— Не надо. Я Кюлин. Со мной здесь и другие ветераны Гренландии.
— Гренландия далеко. Но я рада, что вижу тебя.
Она погладила Кюлина но плечу; его это привело в ужас:
— Венаска, я хотел рассказать тебе кое-что, с Гренландией не связанное. В окрестностях Монтобана нам повстречалась одна рыжеволосая женщина, странное создание: Тика Он. Так вот, я ее убил.
Венаска еще держала руку на его плече, но теперь отдернула ее, опустила голову:
— Ох!
Она смотрела на черную землю; стояла тихо, с безвольно повисшими руками; тусклым голосом окликнула кого-то. Две сидевшие неподалеку женщины поднялись и подскочили к ней. Венаска тихо пожаловалась:
— Этого человека зовут Кюлин. Он убил Тика Он. Он повстречал ее около Монтобана.
Женщины растерянно и с угрозой взглянули на него. Венаска не поднимала головы.
Кюлин:
— С этими мне говорить не о чем. Я, Венаска, хочу остаться вдвоем с тобой.
Венаска не шелохнулась:
— Не могу. Ты убьешь меня.
— Я не убийца.
— Убийца. Я это чувствую. — Она взяла под руку одну из женщин. — Пойдем ко мне на двор. Посидим.
Дома она оставила открытыми двери и окна. Села в углу комнаты. Они помолчали.
— Чего ты от меня хочешь, Кюлин? Тебя зовут Кюлин. Я нарекаю тебя Ходжет Сала. Крутой Обрыв.
— Я должен узнать тебя поближе.
— Зачем?
— Мы, Венаска, поплыли в Гренландию, потому что нас послали туда. Градшафты, которые теперь гибнут, — они нас послали. Мы побывали сперва в Исландии, на острове вулканов, потом — в Гренландии. Я помогал осуществить план сенаторов. Это первое. Второе: на нас там навалилось нечто ужасное, что потрясло меня и других, выживших. Это, значит, второе. И мы, в том числе и я, вцепились в свой опыт зубами. Правда, Венаска. Я ведь хотел того, что на меня обрушилось. Хотел выдержать испытание. Точнее объяснить не сумею. И поскольку я своего добился, пришлось устранить Тика Он. Другого выхода не было. Я не искал ее, она сама пришла.
— Ходжет Сала, я слышу только интонацию твоих слов. Чего ты от меня хочешь?
Длиннобородый холодно взглянул на нее:
— Ты не пришла. Тебя разыскал я. Подойди поближе, чтобы я ощутил твое присутствие.
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Да.
В нем думалось: «Это все туман. Я преклонился перед ней. Если я должен погибнуть, так тому и быть. Значит, я ни на что не годен. Дело не в отдельном человеке».
Она в своем углу поднялась:
— Повернись ко мне спиной. Не смотри на меня.
Он ждал; и опять подумал: «Дело не во мне». Прошло несколько секунд. Внезапно он почувствовал слабость: это испытание; я решился на пробу; я либо обрету защиту, либо нет. Он повернулся к ней спиной. Но Венаска из своего угла не вышла. Ее мягкий голос:
— Ты хорошо сделал, что дал мне возможность на тебя посмотреть. Я была к тебе несправедлива. Я уже иду.
И она сзади скользнула к нему, потянула к окну, улыбнулась девушке, показавшейся на пороге:
— Подожди снаружи.
Остановившись посреди маленького помещения, прижалась лицом к потертой кожаной куртке, обхватила руками его голову.
— Прежде, Ходжет Сала, я только слышала, как ты говоришь. Теперь я сама путешествую по Гренландии. Да. Ничего плохого мне там не встретилось. Крутой Обрыв не причинит мне вреда. Прислушайся! Там снаружи наши птицы. Птицы! Ничто не причинит мне вреда!
Она с улыбкой отделилась от него; жужжа что-то себе под нос, взяла его руки в свои:
— Я все-таки боюсь тебя, Ходжет Сала. Но ты мне ничего плохого не сделаешь. В тебе прорезался для меня какой-то росток. Не дай ему погибнуть.
— Почему ты уже уходишь?
— Попрошу принести молока.
Она отпила из стакана, протянула стакан ему:
— Доставь мне удовольствие. Чтобы я больше не боялась.
«Может быть, — подумалось в нем, — мне не следовало убивать Тика Он. Я бы и так с ней справился». Он выпил из стакана Венаски.
— А теперь ты уйдешь, Ходжет Сала?
— Я думал остаться у тебя дня на два. Я готовился к худшему, Венаска.
— А теперь?
— Теперь я уйду.
— И никогда больше не вернешься?
Он усмехнулся:
— Ты все еще боишься меня, Венаска. Молоко было вкусным, и я выпил из твоего стакана. Я скажу друзьям…
— Что?
— Еще не знаю. Что ты нарекла меня Крутым Обрывом, Ходжет Сала. И…
Тут он снова присел на стул, достал из ножен кинжал, закрыл глаза. Она долго смотрела на него. Он открыл глаза:
— У тебя мне было хорошо. Двух дней не понадобилось. Я пришел сюда — признаюсь, Венаска — с решимостью быть к тебе беспощадным. Тика Он — о ней и говорить не стоит — должна была умереть. Я боялся тебя; боялся: ты сделаешь напрасным все то, что с нами… случилось в Гренландии.
— А теперь? Что теперь? Разве я не признала тебя, Ходжет Сала? Едва увидев тебя, я захотела дать тебе имя.
Она готова была перед ним преклониться.
— Поцелуй кинжал.
— Это тот самый, которым…
— Нет, я сделал это руками. Ты должна поцеловать кинжал.
Она обняла Кюлина, заплакала, прижавшись к его лицу.
Он глухо пробормотал:
— Не надо, Венаска. Поцелуй кинжал.
— Неужто я должна?
Он вздрогнул, отстранился от нее, сжал кулак, глаза его расширились:
— Целуй кинжал!
И протянул ей рукоять со знаком вулкана. Она наклонила голову с цветком смоковницы в волосах, поднесла кинжал к губам.
Он выдохнул, не шевельнувшись:
— Как ты осмелилась?
— Не уходи так, Кюлин. Что плохого я тебе сделала?
Он переступил порог, пошел через двор. Венаска за ним:
— Прости меня.
Только у подножья холма, на котором стоял ее дом, она догнала Кюлина. Он на нее не взглянул:
— Зачем ты идешь за мной? — Потом, спокойнее: — Нам нечего обсуждать, Венаска.
Она схватила его за руку:
— Дай мне кинжал.
И долго, пылко целовала рукоять:
— Пусть каждый поцелуй пойдет тебе на пользу, милый кинжал. Мои поцелуи высохнут; все же не забывай их.
Кюлин рассматривал кинжал.
— Милый кинжал, милый кинжал… — усмехнулся он и обнял Венаску. Они стояли под олеандром. — Не дрожи. Теперь я сам приму твои поцелуи. Я снова понял, как прекрасны люди. Ты, я уверен, — прекраснейшая из всех. Успокойся, Венаска.
Она вынула из волос веточку смоковницы, протянула ему. Дойдя до своего дома, вдруг разрыдалась: плакала долго на скамейке перед крыльцом, где ее задержали женщины. Кюлин же, сделав несколько неуверенных шагов, вернулся к олеандру, прижимая веточку к груди: «Благословенное место». Погладив веточку, он положил ее перед собой на землю, дотронулся до земли, повернулся и зашагал прочь.
К востоку от Тулузы, на горном плато Сидобр, при большом стечении исландских ветеранов бросились в огонь первые добровольцы.
Идатто по своей воле стал первой из пяти жертв. Этот нежный юноша давно уже расстался с Кюлином; им овладели демоны тоски. Внутренне отделиться от Кюлина он не мог; клеймо на собственной руке будто бросало на него требовательные взгляды. И когда на Сидобре заполыхал огонь, сладостный-таинственный-суровый, Идатто сразу понял, какой ему избрать путь.
Слухи об исландских моряках передавались из уст в уста. Вскоре суровые, обуздывающие страсти костры заполыхали повсюду. Крутой Обрыв, как теперь называли Кюлина, оставался со своими приверженцами на Сидобре. Исландские ветераны стояли там лагерем до тех пор, пока не почувствовали, что усмирили ополчившихся против них демонов здешней земли.
Почувствовав это, они начали по-настоящему осматриваться. Обычай разжигать чистые — отражающие зло — костры уже распространился к северу. Поселенцы теперь тоже собирались вокруг огня: уверенные в себе, жесткие, решительные чужаки, которые пришли с морского побережья и предъявили им свои требования, одержали над ними верх.
Исландские ветераны кочевали по всему южному краю. Когда Кюлин увидел, что костры переместились к северу, что поселенцы постепенно превращаются в единое целое, он покинул Сидобр.
Запряг в повозку свежих лошадей и, чтобы внутренне себя закалить, решил осмотреть руины опустившихся под землю градшафтов.
ИЗ ТЕХ ПОДЗЕМНЫХ ПАЛАТ, где жили Ментузи и Кураггара, появлялись все новые существа: гиганты пользовались услугами помощников, которые открывали им двери лабораторий. В образе куницы или серенькой юркой мышки выбегали они из дверей. Носились по улицам, постоянно подвергаясь смертельной опасности, потом возвращались, скреблись или пищали под дверью. А по прошествии скольких-то дней они уже летали над площадями подземного города как цапли (но только, в отличие от настоящих цапель, с большими, тяжело свисающими головами): раскидывали крылья, вытягивали шеи, поднимались вертикально вверх по шахтам. В лабораториях кто-то должен был опять превратить их в людей. И вот они уже стоят, отряхиваются, будто только что вышли из воды, ворчат, не находят себе места, готовятся к новой эскападе… С замутненным сознанием, раздражительные и склонные к насилию, выходили они из очередного превращения. Их помощники и помощницы относились к сословию человекосамцов и человекосамок, как и они сами. Но гиганты нападали на помощников, как только с помощью особых ванн, огня, электрических разрядов снова превращались в людей; часто под влиянием еще не исчезнувших звериных инстинктов убивали их, разрушали аппараты. Вновь-ставших-людьми обуздывать было трудно. Желание превращаться в животных у большинства гигантов Лондона и Брюсселя вскоре пропало — потому что некоторые из них были убиты и изрублены на куски, когда, после очередного возвращения, нападали на помощников или крушили ценные аппараты.
Затем гиганты Лондона увлеклись нападениями на людей, на человеческие скопления, все более крупные: они хотели продемонстрировать свою мощь. В их сознании — сознании разъяренного быка — брезжили картины ужасных разрушений, которые оставляли после себя издыхающие древние твари: жилища, где люди животные растения стулья двери разбухают и смешиваются в единое кипящее варево… Экспедиция в Исландию и Гренландию не была напрасной: в руках гигантов оказалась одна из первобытных сил, и они желали ею воспользоваться. За две недели Кураггара —