должны были что-то предпринять — эти ослы, эти жалкие огородные пугала. Горожане не сомневались, что возможность обрушиться на врагов доставила ему радость и побудила его, человека уже почти опустившегося, снова воспрянуть духом. Сам консул оставался в Берлине, но послал в Магдебург Лучио Анжелелли, черного молчаливого капитана своих охранников. Огнеметы противника не могли справиться с его «метлой» — лучами, оказывающими подавляющее воздействие на солдат. После распада большого Круга народов уже не существовало единообразия боевых средств. Обмен специалистами, наблюдение друг за другом практически прекратились, теперь снова можно было воевать. Лучио Анжелелли с захваченными в плен главными заговорщиками — пятьюстами примерно мужчинами и женщинами — разъезжал по городскому ландшафту. Две недели мотался он по улицам и аллеям, по площадям и горам, сплавлялся на плотах по рекам, созывал людей на собрания — на полях и в фабричных цехах. Повсюду — пользуясь технологией времен Марке, позволявшей создавать миражи на дымовых облаках, — он показывал, как недавно разгромил группу заговорщиков. А потом устраивал суд над пленными, пока по всему градшафту непрерывно ревели металлические быки. К простому обезглавливанию, раздроблению рук и ног, удушению добавились новые способы казни. По приказу Анжелелли пленников по одному взрывали бомбами или они разбивались на неуправляемых самолетах. Он практиковал и медленное замораживание с помощью специальной дождевальной установки, которая выбрасывала струи воды сначала только на плечи и шею, а потом и на все тело осужденного. Анжелелли, правой руке Мардука, важно было продемонстрировать, какой властью обладает консул. Именно Анжелелли на площадке перед своей палаткой устроил невиданное зрелище — заставил двигаться одну из замороженных белых фигур. Она, эта фигура, подтягивала одну ногу, потом другую, верхняя часть туловища косо наклонялась вперед, покачивалась; среди глубокой тишины командующий велел фигуре приблизиться; та откинула снежную голову, опустилась перед ним на колени… И завалилась на бок, потом перекатилась на спину: белая замороженная человеческая фигура, почти мертвец, точнее, мертвая женщина. По его приказу она поднялась, угрожающе двинулась на зрителей — и те бросились врассыпную.
Примерно в то же время Мардук решил расширить посевные площади, принадлежащие градшафту Берлин, на север, за счет Мекленбурга, — захватив Гюстров Деммин Анклам[44]. Вскоре сенат, работавший рука об руку с консулом, счел целесообразным нанести удар из Деммина и Анклама, чтобы завладеть весьма плодородной, но невозделанной местностью между Штральзундом и Анкламом. Лишь после этого Мардук и сенаторы впервые задумались, как произвольно поделена территория городского ландшафта, сколь большие пространства земли — в соседних градшафтах тоже — не приносят никакой пользы. К югу от Эльбы, в градшафте Лейпциг, кипела жизнь. К западу же от Магдебурга начиналась полоса руин: разрушенных опустошенных городов, прежних центров теперь уже не существующих промышленных отраслей. Ганновер, сосед Гамбурга и ближайший к Берлину западный градшафт, владел собственными фабриками Меки, а также мощными энергетическими установками, и полнился миллионами вялых болезненных людей, над которыми бдительно надзирали сенаторы (потомки прославленных правящих родов), каждый из которых мечтал установить свою тиранию. Масса же народа развлекалась, с иронией и презрением наблюдая за интригами своих правителей, и воспринимала происходящее как низменную забаву. Не встретив сопротивления, войска берлинского сената подошли почти вплотную к Ганноверу, которому подчинялись Брауншвейг и Вольфенбюттель, Хильдесхайм и Целле. Жители этих западных областей лишь удивлялись тому, что люди, прибывшие с востока, заселяют и обрабатывают пустующие земли, будто не существует никаких фабрик Меки, никаких энергетических установок.
Тогда-то берлинцы и наткнулись на угольные разработки, заброшенные много веков назад. Черные отвалы и шахты, открытые рудники… Мужчины и женщины, хотевшие обрабатывать землю, обходили их стороной: здесь не могли пастись быки коровы овцы, не росли пшеница рожь овес — поэтому переселенцев эти странные темные земли не привлекали. Но вслед за переселенцами двинулись контролеры и наблюдатели, помощники Мардука. Прежде им не приходила в голову мысль, что можно отказаться и от поступающей из-за границы энергии. С несказанной силой вдруг поманила их к себе черная шахта, бездна. Туда, под землю, можно бросить людей: пусть поднимают драгоценный груз на поверхность, тогда Берлин уже не будет зависеть от скандинавских гидроэнергостанций.
Как на чудо смотрели люди, проходившие мимо со своими стадами, на крошащиеся каменные пласты, из которых можно добывать тепло и свет. Этот городской ландшафт был большим и малонаселенным. «Мы заставим их работать. Кто мерзнет, ищет тепло. Саботажники будут сидеть в беспросветной ночи». И наблюдатели, фанатичные враги аппаратов, перерезали ответвления гигантского кабеля, тянущегося от скандинавских энергостанций. Распространяли слух, будто бранденбуржцев хотят принудить вступить в новый Круг народов.
Потом войска Мардука напали на гигантское скопление жилых домов и фабрик — Ганновер. За несколько дней они уничтожили все, чем славился этот город. Взрывали-опустошали; изгнали десятки тысяч жителей. По Брауншвейгу Хильдесхайму Вольфенбюттелю Целле прокатились орды внушающих ужас и отвращение бранденбуржцев, которые из всех культурных достижений окружающих стран позаимствовали только оружие и взрывчатые вещества. Голод и смерть приходили в наводненные ими городские ландшафты. Бранденбуржцы были немногочисленны, но все, как на подбор, с крепкими мышцами и костями; одежду они носили грубую. Селились в разоренных завоеванных городах. Нравы их тоже были грубыми. Темные лошадки, продукт смешения многих рас, за время правления Марке и Мардука слившиеся в особую породу. Те жители западных градшафтов, которые вступали с ними в контакт, убеждались: они угрюмо-озабоченны, агрессивны — находящаяся в состоянии брожения, пугающая человекомасса. По Люнебургской пустоши — вдоль рек Аллер и Везер — теперь бродили, ездили верхом, передвигались на машинах бранденбуржцы. Они редко одерживали победы с помощью оружия и аппаратов, которые таскали за собой: предпочитали всякие хитрости, бесшабашную удаль, самую грубую силу. В то время берлинский сенат уступил власть предводителям таких орд.
ГРАДШАФТЫ европейского континента в двадцать седьмом столетии все пришли в беспорядочное движение. То, что началось в Берлине в консульство Марке — обособление от окружающих государств, взрыв центральных энергостанций, — одновременно происходило и в других западных городских ландшафтах, где-то более, где-то менее интенсивно. Связи с соседними государствами все-таки поддерживались, хоть число партнеров и сократилось; скелет существовавшего прежде гигантского организма — международного сообщества — пока не развалился. Чудовищными были в последующий период судьбы градшафтов на юге и на западе: уничтожение или разложение огромных человеческих масс; заключенные в порыве отчаянья союзы некоторых государств против других, тиранических. Однако повсюду уже начиналось обратное движение. Умные, активные, лишенные сомнений лондонцы умели управлять этим движением на континенте. Теперь, через двадцать или тридцать лет после завершения Уральской войны, речь могла идти лишь о том, чтобы восстановить — на новых началах — содружество народов.
Лондон пытался заручиться поддержкой опасного Мардука. Консул Берлина, который через помощников поддерживал связи с другими столицами, пользовался большим уважением у сенатов европейского континента, враждовавших между собой. Бесперспективность его усилий была очевидна для всех. Но когда он расширил территорию Берлинского градшафта, это вызвало страх. Фрэнсис Делвил и Нельсон Пембер из лондонского сената, а также госпожа Уайт Бейкер решили нанести ему визит. Все трое были политиками сильными и лукавыми, закаленными в борьбе с народными массами; они очень хотели перетянуть Мардука на свою сторону, но отнюдь не собирались терпеть его власть. В похожем на государство обширном регионе городского ландшафта Берлин они, вопреки своим ожиданиям, не обнаружили угрюмых отупевших кнехтов — закабаленное безоружное население. Брандербуржцы говорили о консуле с гордостью и любовью. Когда трое чужеземцев пролетали над этой землей, они видели внизу похожие на крепости лагеря, а еще — странные, не известные им сооружения, несомненно предназначенные для войны. Уже давно не ревели в других градшафтах металлические быки, появившиеся после Уральской войны; здесь же они взревывали повсюду, здесь время будто остановилось. Здесь редко попадались опустившиеся бездельники, безучастные авантюристы. По малонаселенному району между Эльбой и Одером передвигались на удивление энергичные мужчины и женщины, которые приспособились к фанатичным взглядам Мардука, не воспринимали его правление как тиранию и которым он без каких-либо опасений мог доверить оружие.
В здании ратуши, переполненном воинственными охранниками, трое посланцев оказались наконец перед высоким седым мужчиной, который встретил их в знаменитом приемном зале консула Марке, стоя возле пирамиды черепов, на фоне картины с изображением огненной Уральской войны. Фрэнсис Делвил, кивнув на черепа, заметил, что, похоже, в этой стране ничего не забывают. Мардук, протянув ему худую руку, холодно улыбнулся: дескать, не от них это зависит, что они не могут забыть. Консул был в коричневом камзоле, вокруг шеи — свободно повязанный шелковый шарф, широкие концы которого спадают на грудь. Он сказал: как эта коричневая ткань, пока на нее падает свет, никогда не забудет быть коричневой, так же и он, консул, просыпаясь поутру, не может не помнить о событиях прошлого.
— Но коричневая ткань выцветает, — возразил Фрэнсис Делвил, когда все сели. — Она постепенно сереет, да и вообще может прохудиться.