Опять он спасовал. Оказался слабаком, не сумел защититься. Бежал с поля боя. Как всегда в последние полтора года. А ведь здесь ему нужно закрепиться во что бы то ни стало, он должен выстоять, это последний шанс, и если все кончится благополучно, то потом можно будет рассчитывать на что-то другое, лучшее. Сквозь эти три года нужно пробиться, как пробиваются сквозь метровые стены крепостной тюрьмы решившиеся на побег узники. В эту тюрьму он загнал себя сам и теперь уж хочет не хочет, а нужно держаться! Хотя бы ради Матери. Сколько можно волынить? Если и тут не удержится, то сведет Мать в могилу.
Она и так выплакала все глаза. За год раз сто побывала в школе. А сколько учительских квартир обошла, умоляя помочь сыну и выслушивая в ответ утешительную ложь и расплывчатые заверения.
Мать в трудные дни показала себя не усердным муравьем, а бульдогом, настоящей тигрицей — вот бы видел ее тогда лечащий врач Отца! Это по ее милости притча о трудягах муравьишках перестала его занимать и почти забылась, хотя, может быть, виновато и время — ведь с тех пор, как врач ему рассказал ее, минуло полтора года.
Заслышав, как сзади по бетонной дорожке к нему подкрадывается Шишак, Подросток так стиснул в карманах кулаки, что захрустели суставы. Но не пошевелился, продолжая глядеть на синее в этот ранний час августовское небо.
Тот стоял у него за спиной затаив дыхание, потом вдруг выдохнул: шею и уши Подростка будто опалило жаром. Он повернулся так резко, что Шишак от неожиданности отпрянул. Подросток смотрел на него в упор, стиснув до боли зубы, чтобы не выдать противнику внутренней дрожи.
Шишак осклабился. Сделав вид, что просто разыгрывает Подростка, он с кривлянием обошел его и, принужденно насвистывая, двинулся к туалету.
Подросток замер в ожидании.
Шишак обернулся, и на лице его изобразилось искреннее удивление. Он явно не знал, что делать дальше. Ведь он дал Подростку спасительную возможность, но этот хиляк с девчоночьим лицом не воспользовался ею, хотя мог спокойно улизнуть в мастерскую, оставшись целым и невредимым.
Подросток заметил в движениях противника нерешительность. Шишак пнул кочку, подняв облачко пыли, потом квадратным носком башмака стал чертить на глинистой, плотно утоптанной земле кривые линии, но, как бы он ни тянул время, расстояние между ними сокращалось.
Подросток стоял как вкопанный и явно не собирался ретироваться.
Тихоня с Гномом, укрывшись в мастерской, наверняка подглядывали за ними из-за какой-нибудь разбитой машины.
Наконец Шишак решился и, с наигранной небрежностью подойдя к Подростку, криво улыбнулся:
— А ты не такой уж и маменькин сынок, как я думал. Держи краба, старик, — протянул он открытую ладонь.
Подросток, чувствуя подвох, взглянул в настороженно прищуренные глаза Шишака и нерешительно вытащил руку из кармана. Они, как положено примиряющимся сторонам, пожали друг другу руки, но, готовил ли Шишак подвох, так и осталось невыясненным: с улицы в ворота мастерской завернул Шеф, покачиваясь грузным телом, прошел по дорожке и остановился перед учениками.
— Уже подружились? — Его огромная ладонь опустилась на плечо Подростка. — Одобряю, весьма одобряю. — Он выдержал паузу. — Вы, Амбрушка, у нас новичок. Так что обзаводитесь друзьями. А то обстановка тут непривычная, верно? Хочется человеческого участия… я все, все понимаю. Дружите себе на здоровье. Но если возникнут какие проблемы — сразу ко мне. Уяснили?
— Так точно.
— Вот и ладно.
Шишак нервно передернул плечами. Шеф покосился в его сторону:
— Что, нездоровится, сын мой? Знобит?
— Так точно… То есть нет, — смешался Шишак.
— Ну, ну. Значит, все-таки нет. Тогда, может, неважно отдохнули после ночной попойки? А?
— Смею доложить, попойки не было, товарищ завпрактикой.
— Ну да. Не было. И как это я мог такое подумать. Плохо, плохо я о тебе думаю, сын мой. Ведь ты ни разу в жизни еще не переступал порога этой самой… хм… забегаловки.
Шишак залился краской.
— Можно сказать, что нет.
— Ну да, — закивал огромной головой Шеф. — Хм, хм, хм. Возможно. Очень возможно, сын мой. Глаза мои, к сожалению, совсем уж не те, что прежде. Ничего не поделаешь, старость. То они видят, то не видят. Разве можно на них положиться. Ты тоже так думаешь? — спрашивает он с благосклонной улыбкой.
— Никак нет, — бледнеет тот. — Я не думаю.
— Не-е-т? Потрясающе! А я-то надеялся, что хоть с логикой у меня все в порядке. Я полагал, что начинка в моей голове не превратилась еще в труху… к сорока-то годам. Н-да. Я-то думал, что с ее помощью способен объяснить хотя бы себе причины и суть парадоксов. Очень жаль, но выходит, я заблуждался. Позорно заблуждался. Очень, очень и очень жаль.
И он уставился на окаменевшего Шишака, ожидая ответа.
— Так точно, товарищ завпрактикой.
Шеф чуть покачал головой, дружелюбно скользя взглядом по вытянувшейся фигуре ученика. Вниз-вверх, вниз-вверх, без остановки.
— Так, значит, о забегаловках ты и слыхом не слыхал? Я рад. Решительно рад. Ты просто осчастливил меня, сын мой. Осчастливил — шутка сказать!
Шишак, борясь с собравшейся во рту слюной, судорожно двигал кадыком.
— Смею доложить… не совсем…
Шеф, оживившись, ждал продолжения, но Шишак иссяк. Единственным продолжением были тяжелые вздохи, свидетельствовавшие о полной беспомощности ученика.
— Не совсем? Я не ослышался, сын мой? Не совсем, значит? Интересно, каким же образом ты намереваешься осчастливить меня совсем? Я весь внимание, сын мой! Ну так как?
Улыбка на лице Подростка постепенно превратилась в горестную гримасу. Он понял, что тирады Шефа — не безобидное отеческое подтрунивание добродушного наставника над непутевым учеником, что, несмотря на панибратский тон Шефа, третьегодок в его глазах просто ничтожество. Видя, как Шишак, будто попавшая в патоку муха, отчаянно барахтается в лицемерно медоточивых, тягучих словесах Шефа, Подросток не сдержался и взволнованно выпалил:
— Разрешите, товарищ завпрактикой…
Шеф повернулся к нему и удивленно вскинул пучки смолянисто-черных густых бровей:
— Слушаю, — сказал он, пристально оглядывая Подростка.
— Я… я… — испуганно стал заикаться тот. — Извините, забыл… Хотел что-то сказать и забыл… Извините.
Шишак побагровел, а Шеф дружелюбно закивал:
— Ничего. Бывает, бывает… Чего только не бывает на свете, дорогой Амбруш, Забывчивость — не самый большой порок, нет, этого я утверждать не могу при всем желании. Мелкий изъян… Дефектик, легко устранимый, ничтожный, пустяковый дефектик, который, конечно же, можно простить. — Он поднял коричневый, будто обмакнутый в морилку указательный палец. — На первый раз. На первый и единственный. Я выражаюсь понятно, дорогой Амбруш?
— Так точно, — выдохнул сконфуженный Подросток.
— Не слышу, — пожал плечами Шеф. — Со слухом у меня, видать, тоже не все в порядке. Что делать, старею, старею, ребятки, — беззлобно улыбнулся он. — Ну-с?
— Так точно, понятно, — отчетливо и громко проговорил Подросток.
В глазах Шефа будто сверкнули недобрые огоньки, но он тут же пригасил их густыми щетинистыми ресницами.
— Ладно, Амбруш. Вы тут особенно не задирайтесь… понятно? А если будете задираться, сын мой, то мне придется забыть о тех светлых чувствах, которые я сохранил к вашему покойному папаше. А этого мне не хотелось бы. Нет, не хотелось бы, сын мой. С вашим папашей в свое время был у меня один… памятный… скажем так: памятный и полезный разговор. — Он задумчиво помолчал. — Да. Ваш любезный папаша… несколько просветил меня по юридической части, когда еще… хм… словом, во времена оны. — Он снова уставился на Подростка. — Но, невзирая на это, заносчивых молодых людей я, как правило, быстро привожу в чувство. Да, да. И вы своим поведением, дорогой Амбруш, меня к крутым мерам не вынуждайте. В следующий раз постарайтесь набраться терпения, чтобы дождаться, как полагается, пока я сам обращусь к вам с вопросом. Это, вне всякого сомнения, самый безопасный путь. Да, да. Самый доступный и перспективный. Так как? Вы по-прежнему не помните, что хотели сказать? Или, может быть, уже припомнили?
Голова у Подростка гудела.
— К сожалению, нет… Извините.
— Не приходит на ум, дорогой Амбруш? Не так ли? Хотели сказать какие-то слова, а они, паршивцы такие, шасть врассыпную, и никак их обратно в голову не заманишь?
— Никак, товарищ завпрактикой.
Шеф расплылся в умильной улыбке:
— Вот-вот. Мне тоже так кажется, дорогой Амбруш. Примерно этого я и ожидал в абсолютной, можно сказать, уверенности. Да. Стареть мы, конечно, стареем, но зато опыта набираемся. — Он сделал паузу, снова обвел учеников улыбчивым взглядом черных блестящих глаз и, вскинув косматые брови, продолжил: — Ведь что мы имеем? Вот стоят передо мной двое юношей, можно сказать только вступающих в жизнь, красивых, здоровых, задорных! Сама резвость, сама жизнерадостность! Все козыри у них в руках и, может быть, даже путевка в будущий век. И тут же стою я, человек, для которого единственным источником силы может служить только жизненный опыт… но сила у него есть. Ты с этим согласен, Шишак?
— Так точно, согласен, товарищ завпрактикой, — по-военному вытянулся Шишак.
— А вы, дорогой Амбруш, согласны?
— Так точно, — ответил Подросток.
Шеф довольно кивнул:
— Правильно. Очень и очень правильно. — И, не повышая голоса, но уже без улыбки скомандовал: — Кругом! Марш!
Ученики отправились в цех.
Шеф грелся еще на солнышке, и Тихоня с выражением страдания на физиономии осторожно выглянул из смотровой ямы.
— Ну, теперь у нас будет денек, — укоризненно сказал он. — А все вы, черт возьми.
— Я когда-нибудь его убью, — раздувая побелевшие ноздри, прохрипел Шишак. — Убью гада. Я не я буду — убью.
Из ямы вынырнула дынеобразная голова Гнома:
— Хо-хо-хо, животики можно надорвать со смеху.
Шишак наступил на растопыренные пальцы мальчишки.
— Тебя кто-нибудь спрашивал? А?