой платок.
«Понимать начинаю тепло...»
Понимать начинаю тепло.
Так на пятом году обученья
Удивленно в сознанье вошло
Дважды два из таблиц умноженья.
Наконец мне далась простота
Поведенья, касаний, поверий.
Доверять ни за что — просто так —
Другу, дереву, слову и зверю.
Памяти Вадима
1. «...Билет подала я старухе...»
...Билет подала я старухе,
Она отложила шитье,
И были по-мертвому сухи
Белесые губы ее.
И вот я за белой стеною,
Где белые башни стоят,
Светло, и тенями за мною
По воздуху листья летят.
Экскурсии пыльное стадо
Серьезно и дружно прошло.
Я в церковь, где тень и прохлада,
Горячее ввергла чело.
Босая, на камне холодном,
С обрывком билета в руке,
Тебя я увидела, родный,
На сводчатом том потолке.
У горла раскрыта рубашка,
Очерчены кругом черты,
И что-то — не рыбка, не пташка —
В ладони, и хмуришься ты...
Не мертв, и не жив, и не тело,
А плоскости, краски во мгле...
И я поняла, как сумела,
Что нету тебя на земле.
В коротком дыханьи печали
Я слезы стирала со рта.
Старуха гремела ключами,
Старуха закрыла врата...
2. «Вот и опять в этом мире цветов...»
Вот и опять в этом мире цветов,
В мире прелестном,
Ты возникаешь из линий и снов
Над перелеском.
Ты за окном электрички летишь,
Полупрозрачен,
И не поводит сосед — вот поди ж!
Оком незрячим.
Мне только виден: в квартале ночном
Очерком зыбким
Ходишь, гуляешь со мной перед сном
С полуулыбкой.
И вечерами, присев на диван,
Руку подымешь,
В куртке, которую ты надевал
Здесь, в этом дыме
От сигарет, точно так же молчком,
Тот же, что прежде,
С полуусмешкой, с полукивком,
В той же одежде.
Только не бред — здоровым-здорова,
Только не призрак,
Просто подъемлет из почвы трава
Образ и признак,
Просто, беззвучен, бесплотен для рук,
В куртке потертой,
Лучше двух новых друзей старый друг,
Даже и мертвый!
«Сны на пятницу, среду...»
Сны на пятницу, среду,
В окнах сумрак дрожит.
А по следу, по следу
Собачонка бежит.
Мокрой мордою рыскать
И ушами прядать
От старанья, от сыска
Голодать, холодать...
Отражается, мокнет,
И, язык закусив,
Тихо пялится в окна,
Бороденку скосив.
Вырастает, жиреет
И ложится, — но там
Только воздухом веет
По следам, по следам.
Отголосками лета
Зелень в парках лежит,
И по белому свету
Собачонка бежит.
«У меня защитник — хватит...»
У меня защитник — хватит
Одного, куда ж еще?
Оловянный мой солдатик
С ружьецом через плечо.
Он стоит, прямой и строгий,
На рассохшемся бюро,
Перед ним ложатся строки
Под скрипящее перо.
Что уж я слезами моюсь?
В груде кубиков-руин
Он стоит, прямой как совесть,
Без соратников — один!
Армия его разбита:
Кто под шкафом, кто в туфле,
Всё отдельно — конь, копыта
И полвсадника в седле.
В лунном свете, в сонном мире
Он стоит, как на часах,
Во взъерошенной квартире,
Во дремучих во лесах...
Разломать и переплавить
Всё — до капли, до черты,
А иначе не исправить
Дерзкой этой прямоты!
Мой защитник, мой любимый,
Посмотрю — и удивлюсь,
И сама неисправимой —
Очень стойкой становлюсь...
Вино
До уксуса перебродило
До синевы, до черноты,
Со вкусом мяты, чернобыла,
Отчаянья и пустоты.
И не вином — а точно кровью
До горла налита бутыль,
И звезд ночных глаза воловьи
Глядятся в темень, в мяту, в пыль.
Так льется — водопадов гулы
На рюмки маленькое дно.
Который год мне сводит скулы
Мое прекрасное вино!
«С какого дерева опали...»
С какого дерева опали
Бумаги белые листы?
Познанье — дерево вначале,
Под осень — голые кресты.
Идешь, и звездные песчинки
Глаза слезят, и знаешь ты
В каких корнях какой личинки
Какие спрятаны следы.
Обжиты Китеж и Радонеж,
Известны запахи дорог,
И даже линии ладоней
Любимых — вдоль и поперек.
Газетное и просто поле
Заучены. Но в горле ком,
Как в детстве, — радостною болью
По иглам сосен босиком.
Но в руки не дается, дразнит,