— Допустим, Сеси здесь и в самом деле место. И маме. Но не мне и не тебе, — возразил Эндрью, шагая рядом с отцом.
— Все, что ты говоришь, настолько полно противоречий, что почти лишено убедительности, — сказал Мак-Грегор.
— А бывают ли мои, твои или чьи-либо действия свободны от противоречий? — ответил сын спокойно, рассудительно, неоспоримо. — Приведи мне хоть один пример.
— Пусть так, — сказал Мак-Грегор. — Но это в данном случае не довод.
Они уже подошли к дому и с минуту глядели на обезображенные кислотой ворота.
— Я подумаю над тем, что ты сказал мне, — невесело проговорил Мак-Грегор. — А сейчас мне самому необходимо съездить в Иран, и ты не предпринимай ничего до моего возвращения оттуда. Хоть это обещай мне.
Эндрью помолчал.
— Ладно, — сказал он.
— И не говори маме ни о своем решении, ни о моей поездке в Иран. Я сам все объясню ей.
— Не беспокойся. Я понимаю, — сказал Эндрью, от природы склонный помочь всякому в беде — будь то случайный встречный на вокзале или подбитый голубь, трепыхающийся в уличной канаве.
Наверху Кэти, сидя в постели, занята была писаньем письма, хотя время близилось уже к трем часам ночи. В свете настольной лампы пышная французская мебель ложилась округлыми грузными тенями на стены, лица, портьеры. Вид у Кэти был устало-напряженный, точно она решила и сейчас не делать себе скидки на изнурительность дня.
— Почему ты так поздно? — спросила Кэти.
— Ездил с Жизи в Пор-Рояль, а от Жизи мы с Эндрью шли пешком.
— Я ведь отправила за тобой машину Мозеля.
— Я предпочел пешком, — ответил Мак-Грегор, поняв, что Эндрью сам догадался отослать машину.
Она глядела, как он молча раздевается.
— Ты и не спросишь, почему я летала с Ги Мозелем в Канн.
— Если пожелаешь сказать, то и так скажешь. Притом время вопросов уже, кажется, миновало.
— Выходит, боишься спросить?
— Выходит, — сказал он, понимая, что Кэти намеренно выбрала момент, когда он, смешной в своих подштанниках, носках, туфлях, стоит и не может снять с себя французскую рубашку.
— Дай расстегну, — сказала Кэти.
— Я сам, — сказал он, продолжая безуспешную, как всегда, возню с запонками.
— Так вот, — спокойно вела Кэти речь дальше, — придется тебе все-таки спросить, а иначе не скажу, зачем летала в Канн. А тебе знать полезно, поскольку дело касается и тебя.
«Снять, пожалуй, носки и кальсоны, а потом уж кончить с запонками», — решил он. Она безжалостно глядела.
— О чем же спрашивать? Что ты в Канн летала — знаю. Что с Ги Мозелем — знаю. Что еще положено мне знать?
— А ты спроси.
Мак-Грегор молчал.
— Как всегда, боишься, — сказала она презрительно. Сложила написанное письмо, аккуратно вложила в конверт, лизнула клейкий краешек — словно запечатывание было главным делом, а разговор велся так, между прочим. — Ах, да бога же ради, дай расстегну.
Он протянул руки, она выстегнула запонки из манжет.
— Не имею ни малейшего понятия, зачем ты ездила в Канн. Вот весь мой комментарий, — сказал он.
Кэти порылась в бумагах, накиданных на кровати, отыскала нужную, бросила Мак-Грегору. Это был рекламный проспект и при нем цветной снимок небольшой провансальской виллы с оливковыми деревьями по бокам, со сводчатой дверью и красными стенами; широкий дворик был вымощен плиткой.
— Решила купить этот дом, — сказала Кэти.
Мак-Грегор скользнул глазами по описанию.
— Где это? — спросил он.
— За Мандельё, неподалеку от усадьбы Ги. Близ Пегомаса. Я побывала там сегодня.
В описании дом именовался старым mas[36], снабженным современными удобствами, центральным отоплением. Участок в четыре гектара, речка, оливы, сосны...
— А зачем это? Собираешься жить во Франции?
— Буду убегать сюда от английского климата, когда уж слишком будет невтерпеж.
Он вернул ей описание и фотографию.
— Ну как? — спросила она.
— Весьма недурно, мысль удачная.
— Знаю, что тебе все это глубоко противно, тем более что участок расположен невдалеке от мозелевского, и не нужно мне твоих учтивых поддакиваний. Если тебе не нравится, можешь не бывать там. Я для себя покупаю.
— Мне нравится. Выглядит весьма мило.
— Но речь ведь не о том. Почему ты во всех спорах ускользаешь от меня вот так?..
Мак-Грегор пошел в ванную чистить зубы. Вернувшись в спальню, увидел, что все бумаги и письма уже сброшены на пол.
— Собственно говоря, нам полезно будет иногда побыть не вместе. Тебе Ривьера отвратительна. Но я ее люблю и, возможно, стану поспокойней, если смогу уединяться там.
— Я не возражаю, — сказал он. — Тебе нравится — о чем разговор? Покупай.
— В прошлом мы слишком редко разлучались. Провести время от времени неделю-другую врозь нам не повредит.
— Да, пожалуй.
— Ты все же хочешь отмолчаться. Ускользнуть, как обычно.
— Ты так или иначе сделаешь по-своему, зачем же нам ссориться, Кэти? Делай по-своему. Покупай.
— Этот патологический страх ссоры перерастает у тебя уже в манию. Ведь все равно мы ссоримся, так не лучше ли высказать то, что ты чувствуешь и думаешь, чтобы и я знала.
— Ссорься со врагом своим, а не с любимой, — произнес он по-персидски.
— Никогда больше не говори со мною по-персидски. Никогда!
Они сидели в постели бок о бок. Рука ее плашмя лежала на голубом одеяле, и Мак-Грегор заметил, что концы пальцев дрожат.
— Если бы ты хоть какую-то малость дал мне взамен, хоть чем-то обнадежил, я отказалась бы от покупки.
Он понял, что не сможет сейчас сказать ей о своей поездке.
— Тема ведь не нова. Камень преткновения между нами — дело, за которое я взялся и которое заканчиваю. К чему же споры? Просто дай мне его кончить.
— Да разве кончишь ты когда-нибудь? Ну каким образом, скажи?
Он молчал.
Кэти тяжело откинулась на подушку, выключила лампу на ночном столике.
— Если я куплю этот дом, — сказала она в темноту, — то что-то между нами оборвется. Кажется, понятно говорю?
— Да, — сказал Мак-Грегор.
Глава тридцать пятая
Утром проводили в дорогу Сеси — Сеси в гневных слезах. Даже тетя Джосс вышла из своего убежища, обутая в сабо, и постояла в дверях, помахала рукой, точно Сеси отправлялась на веселую прогулку с друзьями. Сеси уехала в своем «ситроене», провожавшие вернулись в дом. И тогда Мак-Грегор вышел за ворота и направился через Сену на Елисейские поля, в агентство Британской авиакомпании — узнать, летают ли самолеты в Тегеран.
Клерк авиакомпании сказал ему, что английские лайнеры летают на Тегеран из Брюсселя; до Брюсселя же ходят автобусы.
— Заказать билет можете, но полет не гарантируем. Если не сможете использовать билет, стоимость вам, вероятно, полностью вернут.
— Понятно.
На стене, над головой у клерка, рекламный плакат изображал индонезийскую куклу-марионетку, надпись поперек изображения гласила, что Британская авиационная компания доставит вас и туда, и оттуда. Плакат бил на логику и лаконизм..
— Итак, бронировать вам место? — спросил клерк.
— Да.
— На какое число?
— Если можно, на пятницу.
— До пятницы у нас с вами три дня...
За три дня Кэти, быть может, поймет правильность его действий. И уж за три дня представится удобный случай сказать ей о поездке.
— На пятницу место, думаю, будет, — сказал клерк и задал обычные вопросы: гражданство, фамилия, имя, адрес. — Есть ли иранская виза?
— Есть, — ответил Мак-Грегор. Назвал себя. Адреса в данный момент не имеет, укажет его завтра, когда зайдет за билетом.
— Если завтра, то с утра приходите, — сказал клерк. — На полдень здесь назначена большая манифестация, все улицы будут забиты. Сегодня — коммунисты на площади Бастилии, а завтра будут манифестировать голлисты здесь, на Елисейских полях. И на этот раз решится, кто в нашем хозяйстве босс.
Мак-Грегор поблагодарил и ушел. Вернувшись домой, он услышал голос Кэти, оповещавший из кухни тетю Джосс:
— Сейчас я сама займусь ленчем.
Мак-Грегор торопливо предупредил в холле Эндрью:
— Я еще не говорил маме, что уезжаю в Иран, так что ты молчи пока.
— А ты скажи ей не откладывая.
— Нельзя, — покачал головой Мак-Грегор. — Она сейчас и без того расстроена.
— Тебя хочет видеть Таха, — сказал Эндрью. — Он сегодня днем будет участвовать в манифестации, которую проводят ВКТ с профсоюзами. У него к тебе дело. Я знаю, где Таху искать, пойдем вместе.
— Хорошо, — сказал поспешно Мак-Грегор, видя, что из кухни выходит Кэти.
Кэти словно чутьем угадала, о чем у них разговор.
— Ты на сегодняшнюю демонстрацию не пойдешь, — сказала она сыну.
— Но ведь сегодня и завтра — решающая конфронтация. Все прежние не в счет.
— Ги предостерегал меня вчера: ты якшаешься с Тахой, с курдами, с иранцами. Если тебя поймают, как поймали Сеси, то, как и ее, выдворят из Франции. И я теперь пальцем о палец не ударю. Понесешь наказание полностью.
Эндрью наклонился, поцеловал мать.
— Не тревожься, мама. Я не так красив, как Сеси, и не привлекаю такого внимания.
— Я с ним пойду, — сказал Мак-Грегор.
Кэти поглядела на мужа с подозрением и за ленчем подчеркнуто молчала.
По дороге на площадь Бастилии Эндрью читал вслух газету. Сегодня, говорилось там, один из решающих для Франции дней. Даже Кон-Бендит тайно переправлен опять во Францию. «Но все студенты, включая кон-бендитовское «Движение 22 марта», бойкотируют сегодняшнюю манифестацию ВКТ, — читал Эндрью, — поскольку профсоюзы отвергают лозунги студентов».
— Нет, студенты бойкотировать не станут, — сказал Мак-Грегор. — Профсоюзы им больше нужны, чем они профсоюзам.
— «Передают, — продолжал читать Эндрью, — что де Голль покинул вчера Париж в 11.30 утра, а в Коломбе у себя появился лишь в 5.30 вечера. Никто не знает, где он провел день. Армия уже взяла Париж в кольцо и ждет».