— То неправда! — кричали они. — Мы видели следы на снегу. Ты сама провожала его еще с кем-то, потому что оставила и свои мелкие следы.
И начали все перебрасывать на чердаке, и в сенях, и в комнате, били посуду и нашли тот окровавленный бинт.
— Чья это кровь? — придрались они.
— То моя кровь, господа полицианты, — сказала Тереза.
— Как так?
— Я порезала руку.
— Обманывай дураков! — закричали они. — Свежая кровь! Тут были партизаны.
Когда старый шваб услышал это слово, он сразу сказал:
— Иди с нами!
И повели Терезу на Микулов.
Я едва поспевала за ними. А она идет впереди и не плачет, а только оглядывается.
— Возвращайтесь, мамуня, — говорит, — вам трудно итти в гору.
А когда всходили на кряж, она чаще стала оглядываться.
— Чего ты туда пялишь глаза? — кричали ей.
— Я хочу насмотреться на Модры Камень.
— Оставила там кавалера?
— Да.
Взошли на самый хребет, к шоссе, где оно поворачивает на Микулов, еще немного — и наша сторона скроется с глаз. Остановилась моя Тереза, белая-белая, и пристально смотрит сюда, в нашу сторону. А они гонят:
— Иди!
— Господа, дайте посмотреть еще одну минуту. Хочу взять Модры Камень на память с собой.
— Ты не туда смотришь, — заметили они, — ты в другое всматриваешься. Где у тебя кавалер?
Я тоже вижу, что она смотрит куда-то в другую сторону.
— Эй, — вдруг подскочил один, — она смотрит на Россию!
И оба ударили плетьми. Она отбивается от плетей, а сама все смотрит, смотрит. А уже видно было далеко внизу, на горизонте, как стреляют русские…
Схватили ее под руки и бросили вперед. Толкали, и подгоняли, и грозили:
— Не оглядывайся!
А она молча вытирает кровь с лица и все-таки оглядывается.
— Гей, секи ее! — закричали те и погнали быстрее. А я побежала за ними, споткнулась, и упала на камень, и горевала там до ночи…»
Померкло в памяти, стерлось все. Даже то, что называют незабываемой первой любовью. Почему ж эта случайная встреча, один взгляд — почему он не меркнет и, чувствую, никогда не померкнет?
Ты как живая. Потому что далекие Рудные горы всюду идут за мной, приближаются с каждым днем. Вижу их, они уже не забиты снегом, а зеленеют, согретые весенним солнцем, и поляны, как синие озера, зацветают первым цветом весны, который по-вашему называется «не́бовый ключ».
Я закрываю глаза и вижу: ты опять ступаешь на деревянное резное крыльцо в легком белом платье с черной повязкой на рукаве и смотришь вниз, за Модры Камень, где когда-то проходила наша оборона. Теперь всюду проросла буйная трава. Уже через бывшую нейтральную зону едут по асфальту словаки. Едут и смотрят, как поднимается над землей и, поблескивая, тянется к солнцу виноград.
В такие часы мы часто встречаемся с тобой и, усевшись на теплом камне, подолгу разговариваем:
ТЕРЕЗА. Где вы так долго были?
Я. Все уже кончилось. Теперь нас ничто не разлучит.
ТЕРЕЗА. Никогда?
Я. Никогда.
ТЕРЕЗА. Как это хорошо, что мы будем всегда вместе! Я так долго ждала вас после той зимней ночи: мне кажется, не меньше тысячи лет!
Я. А мне кажется, что я столько же шел к тебе.
ТЕРЕЗА. Дайте мне вашу руку. Вы чувствуете, как эта тысяча лет переместилась? Теперь она впереди нас, правда? Пока будут зеленеть эти горы и светить солнце, мы будем жить. Мы так богаты!..
Я. Никуда мы теперь не будем спешить, как тогда зимой. Тогда мы не успели и поговорить. Лютый ветер бесновался в скалах, он мешал нам.
ТЕРЕЗА. Теперь у нас есть время. Сейчас я вам доскажу все, что не досказала тогда. Слышите? Потрескивают зеленые хребты гор, греясь на солнце. А небо над нами, весеннее и высокое, гудит от ветра, как голубой колокол. Слушайте!..
НА БАЛАТОНЕ
Маргит сидела на берегу с ребенком на руках. Было тоскливо и безлюдно, как на краю света. Глухо вздыхали волны белые чайки тревожно носились над озером.
Когда же он там распродаст свой виноград?
Прошло уже больше часа, как старик Шандор причалил к береговому камню и, попросив Маргит присмотреть за веслами, подался на станцию с двумя корзинами винограда. Ах, этот Шандор!.. Прослышал где-то, что сегодня из Чиофока в Советский Союз отправляется эшелон демобилизованных бойцов, и он уже тут как тут. Вспотевший, запыхавшийся, примчался на своей лодочке с того берега, только бы завести с военными коммерцию и положить себе в карман лишний пенго.
На станции гремит оркестр. Не впервые гремит он так в эту осень. Третьего дня тоже отправился отсюда эшелон демобилизованных, его повел паровозный машинист Витез Молнар, муж Маргит. Когда он вернется? И чует ли в дороге его сердце, какое горе постигло здесь его жену и их маленькую Эржи!
Недалеко, за деревьями, маленькая станция. Сквозь просветы в покрытом осенней позолотой парке Маргит видит украшенный флагами двухэтажный серый вокзал, красную трибуну в центре перрона и на ней советского офицера, который, жестикулируя, держит речь перед выстроившимися вдоль вагонов бойцами. Сюда не доносится его голос, а там все слушают не шевелясь. Зеленеют торжественные шеренги демобилизованных. Рядом с колоннами солдат у левого крыла вокзала темнеет толпа штатских. Это венгры, приехавшие из окрестных сел проводить в путь-дорогу своих друзей-освободителей.
Там где-то и Шандор, хозяин этой утлой лодчонки, на которой должна переправляться Маргит. Помчался в надежде на бойкую торговлю, а попал на строгий, дисциплинированный митинг. Наверное, сокрушается сейчас, стиснутый в толпе вместе со своими двумя корзинами.
Ребенок на руках у Маргит спит, с пылающим личиком, тяжело дыша и часто вздрагивая во сне.
Пора, пора уже отплывать!.. Хмурится голый Балатон, капризное венгерское море!..
Противоположный берег, четко очерченный днем, сейчас начинает расплываться и, как бы отступая в туманы, отдаляется от Маргит. Сёла, раскинутые на нем, уже едва видны среди пологих холмов. Постепенно темнеют белые виллы, приткнувшиеся на склонах. Раньше эти виллы принадлежали богачам, а отныне будут принадлежать народу. Некоторые еще заняты госпиталями, в них под наблюдением опытных военных врачей долечиваются раненные в боях воины. Много слыхала Маргит о советских военных врачах. Будет просить принять ее. Но согласятся ли она осмотреть ее маленькую Эржи? Ведь госпиталь военный…
Еще утром Эржи улыбалась, как солнышко. Маргит возилась на винограднике, а она спокойно лежала под кустом в коляске. Потом вдруг захныкала, задергалась. Маргит дала ей грудь, а у нее губки, как огонь…
Хотела бежать к знахарке, но соседки отсоветовали:
— Лучше поспеши к советским врачам, за Балатон!
Бросила все и вот прибежала сюда. Но катера, который поддерживает связь с северным берегом, уже не застала: он недавно отошел и будет лишь завтра.
Решила бежать по берегу, тропками, что вьются вдоль Балатона, огибая его огромную подкову. Но родное озеро, будто почуяв ее тревогу и боль, послало ей навстречу этого пустомелю Шандора, и он пообещал, что в один момент переправит ее, куда нужно. Напрасно поверила. Кажется, он был навеселе, и лучше бы его не слушать, а итти пешком. Сейчас она была бы уже далеко.
До каких пор он будет торчать там? Не думает ли Шандор на старости лет стать оратором? Вот опять оркестр на вокзале выводит веселый туш. На трибуне уже стоит коренастый генерал.
Шумит Балатон, шумит парк, желтая листва слетает с деревьев.
Ребенок пылает, дергается во сне. Лодка причалена, камень холоден и равнодушен. Никому нет дела до несчастной Маргит, которая изнывает и томится на берегу холодного вечернего озера. Какая она сейчас маленькая и беспомощная против этих серых необъятных вод!
Низко бегут дымчатые тучи, тоскливо кричат на ветру чайки.
Грянул марш… Митинг кончился, воины по доскам быстро вбегают в вагоны. Продолжительный прощальный гудок — и украшенный зеленью и лозунгами эшелон трогается на восток. С места набирает скорость, стремительно вылетает за семафор, уходит в седую даль…
«Счастливого пути! — мысленно желает Маргит отъезжающим. — Я бы тоже пошла вас проводить на вокзал, но… у меня сегодня заболела Эржи».
Шандор возвращался со сбитой на затылок шляпой, широко размахивая полами своего плаща, смеялся и еще издали потрясал корзинами, показывая их Маргит: они были пусты.
— Ты думаешь, Маргит, что я с них шкуру драл за свой виноград? — хвастливо кричал Шандор, швыряя корзины в лодку, где уже лежала туго надутая автомобильная камера, которая в минуту опасности должна была, очевидно, выполнять роль спасательного круга… — Эге-гс! Ты, молодка, еще не знаешь Шандора! Руки бы мне скрутило, если бы я в такой день взял с кого-нибудь хоть один пенго! Я даже с тебя ничего не возьму. Берите, говорю, на дорогу, кушайте, получайте удовольствие… за здоровье старого Шандора! Вы мне, а я вам. Как же иначе? Они прекрасные ребята, они мне в душу вошли, и я хотел им сегодня преподнести свой — пусть небогатый, но зато от всего сердца — подарок…
— Быстрее налаживай! — торопила Маргит лодочника. — Видишь, какой ветер поднимается!.. Волна растет!
— Что мне ветер, что мне волна! — добродушно разглагольствовал Шандор. — Если я при регенте Хорти не утонул, так сейчас и подавно не утону.
Пока он возился у лодки, неожиданно появились еще три пассажира. Это были советские военные: двое мужчин и стройная девушка с погонами капитана.
Остановившись на пригорке и переговариваясь, они некоторое время искали глазами катер. В конце концов они вынуждены были обратиться к Шандору. Тот как будто только этого и ждал: разболтался — не остановить. Во-первых, обстоятельно разъяснил, что ближайший рейс пассажирского катера предвидится лишь завтра, никак не раньше. Во-вторых, заявил, что однажды видел эту девушку-капитана на том берегу и поэтому доподлинно знает, куда ей нужно. И наконец заверил, что если они пожелают, то он может переправить их «одним духом».