олосы, сверкнула глазами, обнаружив обоих на балконе. Она строго посмотрела на Йорре; послушав же немного, о чем идет речь, внезапно схватила француза за плечи. Он позволил себя ощупать, напряг мускулы. Она все не отпускала их; он прижал ее руки к сердцу — так сильно, что она вскрикнула. Она позволила тогда, чтобы он ее обнял и поцеловал в губы, но тут же снова приникла к могучей груди Стохода, который прежде, сияя, наблюдал за ними, а теперь с довольным рокотом погладил ее гибкую спину. Через несколько недель Йорре, выступив из Лиона, разбил агрессивных фанатиков. Перед Парижем, где засели остатки банд, он появился в сказочном облачении. Десять дней осаждал город. Дальнобойные орудия осажденных не причиняли ему вреда. За ним были знания Лондона Америки Германии. На свои позиции он пускал всех, кто хотел перейти на его сторону. В Париже не прекращалась эпидемия убийств и самоубийств; Йорре, ничего не предпринимая, ждал, пока она сама не иссякнет. Содрогаясь от ужаса, стояли его солдаты перед городом, за оборонительными мачтами и магнитными ограждениями которого (в нынешней ситуации бесполезными) бушевал пожар, уже изгнанный с равнин. Руки у них чесались. Они с трудом подавляли в себе желание вмешаться.
ПОД НЕОБОРИМЫМ давлением техники и вследствие ее обольщающего воздействия на массы в середине двадцать пятого столетия распространилось учение о воде и буре. Некоторые лидеры масс — в первую очередь Суррур, потомок индейцев из Эдинбурга, некий индеец племени гуато из Парагвая и норвежец Сёренсен — заговорили об очень высокой степени целесообразности и почти полном автоматизме совместного труда в государствах насекомых. Дескать, каждое насекомое, следуя врожденному влечению к труду, который полезен для всех, тащит соломинки, или размельчает грибы, или строит соты. Такие вещи выполняет одна группа, одна рабочая категория, равномерно распределяя задачи в соответствии со своей силой, — выполняет безличностно инстинктивно рефлекторно. Нельзя сказать, что свойственное человечеству состояние расщепленности представляет собой прогресс по сравнению с такой организацией. Это, дескать, неправильно — вести частную жизнь и терпеть существование индивидов. Достаточно немногочисленной группы людей, чтобы выполнять узко-специальные функции — думать планировать быть личностями. Что же касается необозримых масс, то в интересах человечества было бы обеспечить им некое устойчивое состояние, отнять у них собственную жизнь (которой у них в любом случае нет), уравнять их, заставив вести вегетативное существование. Тогда отдельному человеческому существу можно было бы гарантировать спокойствие и счастье. Достижимые только таким способом. Потому что ни в результате обучения, ни собственными усилиями индивид не может добиться счастья или уберечь себя от несчастья… Проповедники этой теории ссылались на флуктуации мировой истории, то есть на всем известный феномен ее бесцельных раскачиваний. Причина такого раскачивания, то есть периодических триумфов и крушений великих империй или цветущих центров цивилизации, заключается, дескать, в свойственном всем индивидам и народам стремлении достичь чего-то, рассчитывая только на себя. Но ведь массы расщеплены на социальные слои, партии и так далее, вплоть до отдельных персон; кому-то удается одно, кому-то — другое, люди друг друга не понимают, вступают в борьбу, и в этом — зародыш всякого упадка. Превращение индивидов в единую человекомассу — вот задача, которую необходимо поставить во главу угла. Солдат сыт, пребывает по ту сторону счастья и несчастья — он несет воинскую службу. Но как только он покидает строй и гуляет где-то, один или с товарищем, либо возвращается в семью, начинаются всякие непредвиденные осложнения и солдат становится непригодным для использования, опасным.
Сёренсен и Суррур обосновывали свое учение о воде и буре, ссылаясь на единообразие частичек воды и воздуха: мол, только фантаст мог бы предположить, что существуют воздушные и водяные личности. Миллиарды воздушных и водяных частиц, совершенно одинаковых, соединяясь, образуют воздух и воду. Воздух же и вода сильнее городов и скопищ людей: они обладают невероятной устойчивостью. Суррур, которому технология синтеза продуктов питания была обязана очень многим, серьезно и настойчиво поучал из своего Эдинбурга: человек стоит перед выбором — стать животным-одиночкой или вегетативной массой. Существовать как животное-одиночка он все равно не может. Остается лишь путь к вегетативной массе. Это предполагает: конец истории, безопасность для человеческого рода. Суррур рассчитывал добиться такого положения вещей посредством государственного культивирования новой человеческой породы, которое растянется на несколько столетий, и посредством биологического воздействия — прежде всего через продукты питания.
Учения подобного рода лишь облекли в слова те идеи, которые давно носились в воздухе среди европейских народов. Как потом оказалось, идеи эти нельзя было подавить, они возникали вновь и вновь, ибо соответствовали глубинным потребностям затравленных человеческих существ.
Новому идеалу строгого единообразия легче всего подчинились женщины. В то время никто не заботился о смягчении нравов. Безжалостные концепции и безжалостная отбраковка рассматривались как нечто само собой разумеющееся. Происходил планомерный отказ от защиты слабых. Несчастных не жалели, а презирали. Гуманность, унаследованная от предков, исчезла. Правда, повсюду на окраинах больших человеческих сообществ, в крупнейших городах, еще сохранялись организации, возглавляемые потомками старых правящих родов, которые заботились о калеках стариках больных. Но в большинстве случаев, особенно в некоторые десятилетия, такие организации, объявленные вне закона, могли существовать лишь под защитой фальшивых имен, в глубочайшей тайне. И в первую очередь именно народ, дорвавшийся наконец до власти, ненавидел эти благотворительные организации, устраивал погромы в принадлежащих им помещениях. Людей тогда воодушевляло только одно: возможность приобщиться к блеску машин, еще более приумножить их силу; и в этом весьма преуспели женщины. Распространенный прежде тип западной женщины, утонченной и слабой, исчез. Представительницы же нового типа ничто так не ненавидели, как этих прежних хрупких женщин, служивших усладой для мужчин. Они ими пользовались, превращали в своих служанок, жестоко их унижали… И через несколько поколений женщин старого тина вообще не осталось. Повсюду, по мере отмирания семьи, женщины объединялись, принимали на себя ответственность за воспитание младенцев и маленьких детей. Женщины были такими же деловитыми и холодными, как мужчины, но еще более жестокими. Они жили большими товариществами (распространенными в крупнейших городах, но также на отдельных сельских фабриках) — и боролись с мужчинами, которые оборонялись от женщин теми же методами, что и от своих противников мужского пола. Однако мужские сообщества, образовавшиеся тогда же, уступали в силе женским союзам.
В своих союзах женщины организовали службу рождаемостии стали регулировать рождение детей. Они сознавали, какой ущерб причиняют им беременность роды выкармливание младенцев. Они стремились свести этот ущерб до минимума, превратить способность к деторождению из слабости в преимущество. Отныне и на протяжении долгого времени женщины сами решали между собой, сколькие из них (и кто конкретно) должны посвятить себя акту деторождения. Ведь они понимали, что потеряют ровно такое же число боевых единиц. Именно тогда впервые была решена проблема культивирования людей, обсуждавшаяся на протяжении столетий, а также найдено решение другой задачи. Женщины выделяли для деторождения особенно стойких, физически крепких, по разным параметрам приемлемых для них кандидаток, от которых могли ожидать, что роды их не сломят и что они произведут на свет здоровых детей, чье воспитание не потребует дополнительных усилий. Учреждения, которые женщины всех столиц — после отмирания семьи — создали для содержания матерей, были единственными, еще сохранявшими налет гуманности; они относятся к числу самых впечатляющих и наиболее защищенных общественных институтов той эпохи. Только женщины — причем исключительно те, что состояли в союзах, — на протяжении долгого времени определяли, кто из мужчин вправе стать отцом, и сообщали свое решение этим избранникам. Плод неизвестного происхождения безжалостно уничтожался.
Продлись эта эпоха в истории западного человечества чуть дольше, и господство женщин закрепилось бы окончательно. Ибо женщины, отказавшись от прежней своей уступчивости в половых отношениях, быстро поняли, что деторождение — эффективнейшее оружие против мужчин. Женщину можно изнасиловать, но нельзя заставить родить. А значит, ничто не помешало бы женщинам сократить число подрастающих мужчин. В женских союзах уже витала мысль, что надо бы оставлять в живых лишь малое число младенцев мужского пола. Женщины намеревались дождаться нового притока чужих народных масс и тогда беспощадно применить эго оружие. Уже приходили вести из северных градшафтов, куда чужаки проникали медленнее, что там власть в сенатах захватили женщины и что они воздействуют на мужское население, регулируя политику рождаемости…
Но туг внезапный всплеск новых открытий и изобретений положил конец этому прогрессивному процессу, у которого было так много убежденных и упорных сторонников, а также прочим начинаниям подобного рода.
СИЛЬНЕЙ, чем когда-либо, бушевал в конце двадцать пятого и в начале следующего столетия призрак изобретательства, губительного прогресса. Новые изобретения лишали фундамента целые промышленные отрасли; опустошали, подобно войне, десятки цветущих городов, жители которых вынуждены были сниматься с насиженных мест. То была миграция народов, и соседние государства не могли не принимать чужаков, иначе воинственные орды затопили бы их.
Несравненной — в смысле ее ожесточенности — была борьба против изобретенных в это время светящихся красок. В сумрачном Гельсингфорсе