— Что это?
— Клочок бумаги, — ответил Таха, — заполненный протестами против заключения в тюрьму курдских студентов. Требующий их освобождения. Возражающий, обличающий, настаивающий и так далее и тому подобное.
— А кому адресовано?
— Самому шаху.
— Я передам лично, — сказал Размара, пряча бумагу в карман мундира.
— Знаю точно, как передадите и на что употребите, — сказал Таха.
— Так. Что-нибудь еще?
— Больше ничего. Эта бумага — идея моего отца. Сам же я намеревался увезти вас в наши горы и держать там, пока не выпустят студентов. А если не выпустят — срубить вам голову.
— Это было бы неумно, — сказал Размара.
— Мы прибегнем к этому средству, возможно, через месяц. Или через полгода. Упадем как снег на голову.
— Падайте, милости просим, — сказал Размара. Затем повернулся к Затко, слушавшему с тем острым удовольствием, какое курдам доставляют подобные сшибки. — Зачем ты застрелил двух турецких солдат? Какой в этом был смысл, Затко? Или это он их убил? — презрительно кивнул Размара на Таху, который, отойдя к двери, подсел к четверым «шоферам».
— Да ты о чем? — будто не понял Затко.
— Я по радио услышал полчаса назад в машине. Что тебя толкнуло на такую глупость? Ты ведь знал, что последуют ответные меры.
— Какие? — спросил Мак-Грегор.
— Сегодня утром турки повесили четырех курдов в ближайшей к происшествию деревне. Один был почтенный учитель, другой — отец восьмерых детей. Кто были остальные — не знаю.
Мак-Грегор словно издалека услышал гневный голос Затко:
— О аллах… неужели совсем не осталось на земле правды? — Затко по-курдски бешено заскрежетал зубами. — Но я знаю и клянусь, что наши курды умерли героями! — воскликнул он. В глазах у него стояли слезы.
— Не сомневаюсь, — сухо сказал Размара. — Но впредь прошу не совершать подобных глупостей. Мы не потерпим этого ни на нашей, ни на той стороне границы.
— Не потерпите? — вскинулся Затко. — Два миллиона курдов живут в Турции хуже собак. Ежегодно их расстреливают и вешают…
— Не следует убивать турецких солдат на турецкой границе, — невозмутимо повторил Размара. — Это себя не оправдывает.
Отставив тарелку, он встал.
— Ты куда же? — спросил Затко.
Все это время Таха и Размара следили друг за другом понимающими и враждебными взглядами.
— Уезжаю, — сказал Размара. — И тебе советую. Пребывание здесь становится опасным.
— Но я не поел еще, — сказал Затко.
Размара высыпал в карман оставшиеся фисташки.
— Уезжай отсюда, Затко, — сказал он. — И прихвати своего сына-тупамароса. Я не хочу, чтобы с вами приключилась беда в моем округе.
— Какая такая беда? — удивился Затко. — Прошу тебя, садись.
— Дехдар пошел к моей машине сказать шоферу, чтобы радировал о тебе жандармам на старую заставу.
— Никуда дехдар не пошел, — заверил Затко. — Дехдар сидит во дворе на скамейке, и по бокам у дехдара двое моих караульных сидят. Так что прошу тебя, не торопись.
Размара постоял, подумал, усмехнулся безбоязненной усмешкой.
— Вот что, — сказал Размара. — Ты отпусти его, и мы с ним продолжим обычный объезд и забудем о встрече.
— Согласен, — любезно сказал Затко, и Размара, поклонившись Мак-Грегорам, вышел, грызя фисташки. Мак-Грегор тоже хотел встать, но Затко положил ему руку на плечо. — Эти убитые курды — наша трагедия, наша печаль, не твоя, — сказал он. — Вина тут на мне.
— На ком бы ни лежала вина, — сказал Мак-Грегор, — но кровь пролита.
Затко вышел вслед за Размарой.
— Уйдем отсюда, ради бога, — сказала Кэти. — Я не могу больше.
— Пойдем. Нас ничто здесь не держит, — сказал Мак-Грегор.
Но Кэтрин указала на связанных кур.
— А с ними как же быть? — спросила она.
Он поглядел на этих горестных заморышей.
— Пустить их, пожалуй, на волю, — сказал он.
— Не сумасбродствуй, — сказала Кэти. — Их тут же кто-нибудь поймает.
— Что ж поделать? — сказал он. — Все-таки мы их выпустим.
Вынув из кармана нож, он перерезал путы. Вынес кур на улицу, подбросил в воздух. Они тяжело приземлились и побрели пошатываясь, точно прилипая лапами к грязи. Но тут их увидела облезлая собака, залаяла, погналась, и тощие, жилистые птицы с кудахтаньем и криком кинулись под гору.
Затко и Размара стояли на пороге, а вокруг — еще с десяток курдов и персов, и все они со смехом глядели на это зрелище; и Мак-Грегор ощутил, как по коже дернуло ознобом, как сжалось сердце от давней боли, к которой он, кажется, один тут еще не притерпелся.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Затко вернулся в свое тысячегорье, а Таха остался с Мак-Грегорами, чтобы на стареньком «пежо» доставить их в Мехабад, где ждал ливанец Аббекр. Но, проводив отца, Таха сказал, что прежде им надо заехать в горную деревушку в тридцати километрах отсюда.
— Зачем?
— Это вам будет полезно, дядя Айвр.
— У меня нет времени.
— Времени уйдет на это мало, — спокойно сказал Таха. — Там увидите кой-кого из моих парней, — пояснил он. — Они не верят в объединенный фронт с феодалами вроде ильхана, или с дельцами вроде Аббекра, или с честными судьями вроде кази.
— Или с твоим отцом? — кольнул Мак-Грегор.
— Что ж нам отец? — ответил Таха. — У отца свои идеи, у нас свои. Я сюда ехал с ним, по сути, только для того, чтобы встретиться с вами.
— Вот как…
— Я насчет тех денег, дядя Айвр, — прибавил Таха по-английски.
— Каких денег?
— Мы же не дети, — сказал Таха, ведя Мак-Грегоров на взгорок, к машине. — Любому тут уже известно про те наши деньги и про оружие. И что вы едете на розыски в Европу.
— Тебя это совершенно не касается, — сказал Мак-Грегор. — Так что нечего и заговаривать.
Они стояли у машины, дожидаясь Кэти, отлучившейся по делу, столь неприятному ей среди нагорной чистоты. Вернувшись и прислушавшись, Кэти сказала, что здесь не место возобновлять старые политические препирательства.
— Но как же так, тетя Кэтрин, — не унимался Таха. — Эти деньги должны пойти на революцию, а не ильхану достаться.
— Они вовсе не достанутся ильхану, — возмущенно возразил Мак-Грегор.
— Кончится тем, что достанутся, — стоял на своем Таха. — Так или иначе, а старик в конце концов заполучит деньги и оружие, и ни кази, ни мой отец не смогут этому помешать.
И снова у них пошел спор о том, за что бороться прежде — за освобождение курдов или же за социальную революцию, — покуда Кэти не вмешалась, потеряв терпение.
— Здесь вы этот спор не разрешите, — сказала она. — И в любом случае Таха прав, — повернулась она к мужу. — Найдешь ты или не найдешь эти деньги в Европе, все равно настоящей пользы не будет.
— Это почему же?
— Потому что повторится вечная история. Если удастся когда-нибудь достичь чего-то, то не благодаря помощи от тебя — иностранца. И не благодаря коварным старикам, плетущим у себя там в горах интриги. Если кто и добьется успеха, то, вероятнее всего, Таха — и без твоей помощи.
— Таха хочет революции, а ведь они еще и в нацию не оформились, — напомнил Мак-Грегор. — Разве это резонно?
— Речь не о том, — возразила Кэти, садясь в машину.
Больше часа поднимались они в горы по труднопроезжей, слякотной тропе, прежде чем увидели стада черных коз — первый признак близости горного убогого жилья. Въехали в деревушку, сейчас почему-то пустую. И сразу же из-за мокрых от дождя скал, из каменных лачуг к ним вышли бойцы Тахи с видом людей, наконец-то дождавшихся.
— Почему задержка? — раздались вопросы. — Что случилось?
Бойцов было шестеро, и на каждом была та же грязно-зеленая партизанская форма, что и на Тахе, и каждый был обут в солдатские ботинки. Таха познакомил их с Мак-Грегорами, хорошо известными здесь в горах, и сообщил о том, что передал петицию Размаре.
— При содействии папаши Затко, — насмешливо заметил один из юнцов.
— Хватит вам о Размаре и прочей чепухе, — вмешался парень в потертых вязаных перчатках. — Ты вот скажи, какое заметил движение на черной дороге?
— Там полно персидских военных грузовиков, — сказал Таха.
— Тогда нам надо трогаться отсюда.
— Не будем торопиться.
— Учти, Таха, по такой слякоти выше на кряж нам не подняться.
— Можно тут еще побыть немного, — сказал Таха.
— Нет, нельзя, — возразил парень. — Того и гляди, снизу армия налетит саранчой на деревню. Их непременно жди после объездов Размары.
— Как считаешь, доктор? — обратился один из студентов к Мак-Грегору. — Считаешь, надо уходить нам?
— Я совершенно не в курсе ваших дел, — ответил Мак-Грегор.
Это смутило юнца; Мак-Грегор обвел взглядом всех их, стоявших в проулочной грязи. Один был бородат, другой толст, горяч и добродушен, у третьего был прилежно студенческий вид и батарея шариковых стержней торчала из кармана рубашки, а за поясом — блокнот; четвертый был чахл и потому малонадежен, пятый не сводил с Кэти юных чувственных курдских глазищ, а шестой держал в руке автоматический карабин, как держат неразлучный чемоданчик. Таха явно был взрослее всех и имел уверенный вид старейшины.
— Что вы, собственно, делаете тут вооруженные? — спросил Мак-Грегор.
— Деревушка здесь пастушья, — ответил Таха. — Вся она, до последнего жителя, в кабале у курдского феодала — Кассима из рода Бени-Джаф. В соседней деревне живет его приказчик и приходует тут каждую овцу, козу, баранью шкуру, каждый клок шерсти. Пять лет назад Кассим убил на здешних летних пастбищах троих старейшин, попросивших прибавки зерна, продуктов и денег. А за два года до того из деревушки бесследно пропали две девушки, и похитили их все те же Бени-Джафы. В прошлом году четыре пастуха были убиты за то, что сдали не всю настриженную шерсть. Чуть худой год, дети и мрут с голода — то есть от болезней, вызванных недоеданием, холодом, нечистотой. Сахар и рис в деревне редкость, школы и книги — вовсе невидаль. Врачи и назначенные в управу курды здесь не бывают. Так что нас слушают охотно, — закончил Таха, — и, когда придет час революции, они будут знать, против кого им драться.