— Вот теперь все кончено, Ионатан. Теперь кончено. — Он повторил эту фразу беззвучно.
Шею он сумел повернуть, сумел обратить застывшее лицо к Элине. И вдруг — повалился-приник к ее плечу. Она поддержала его правой рукой, подставила ему грудь. Он припадал к ее груди; ей пришлось напрячься, чтобы удержать обмякшее оседающее тело. Он был как больной, пораженный сонной болезнью.
Она осторожно опустила его, прислонила к дереву, но туловище не удержалось, а вместе с мотнувшимися руками опрокинулось на промерзшую лесную землю. Грузно лежал Мардук. Но дышал равномерно, черты лица — расплывшиеся расслабившиеся. Элина — на коленях, рядом — заговорила с ним. Тогда он открыл глаза; зрачки уставились в пустоту. Она подложила ему что-то под голову, поправила берет. Он позволил, чтобы она его подняла; и сразу пошел. Она помогала ему идти.
Они вернулись на луг. Человек с собакой все еще стоял там. Молча прошли по хрустящему льду мимо него. Ни слова не сказал Мардук — казалось, еще не проснувшийся — Элине, которая крепко держала его за левую руку. Ряд разрушенных домов… Человек с мертвым псом, плетущийся сзади…
Когда они уже обошли мусорную кучу перед домом Элины, человек вдруг прыгнул, загораживая дорогу; предостерегающе воздвигся перед Мардуком:
— Ты куда?
Тот бросил на него долгий испытующий взгляд:
— Подожди здесь, снаружи. Дождись меня.
Очень медленно поднялся консул на крыльцо, Элина — за ним.
Мардук присел на мягкий стул у стены и долго молчал. Сидел, откинув назад голову, и, казалось, снова и снова засыпал. Голова падала на плечо. Потом его большие глаза стали искать Элину. Она сидела сбоку от него, у окна.
— Слушай, Элина.
— Да, Мардук?
— Что ты делаешь, что делаешь здесь?
— Я здесь живу.
— Здесь жить нехорошо. — Он попытался поймать ускользающую мысль. — Здесь так много мусора. И холодно. Очень холодно. Зима никак не кончается. Что, собственно, ты делаешь здесь?
— Я здесь живу.
— Ты здесь живешь… Ты не должна здесь жить. Ты должна освободить дом, чтобы его снесли. Ионатан мертв. Еще и поэтому тебе лучше уехать. Он был красивым человеком, таким я его знал. И ты простила ему, Элина. Ты ему простила.
Она вопросительно взглянула на Мардука.
— Ты ему простила. Скажи, что да.
— Мне нечего ему прощать.
— Он до самой смерти не понял, что натворил. Когда прогнал тебя.
— Он меня не прогонял.
— Ну как же. Ты ведь сказала… Разве ты не говорила, что умер он в одиночестве?
— Да.
— Значит, он тебя все же прогнал.
— Нет.
— Он, Элина, не понимал, что делает.
— Он меня не прогонял.
Мардук отодвинул затылок от стены, спросил нерешительно:
— Но ты же пришла ко мне в лагерь. Разве нет?
— Да. И ты отправил меня в тюрьму.
— Значит, ты все-таки пришла ко мне.
— Да, но он меня не прогонял.
— Что же тогда случилось?
— Я… Я сама ушла.
— От него? Когда он… как ты выразилась… медленно сгорал?! Ты от него ушла? Нет, Элина, не верю.
— Я от него ушла, Мардук. Уверяю тебя. Я этого не скрываю.
— Так ты его покинула! — Он уставился на нее. Губы у него задрожали. Он оперся локтями о колени. Потом вскинул руки:
— Тогда это ты во всем виновата. Ты покинула Ионатана. Против его воли.
Она процедила сквозь зубы:
— Да.
Ее ногти впились в ладони, глаза сверкнули; рот скривился от ярости и боли:
— Если бы я от него не ушла! Если бы…
Ноги пружинисто вытолкнули тело вверх; она рванулась к двери, прижалась к косяку; застонала, не подымая глаз:
— Знаешь ли, Мардук… Знаешь ли… Это хорошо, что дом стоит прочно. И что я не великанша, что не могу обрушить его. Иначе сейчас я бы это сделала. Я бы уперлась руками, я бы должна была упереться в стены и… И обрушить их.
Она ухватилась за деревянный косяк. Мардук увидел ее обезумевшее лицо, она всхлипывала:
— Ну вались же! Вались!
Потом начала кружить по просторной комнате, то и дело останавливаясь.
Мардук почувствовал, как что-то заставляет его подняться. Какой-то отдельный от него страх дергался-колотился над сердцем. Сам он качнулся в сторону Элины, не мог не качнуться. Дышал отрывисто, словно во сне. Все его движения были сонными. Почему же прежний, знакомый покров не хочет опуститься над ним?..
— Не убегай от меня, Элина. Зачем ты убегаешь. Я ведь не убийца. У меня нет, у меня нет оружия. Я ничего плохого тебе не сделаю. Остановись хоть на секунду. Мне надо тебя догнать. Чтобы посмотреть на тебя. Я ничего плохого тебе не сделаю. Не убегай. Я должен тебе что-то сказать. Ты мне должна что-то сказать. Вот. Ты стоишь. Стоишь, наконец. Сядь. Я стоять не могу.
В нем что-то темно дребезжало: окна какого-то города, под раскатами далекой битвы. И это не прекращалось. Звуки доносились как бы из-за горы. Не причиняя страданий.
— Дай мне увидеть твое лицо, Элина.
— Зачем тебе мое лицо?
— Я должен его увидеть.
Дребезжание смолкло. Теперь Мардук ощущал покой своих мышц, постепенное иссякновение страха, глубокую, почти гнетущую умиротворенность сердца. Каким же мягким был окутывающий его покров сна! Он, Мардук, принял этот покров, не противясь. Теперь он мог сидеть рядом с ней. Он мог, сидя рядом с ней — повернувшейся к нему спиной, — видеть сны. В нем ткалось сновидение:
— Однажды я уже сидел рядом с тобой, Элина. В моей цитадели. В городе. Я был консулом. Если хочешь отмстить мне, давай. Я не могу этому помешать. Прислонись ко мне. Ох, прислонись!
Она медленно обернулась. Вздрогнув, пробормотала:
— Зачем? Зачем я буду к тебе прислоняться?
И потом склонила голову к нему на грудь, задрожала-застонала сильнее.
— Прислонись ко мне, Элина.
— Не могу, Мардук. Зачем мне к тебе прислоняться. Я могу, я могу тебя… Да… обнять.
И прижалась к нему. Приник головой, отклонившись от стенки, к ее голове. Он. Все так же сонно держал ее, щурился ей в волосы:
— Ты сама это делаешь. Сама.
— Делаю… Да, сейчас. Но и ты — тоже. Ты позволяешь мне тебя обнимать.
— Я не хочу. Это не имеет смысла.
— Сжалься надо мной, Мардук. Посмотри на меня.
Чернота побежала вверх по его затылку и голове. Мозг наполнялся плотной, все более плотной чернотой. Побелевшие губы проговаривали не вполне осознанные слова:
— Из окна. Я выпрыгнул из окна. Держи меня. Крепче. Я падаю.
Она трясла его. Тело было обмякшим. Голова покоилась у нее на плече. Дотронувшись до плеча, она обнаружила влагу. Свершилось: Мардук — у нее на плече — плакал.
Приподнять его голову она не могла. Сквозь него снилось: «Я падаю. Вдоль следа колеса. Вдоль дороги в полях».
Он шевельнулся. Расправил плечи. Она смотрела в его расширившиеся зрачки. Он уже знал, что шел по ее следу со времени лагеря в Линдене, с момента, когда отправил ее в тюрьму.
Она держала его очень крепко, изучала заросшее щетиной потухшее лицо. Выдыхала-настаивала:
— Мардук. Прости. Посмотри на меня.
— Я смотрю.
Его жесткая щека у ее щеки, шея подалась назад:
— Искусительница!
— Не искусительница. Я не змея. Смилостивься над собой. Пожалей себя. Пожалей… меня себя.
Он высвободился. Пристально посмотрел ей в глаза. Встал на ноги; пробормотал, сильно побледнев, глядя на нее сверху вниз:
— Сейчас, сейчас, сейчас… Элина! Сейчас упаду!
И качнулся вперед-назад. Грохнулся, как подкошенный, навзничь: опрокинул стул, увлек его за собой. Лежал на полу, поверх спинки стула. В глубоком беспамятстве. Стул она из-под него вытащила. Приложила ладонь к его рту: ощутила теплое дыхание. Щеки у него побелели, рот раскрылся.
Уже второй раз лежал он перед ней. Она пощупала под головой. Крови не было. Она подложила ему под голову свою шапку.
Потом, вздрогнув, поспешно подошла к двери, прислушалась. Воин все так же стоял возле мусорной кучи, он ничего не слышал.
И когда Элина шаг за шагом вернулась назад, когда, возвращаясь, рассмотрела, как Мардук лежит на половицах в ее доме — серое бородатое лицо, длинное тело в белой овчине, — она вдруг, откинув голову и взмахнув руками, упала на него, поддавшись дикому-блаженному чувству. Мех она с себя сорвала. Кофту, сорочку сорвала со своей груди, прижалась оголенной кожей к его холодной влажной овчине. Тесно прижалась к нему всем телом, руками-ногами, обвила его, придавила собственным весом. Не обращая внимания, что с ним происходит. Гладила ему руки, приоткрыла овчину, поцеловала колено. Она распахнула-рванула овчину. Перецеловала все ребра, приникла, потерлась грудью о его грудь.
Разгоряченная, подскочила к окну. Открыла раму бесшумно-быстро, набрала пригоршню снега, снова закрыла окно; согрела снег во рту, подула на него; подбежав на цыпочках к Мардуку, встав на колени, принялась растирать снегом его лоб веки губы.
Для нее было душераздирающим счастьем, когда во сне он выпятил губы, лизнул снег. Она дала ему вдосталь насосаться. Держала снежок во рту. Он сосал из ее рта.
СПУСТЯ ЧАС Мардук вышел на крыльцо, отослал того человека. Сам, с Элиной, медленно побрел вслед за ним по улице. Смеркалось. Они прошли по лугу, затем через лес. На выходе из леса — тот, впереди, был уже едва различим — колени у Мардука подогнулись. Он опустился на землю. Полосы тумана наплывали от ближней реки. Мардук сощурил сумрачные глаза, повернулся к Элине.
— Красивая жизнь, — шепотом сказал он, — красивые деревья, красивый туман!
Она помогла ему встать, он погладил ее плечо.
— Почему ты так смотришь на меня, Мардук?
— Я не думал, что такое возможно.
Ее глаза сияли; он все еще боялся впасть в беспамятство и потому отвел взгляд от этих опасных глаз.
— Красивый туман, красивое дерево, красивый… — он привлек Элину к себе, — человек. Человек красив. Красивы его волосы. И пальцы. И уши. И шея.
— Так ведь все это всегда было.