Угрюмый Санудо, тяжело переживший случившееся, в новом Милане уже не играл никакой роли. К сенату был приставлен контролер, эмиссар из Лондона. Карчери, решив, что его час пробил, попытался захватить власть, но столкнулся с сопротивлением женщин, с их злобным оскалом. Молодой Джустиниани поначалу поддерживал медведя Карчери, который открыто признал, что намеренно спровоцировал конфликт и вот теперь, дескать, покажет всем, как нужно обращаться с врагами. Однако такой цинизм сделал Карчери неприемлемой фигурой для многих мужчин и практически для всех женщин: коренные итальянцы, в большинстве своем глубоко разочарованные, опасались его коварства и жестокости. Равано делла Карчери недолго оказывал влияние на судьбы Южной Европы: счастье изменило ему в тот миг, когда он вступил в борьбу с Джустиниани, не желавшим ему подчиниться. Покушение Карчери на Джустиниани, внезапно ставшего главной мишенью для его ярости, не удалось. А уже на следующий день сам Карчери скончался от ран, полученных в результате обрушения его дома; взрыв дома организовали женщины. Действуя энергично и отважно, Джустиниани, этот желтоликий стальной клинок, сумел привлечь подозреваемых к суду. Его рука, которую на протяжении последующих двадцати лет чувствовали на себе все южные градшафты, была не менее жесткой, чем рука его убитого друга Карчери, чей разрушенный дом он велел окружить решеткой и сохранить как мемориал. Он отбил атаку женщин и много лет удерживал их в узде. Но потом, отчаявшись в своем одиночестве, отошел от дел и, как сотни его современников, закончил жизнь, скитаясь по заманчивым клоакам Европы и Америки — городкам средиземноморского и атлантического побережий. То было время женских союзов, объединений дерзких и непобедимых, время постепенного отмирания власти мужчин. Джустиниани не спасся от ярости женщин даже в Тарабулусе на берегу Большого Сирта.
ПАДЕНИЕ Милана в начале двадцать третьего столетия инициировало — сначала в Риме, а затем и в связанных с ним городских центрах Южной Европы — движение за ограничение доступа к знаниям и средствам осуществления власти, что повлекло за собой разделение общества на очень маленький господствующий класс и гигантский слой плебса. Трупы сотен тысяч цветных и метисов по берегам реки По еще не успели сгнить в немотствующей земле, когда под Дюнкерком, на бурном Северном море, встретились мужчины и женщины из разных стран и градшафтов, съехавшиеся туда по требованию из Лондона. Тайная встреча на продуваемом всеми ветрами, по-осеннему холодном побережье… Лондонцы знали, что они намереваются предпринять, другие делегаты тоже вскоре узнали. Развлекаясь в игорных домах, совершая прогулки под парусом и пешие прогулки в дюнах, отдыхая в палатках для пикников, они пришли к результатам, которыми с репортерами делиться не стали. Впрочем, те и без того очень скоро поняли, что речь идет об ужасающе серьезных вещах, — такое чувство внушало поведение представителей Лондона и Неойорка. Лондонцы, как всегда настроенные пессимистично, намекали на близкий конец Западного мира.
Мужчины и женщины, которые представляли имперское правительство и предъявляли собравшимся определенные требования, были отмечены признаками ультра-западной расы. Дело в том, что индейские племена Северной и Южной Америки в позапрошлом веке, когда рождаемость у белого населения резко понизилась, распространились по всей Канаде и Бразилии. Как работающий «вспомогательный» народ, они были нужны Лондону главным образом в период англосаксонского проникновения в Южную Америку, а потом… отчасти хлынули на европейский континент, отчасти — в Шотландию. Странные черные бороденки, будто с трудом растущие, выступающие округлые скулы — вот что подмечали европейцы у замкнутых господ из Лондона, чьи непрозрачные черные глаза смотрели мимо человека, с которым эти господа заговаривали. А говорили они мягкими высокими голосами, и к речи их подмешивались испанские жаргонизмы. Они, наследники создателей мировой империи, давали понять, что не намерены подвергать проверке способности правителей отдельных стран и градшафтов; они лишь хотят обсудить, как те должны вести себя, чтобы не подвергать опасности своих соседей и империю в целом. Когда на дюнкеркском побережье неожиданно объявился Джустиниани, дело дошло до открытого конфликта между ним и лондонской группой. Как это, дескать, Милан и южные города, только что спасенные от неминуемой гибели, осмелились послать на встречу такого человека, выходца из кругов богатых бездельников? Джустиниани резкими словами осадил своих противников. Они поняли, насколько он опасен, но вскоре им представился случай узнать его лучше. Лондонские господа не отставали от своих соратниц женского пола, которые, подстрекаемые подругами из Милана, требовали устранения изворотливого и хладнокровного Джустиниани. Но кончилось дело тем, что именно этот человек изложил собравшимся план введения рабства, когда-то придуманный Карчери. Возразить против такого плана было нечего. План немедленно получил поддержку со стороны лондонцев. И очень скоро его разработкой занялись специально учрежденные комиссии.
Дюнкеркская встреча, которая имела решающее значение для судьбы Западного Круга народов, закончилась — через две недели — тем, что разъехавшиеся по домам комиссары потребовали от своих правительств, сенатов и фактических держателей власти, чтобы те всеми мыслимыми средствами и любой ценой защитили существующую цивилизацию. Комиссары разъясняли, как опасно в сложившихся условиях поражение хотя бы одной из локальных властных групп — неважно, страны или градшафта. И делали вывод о праве соседних государств, не говоря уже о лондонско-неойоркской центральной власти, проверять приготовленные повсюду средства защиты и уже принятые защитные меры. Длиннобородые господа из Лондона полагали, что вынуждены, ради общего блага, вернуться к мерам, от которых давно отказались: к учреждению своих комиссий и наблюдательных постов при всех европейских сенатах. Дескать, представители местных властных элит не должны усматривать в этом стремление Лондона к расширению своей власти, ибо речь идет лишь о временных мерах безопасности, предпринятых в интересах всех. Таким образом, произошел возврат к тому, от чего люди избавились много десятилетий назад, еще в позапрошлом столетии. Но никто не возражал, ибо требования Англии казались оправданными: другой возможности осуществления намеченных мер, кроме объединения общих усилий, не было.
Из Дюнкерка в Европу Африку Америку устремился дух новой экономики, основанной на использовании илотов. Делегации и потом сенаты, один за другим, принимали обязательство: строжайше ограничить в своей стране в государстве в градшафте доступ к науке, технике и всевозможным конкретным знаниям. Пренебрежение этим обязательством отныне влекло за собой утрату самоуправления. Во всех городских центрах после Дюнкерка началась разработка тайных планов, касающихся производства энергии и продуктов питания, совершенствования наступательного и оборонительного оружия, определения необходимого количества лиц, выполняющих рабочие и управленческие, а также посреднические функции. Сознательно снизив темпы технического прогресса и полностью отдавая себе отчет в том, что это, скорее всего, приведет к экономической стагнации, власти определили оптимальное число таких лиц и ограничили доступ в круг правящей элиты по признаку происхождения. Сенаты составили списки заслуживающих доверия семейств. Повсюду лица, облеченные властными полномочиями, рекрутировались только на основании таких списков. Из-за строгости инициационной процедуры в большинстве государств сформировались очень маленькие элитные группы, которые вместе с наблюдателями из Лондона образовали комитеты спасения и потом длительное время контролировали общественную жизнь.
Все это происходило втайне, народ поначалу ничего не замечал. Ведь и в самом деле — применялись давно известные методы, только более строго. Задающим вопросы указывали на опасность нынешней ситуации, подкрепляя этот довод примерами. Слишком настырных намеренно оставляли в неведении, от таких старались избавиться. В Лондоне Берлине Париже Милане Марселе Неойорке сформировалась новая знать, группировавшаяся вокруг страшных технических комплексов.
Эти мужчины и женщины и были истинными властителями западной части Земного шара: не доверяющие друг другу, вечно измученные заботами, презирающие удовольствия, совершенно одинокие. Ни один из них не выходил из дому без того легкого оружия, которое они резервировали исключительно для себя. Повсюду они появлялись неожиданно. Члены комитетов спасения и лондонские наблюдатели тоже, как и они, всегда имели при себе специальные лампы, свет которых отражался зеркально-оптическим механизмом, так что обладатель лампы фактически становился невидимым. Он уподоблялся стене, облицованной зеркалами: другим казалось, что они проходят сквозь эту стену. Таким образом, представители правящего слоя могли ходить по улицам, а часто и заходить в дома, оставаясь как бы прозрачными. Они скакали верхом, вели машину, перемещались по воздуху — но их никто не видел. В народе распространялись слухи. Ибо эти господа устраняли неугодных или опасных для них лиц, когда те оказывались в одиночестве, способом не менее чудесным, чем их собственные незримые перемещения. Убитых никогда не находили, никто не фиксировал в сознании того момента, когда живой человек, идущий куда-то по своим делам, вдруг исчезал. Мужчина (или молодая женщина), например, приближался к дереву или заворачивал за угол дома, внезапно наклонялся, хватался за грудь или за поясницу, совершал несколько странных телодвижений, как если бы что-то у него зачесалось или заболело, — и словно проваливался в никуда. На этом месте ничего не происходило — только, как казалось невольным свидетелям такой сцены, вспыхивал солнечный луч, и после обнаруживалась кучка пыли, вроде бы принесенной ветром. Подобные случаи повторялись все чаще, люди о них перешептывались, в судах пытались с этим разобраться, однако расследование никогда не давало положительных результатов, поскольку исчезнувших не находили. Те, кто обращался в суд, были, конечно, правы, утверждая, что исчезнувшие убиты или где-то надежно спрятаны. В действительности дело обстояло так: на намеченную жертву набрасывали зеркальное одеяние, похититель (или похитительница), рванув ее к себе, тут же делал парализующий укол и доставлял похищенного в тайную лабораторию, где тот даже не успевал заметить, как из стены, к которой он прислонился с безумной улыбкой, выскакивает смертоносная молния. Человек, уже как инертная масса, падал и сгорал от искр, вырывавшихся в этот момент из-под пола. Извержение искр продолжалось довольно долго, и в итоге от убитого оставался лишь белый пепел, подобно песчинкам на ветру танцующий в воздухе.