Чей же, чей же, чей же это пояс: белый, с серебряным шитьем… Да ведь это — глаза консула расширились — пояс Ионатана.
— Откуда у тебя этот пояс?
— Одна женщина дала мне его; чтобы я тебе показал; она хотела бы нам помогать.
После часа верховой езды они остановились на улице, засыпанной в результате пожара и взрывов; перед низким зданием, на плоской крыше которого лежали обломки обрушившейся соседней башни. Строительный мусор громоздился и перед входом.
Они обогнули эту мусорную гору, и тут на них напала собака. Пока воин отбивался от лающего злобного пса — под конец тот пускал слюну наверху, на недосягаемой каменной круче, — Мардук тряс запертую дверь. Рядом с дверью было маленькое окошко. Мардук вздрогнул, почувствовав, что сбоку кто-то за ним наблюдает. Из окошка высунулась кудлатая женская голова. Бледное худое лицо скривилось и покраснело. Мгновение — и голова втянулась обратно. Мардук забарабанил в филенчатую дверь: «Открывай!» Сквозь собачье гавканье он расслышал какой-то шум внутри и потом, непосредственно за дверью, тихий голос:
— Ты думаешь, я тебе открою. Я не открою.
— Открой. — Теперь он узнал ее, это была Элина. — Почему ты не хочешь открыть?
— Думаешь, я позволю еще раз упрятать меня в тюрьму, ты, собака? Я что, для того родилась, чтобы ты меня мучил?
— Открой, Элина.
— Как же, открою… Сам открывай. Такой опыт пойдет тебе на пользу. Попробуй.
— Я хочу с тобой поговорить, Элина.
— Подожди, я тоже хочу с тобой поговорить. Отойди от двери.
— Зачем? Прогони свою собаку.
— Отойди от двери. До мусорной кучи.
Пока воин гонялся за псом, носившимся вокруг кучи камней, Мардук отошел к ее краю. Дверь распахнулась. В проеме обнаружилась узкая станина в рост человека: на колесах, вытолкнутая из сеней, поблескивающая стеклом и металлом. Наступательный боевой аппарат. Рядом с ним, держа руку на стеклянном рычажке, двигалась та женщина: нахмуренный лоб, сверкающие глаза, рот, который выпускает и всасывает воздух сквозь стиснутые зубы, лишь слегка раздвигая уголки губ. Левая рука вяло свисает вниз. На женщине — белая зашнурованная овчина, как и на Мардуке.
— Ну, Мардук? Как вам теперь? Вот вы стоите. Хотите меня о чем-то спросить. Но сперва, может быть, согласитесь ответить мне.
Мардука пронзила мысль: «Жаль. Она оборотень. Я попался в ловушку. Таков, значит, мой конец».
— Я хотел спросить тебя, что это за история с поясом.
— Теперь, Мардук, вам страшно. Но меня вы отправили в тюрьму, к Кастель. И позволили своим бандам делать с нами, что им взбредет на ум. Вы знаете, чем это кончилось.
— С вами обошлись дико.
— Да неужели? Вы, значит, ко всему прочему еще и трус. Разве вы не обрадовались, когда нас доставили — привязанных к канату, влекомому лошадьми? Разве не стало это для вас особо лакомым удовольствием? То, как мы висели. Ну же, признайтесь.
Крики воина, вой собаки настолько усилились, что оба на несколько секунд замолчали.
— Ты оборотень, Элина. Ты пришла от Ионатана. Я ни о чем не жалею. Я должен был посадить тебя в тюрьму.
— Продолжай.
— А что произошло дальше, не мое дело.
— Не тебе говорить об Ионатане. Упоминать его имя. Ты зверь, зверь. — И она, сняв руку с рычажка, вдруг заплакала навзрыд, прикрыв рот ладонью. Левая рука медленно согнулась в локте; пальцы схватились за грудь.
Мардук воспользовался этим моментом, чтобы — под несмолкающий собачий лай и человечьи вопли — быстро рвануть аппарат на себя, высвободить из дверного проема. Тот покатился вперед, загрохотал по пяти ступенькам крыльца, перевернулся, треснул, брызнув стеклянными осколками и металлическими пластинами. Элина уронила правую руку, спрыгнула на две ступеньки вниз, вслед за аппаратом, беспомощно остановилась, с возмущением глядя на Мардука; слезы все еще текли у нее по щекам.
— Что ж. Ты, значит, добился своего.
Мардук, который секундой раньше, пригнувшись, подбежал к крыльцу, теперь выпрямился, поставил ногу на нижнюю ступеньку:
— Так нам будет удобнее беседовать.
— Сперва — Ионатана. Потом — меня. И кто-то ведь производит на свет таких, как ты…
— Что ты хотела доказать этим поясом?
— Теперь ты задаешь вопрос. Тебе должны были передать, чего я хочу.
— Ты хотела присоединиться ко мне. Скажи сама, Элина: разве ты не заслуживаешь, чтобы я велел прикончить тебя?
Она молчала, долго смотрела на него, больше не плакала; голова ее, словно непроизвольно, поднималась и опускалась. Тихий голос:
— В дом я тебя приглашать не буду. Подожди. Я надену шапку.
Она почти сразу снова показалась в дверях; улыбнулась, не увидев Мардука на ступенях.
Он крикнул из-за кучи мусора:
— Подними руки, Элина!
Она спустилась с крыльца:
— Одну я могу поднять, если тебе так хочется. Другую ты мне связал навсегда. Выходи же!
Она прошла мимо двух освободивших ей дорогу мужчин, шагнула на холодный воздух.
Мардук за ней:
— У тебя при себе нет оружия?
Она прошла дальше, с опущенной головой:
— Ну же. Иди со мной.
Он пропустил ее на несколько шагов вперед, только потом догнал.
— Ты, Мардук, спросил, что я хотела доказать этим белым поясом. А ты не догадываешься, чего я… вообще… от тебя хотела?
— Когда?
— Когда пришла в твой лагерь. Отошли этого человека. У меня нет оружия. Если захочешь меня убить, справишься как-нибудь и сам.
Он велел воину, который уже прикончил собаку и теперь волок за собой на веревке ее окровавленный труп, отойти подальше.
— Ты не знаешь, почему я приходила, Мардук, — она говорила в сторону, кутаясь в овчину, все еще не глядя на него. — Да тебе и незачем знать.
— Тебя подослал Ионатан.
— Молчи, молчи! — Голова медленно повернулась к нему, глаза сверкнули. — Я же сказала, чтобы ты не поминал его имени. Ты не имеешь права. Нет, не имеешь. — Губы ее горько сжались, глаза вновь наполнились слезами. Она отвернулась, всхлипнула.
— Куда ты ведешь меня?
— Идем.
Улица кончилась. Они теперь шли по замерзшему лугу — лед, затянувший лужи, хрустел под ногами. Дальше начинался редкий, тонкоствольный, далеко растянувшийся лес.
— Здесь. Пусть твой человек подождет снаружи. На лугу. Он не должен входить туда с мертвым животным.
Они пошли между стволами, под путаницей штрихов-ветвей. Возле земляной складки, засыпанной сухими бурыми листьями, Элина остановилась.
— Иди сюда.
— Ты устала? Хочешь присесть?
Элина, низко наклонив голову, стянула шапку на лицо. Сказала:
— Дай пояс.
— Вот.
— Нет. Сам его положи.
— Куда положить?
Колени Элины подогнулись; она упала головой в холодную шуршащую листву.
— Что с тобой, Элина?
Она плакала внизу, очень тихо; ее руки перебирали листья:
— Да, вот сюда положи.
Мардук вздохнул, глянул в просвет между стволами:
— Что с Ионатаном?
— Сам видишь. Твой друг… Наш друг… Мой друг… с белым поясом… Ты, Ионатан, всегда подпоясывался белым. И белое пальто, свое белое пальто всегда носил с таким удовольствием…
— Что с Ионатаном?
Она сглотнула, звучно заплакала-запричитала, протянула жалостно:
— Не спрашивай. Ох, ох, не спрашивай.
Он задрожал, это нашло на него внезапно. С головы до ног пробежала дрожь. Он пытался сопротивляться. Но это накатывало от колен и от плеч, подбрасывало его, пригибало книзу. Он встряхнул руки, закружился на месте, дернул себя за один локоть, за другой, потом стал размахивать пустыми хватающимися за воздух ладонями. Когда он откинул голову, чтобы избавиться от комка в горле, что-то швырнуло его на землю, к жалующейся причитающей зарывающейся в листья Элине, — наискось на могильный холм. Над ними обоими взметнулось облако листьев. И так лежал, в своей белой овчине, длинный седой Мардук; берет его с холмика скатился. Консул неистовствовал, простирал руки: «Нет, нет, нет». О чем-то молил Ионатана, называл ласковыми именами, пытался до него докричаться. Потом рывком перевернулся на спину; в руках у него были листья, он растер ими распухшее пылающее лицо. Рывком поднялся, преклонил колени у изножья холмика, на лесном дерне; туловище то сгибалось то разгибалось: консул шепотом беседовал с холмом, снова и снова прижимаясь головой к земле. Мардук хвалил Ионатана, обнимал его, все не мог расстаться с этим песком этим мхом этой сухой листвой.
Дрожь наконец отпустила; он поднял голову, отнял руки от исцарапанного дергающегося лица, на которое налипли листья. Элина, с пустым взглядом, стояла рядом, преклонив одно колено, и протянула ему руку, чтобы помочь встать.
— Забери пояс с могилы.
Он попытался поймать ее взгляд.
— Пойдем, повесишь его там. Рядом… с тем, что там уже висит.
Мардук позволил отвести себя шагов на десять дальше. Там был дуб. С узловатой ветки свисала короткая веревка.
— Сюда он пришел, Мардук. Не знаю, когда. Я все еще лежала без сознания в том доме. Он, думаю, спрашивал обо мне. И о тебе. Ты… где-то скрывался. Я же ничего объяснить не могла.
— И он… повесился.
Ее звучный спокойный голос:
— Он говорил… перед тем, как я ушла… о тебе. И о своей матери. Потому он к тебе и приходил. Он сказал, что не может тебя покинуть. Он отправился в этот лес, когда ты его оттолкнул.
— Как он выглядел, когда его нашли?
— Точно не знаю. Его лицо я еще успела увидеть. Оно было… Мардук, Мардук… Как у человека… горящего в огне.
Ее плечи дрогнули, голос опять стал звонким:
— Он медленно сгорал. Это правда. Я не могла помочь. Я ему не помогла. Если бы я помогла… Если бы — ты…
Мардук стоял тихо. Глаза он закрыл.
А пояс держал в руке. Когда он снова открыл глаза, лицо приобрело сдержанное, мягкое выражение. Он перекинул пояс через ветку, мускулы его опять налились силой, застывший взгляд был устремлен на веревку, пальцы судорожно сжались. Так он стоял. И когда сумел снова заговорить, прошептал (со все еще неподвижными зрачками):