583. Командиром полка был назначен майор Я. Абадиев (30 апреля 1942 г. его сменил капитан М.А. Висаитов, уже после войны удостоенный звания Героя Советского Союза). Начальником штаба был капитан Алханов, а позднее – капитан Емельянов. Комиссаром полка был назначен политрук Имадаев.
Отдельный кавалерийский дивизион формировался во вторую очередь, и качество его состава было ниже: на 597 человек (чеченцев – 469, ингушей – 78, русских – 11, прочих – 39) имелось лишь 80 членов ВКП(б). Конским составом дивизион обеспечен не был584.
Оставшийся личный состав дивизии (около 1,5 тыс. чел.) был уволен в запас с формулировкой «до особого распоряжения» и отпущен по домам. Отмечалось, что в период расформирования 114-й кавалерийской дивизии значительно возросло дезертирство585.
Учитывая печальную историю 114-й кавдивизии, командование округа постаралось скорее вывести 255-й кавалерийский полк с территории Чечено-Ингушетии:
2 апреля закончилась организация и укомплектование полка, а уже 6 апреля он прибыл в Краснодар, где был включен в состав формировавшегося на Кубани 17-го Кубанского казачьего кавалерийского корпуса. 2 мая полк принял присягу, а 5 мая получил оружие. 17 июня полк был принят в состав действующей армии. Все это время шла напряженная боевая работа. Полк дважды посещал командующий войсками Северо-Кавказского фронта Маршал Советского Союза С.М. Буденный586.
В заключение главы о процессе формирования горских частей нельзя не вернуться к вопросу о дезертирстве прежде всего из чечено-ингушских частей. Это, без сомнения, одна из наиболее болезненных и острых проблем истории участия чеченцев и ингушей в Великой Отечественной войне, предмет нескончаемых споров и спекуляций не только в исторической литературе, но в большей степени – в публицистике, журналистике и на политической трибуне.
Являясь одним из наиболее существенных критериев оценки дисциплинарной практики и моральной устойчивости воинского коллектива, статистика дезертирства лежала в основе решений военно-политического руководства страны о целесообразности сохранения того или иного соединения как боевой единицы Красной армии. Какой уровень дезертирства считался критическим, неизвестно. Скорее всего, такого норматива не существовало. В той или иной мере в тяжелом 1942 г. это воинское преступление было распространено во всех частях Красной армии, особенно если место формирования и дислокации совпадало с районом укомплектования людскими ресурсами. Находясь поблизости от родных домов, в привычной культурно-бытовой среде, морально неустойчивые бойцы имели значительно больше соблазнов покинуть свою часть и рассчитывали скрыться от преследования, опираясь на помощь родных и знакомых. Дезертирство, как правило, росло, когда войска подолгу оставались в тылу, вне боевой работы, когда испытывали затруднения в материальном снабжении. К примеру, во всех соединениях 58-й армии, в конце лета и осенью 1942 г. прикрывавшей махачкалинское направление и находившейся во втором эшелоне войск Северной группы Закавказского фронта на территории ДАССР, факты дезертирства были достаточно распространенными. Так, только за один месяц, с 18 августа по 20 сентября 1942 г., из 337-й стрелковой дивизии дезертировало 107 чел., из 328-й – 16 чел., из 317-й – 24 чел., из 3-й стрелковой бригады – 45 чел.587 К известному по состоянию на 31 августа 1942 г. списочному составу этих соединений588 удельный вес дезертирств составил соответственно: 1,0 %, 0,24 %, 0,59 % и 1,0 %. В документе масштабы дезертирства охарактеризованы как «большие»589.
В 114-й кавалерийской дивизии, если за точку отсчета принять списочный состав по состоянию на март 1942 г. – 3961 чел., ежемесячная убыль в связи с дезертирством составляла в декабре 1941 г. 0,66 %, в январе 1942 г. – 6,24 %, в феврале – 5,07 %, в марте – 6,77 %, что существенно больше аналогичных показателей в упомянутых выше стрелковых соединениях.
Все перечисленные выше соединения 58-й армии были смешанного национального состава с преобладанием славян и национальностей Закавказья. На территории Дагестана доукомплектовывались 328-я и 317-я стрелковые дивизии, но численность дагестанцев в них была незначительна. Дезертирство и иные воинские преступления здесь не оценивались с точки зрения национальности личного состава. Нетрудно представить, что в случае с национальными формированиями факты дезертирства (в совокупности с прочими дисциплинарными показателями) почти неизбежно экстраполировались на весь народ, представителями которого они комплектовались, прочно связывались с этничностью дезертиров. Особенно опасным, в том числе и с политической точки зрения, считалось групповое дезертирство и дезертирство с оружием в руках, понимавшееся как проявление осознанного и организованного сопротивления советской власти. Мотивами дезертиров часто были не только малодушие и недоверие советской власти, но и тяжелое бытовое положение бойцов, бескормица, грубость и бездушие командиров, однако они отходили далеко на задний план. Дезертирство квалифицировалось как преступление против государства, а групповое дезертирство представителей одной национальности – как проявление нелояльности государству целой этнической группы.
В аналогичном чечено-ингушской кавалерийской дивизии положении несколько позже оказались армянские и азербайджанские национальные стрелковые дивизии, которыми была укомплектована 44-я армия Северной группы войск Закавказского фронта. Осенью 1942 г. в напряженных боевых и бытовых условиях значительно выросло дезертирство, а на линии соприкосновения с противником – и добровольная сдача в плен. Так, 223-я Азербайджанская стрелковая дивизия, еще во время длительного марша на фронт, продолжавшегося с 19 по 31 августа, потеряла 163 чел., многие из которых дезертировали группами и с оружием590. Военные советы 44-й армии и Северной группы войск неоднократно высказывали свое возмущение поведением бойцов армянской и азербайджанской национальностей, а командующий группой генерал-лейтенант И.И. Масленников, пользуясь своей особой близостью к наркому внутренних дел Л.П. Берии (одновременно с армейской должностью он занимал должность заместителя наркома внутренних дел по войскам), дважды ходатайствовал перед руководством страны о переформировании дивизий как небоеспособных и неустойчивых в стрелковые бригады, что означало сокращение («чистку») численности их личного состава более чем вдвое. Нельзя не сказать и о том, что грузинских дивизий, воевавших в составе Северной группы, критика не затронула, хотя их боевые качества также были невысокими. В этом усматривается несомненная политизированность подхода к национальным формированиям: очевидно, генерал Масленников не желал затронуть национальные чувства И.В. Сталина и Л.П. Берии (последний фактически курировал оборону Кавказа, дважды выезжал на фронт в качестве представителя Государственного Комитета Обороны)591.
Отметим также, что типологически (но не терминологически) дезертирство из организованных воинских частей отличалось от хаотичного движения неорганизованных масс войск, отступавших с линии фронта. Летом 1942 г. огромная людская волна, состоявшая из «большого количества одиночек и групп красноармейцев и начсостава» из разбитых Южного и Северо-Кавказского фронтов, двигалась по дорогам Северного Кавказа, «неизвестно куда и зачем», сея панику среди населения и создавая заторы на трассах и вокзалах592. Таких лиц, также именовавшихся дезертирами, после проверки в специальных фильтрационных лагерях НКВД направляли на доукомплектование обычных частей; уличенных в «нарушении дисциплины, проявлении трусости, неустойчивости» – в штрафные роты и батальоны593. Политические претензии к этой категории дезертиров предъявлялись редко.
3Участие горских частей в обороне Кавказа
Фронтовая судьба северокавказских национальных формирований оказалась драматичной и очень короткой. В самом начале битвы за Кавказ летом 1942 г. они использовались в борьбе с плацдармами войск вермахта на левом берегу Дона. Как и многие другие части Северо-Кавказского фронта, 225-й кавалерийский полк и 115-я кавалерийская дивизия были буквально сметены танковыми армадами врага.
Северо-Кавказский фронт, к началу битвы за Кавказ (25 июля 1942 г.) представлявший собой, по существу, остатки разбитого в конце мая 1942 г. Крымского фронта, в который вливались другие отступавшие части, располагал очень незначительным количеством свежих частей и соединений. Горские кавалерийские части оказались в их числе, и на них возлагались большие надежды.
Согласно первоначальному плану организации обороны ростовско-кавказского направления Северо-Кавказского фронта от 2 июня 1942 г., 115-я кавалерийская дивизия наряду со 110-й Калмыцкой кавалерийской дивизией входили в состав Отдельного кавалерийского корпуса (сформирован 25 мая 1942 г.). На 115-ю дивизию возлагалась задача «занять и оборонять р. Дон на участке Манычская, Ольгинская, не допустить противника форсировать р. Дон»594. В полосу обороны дивизии вошло не менее десяти крупных населенных пунктов, которые должны были быть оборудованы как опорные пункты595.
В первых числах июня командир Отдельного кавкорпуса генерал-майор Б.А. Погребов ознакомился с состоянием частей дивизии, найдя его в целом удовлетворительным. Дивизия прибыла на фронт фактически не укомплектованной стрелковым вооружением и артиллерией, однако в течение двух недель к концу июня получила необходимое количество винтовок, автоматов и пулеметов. В то же время оставался большой некомплект артиллерии, стрелковых и артиллерийских боеприпасов; дивизия почти не имела автомобильного транспорта, инженерного имущества и средств связи596. В подразделениях велись интенсивные занятия, а поверки боевой готовности показали в целом удовлетворительный уровень тактической, конно-строевой и пеше-строевой подготовки. Оценки по огневой подготовке были отличными и хорошими