тавляет ее ваш покорный слуга, и никто больше. Вы спросите, чем он при этом руководствуется? Существующими инструкциями, во-первых, и многолетним, целиком и полностью оправдавшим себя опытом — во-вторых. Это понятно.
Ученики подтянулись, но Шеф на них даже не взглянул. Он не ждал ответа.
— В случае, если отметка за практические занятия будет иметь вид кола, — продолжал он бесстрастно, — все придется начать с нуля, то есть вернувшись назад ровно на двенадцать месяцев. И тут вам никто, даже сам господь бог, повторяю, сам господь бог, не поможет, если, конечно, не сжалится и не призовет в свое царство. Это единственное, на что вы, ребятки, можете надеяться, и более ни на что.
Эффектом, который произвела на ребят его речь, Шеф был доволен. Ученики стояли, не смея дохнуть. Пример остальным показывал Шишак, вытянувшийся в струну, с застывшим, как у статуи, взглядом. «Третий год тренируется, — подумал Подросток. — А я еще только первый. Наверно, уже сыт по горло, два года здесь проторчав…»
— Итак, с юридическими основами моей деятельности, я полагаю, все абсолютно ясно. Всем присутствующим здесь счастливчикам, — добавил Шеф.
— Так точно, — в один голос ответили ученики.
Он, уставившись в одну точку, снова задумался, давая понять частыми кивками головы, что думает и думает над вопросами немаловажными.
Время шло, секунды складывались в бесконечно долгие минуты. Подростка уже покачивало от усталости. Он смотрел на косые струи неутихающего унылого дождя, не испытывая никаких эмоций. Слова Шефа он принял к сведению — что еще оставалось делать? Правда, в сознании шевельнулась странная мысль, которую он тщетно старался отогнать: как случилось, что Отец, такой честный и сильный, такой справедливый, что справедливей и не бывают, был связан с этим чудовищем? Что у них были за отношения? Он был у Отца на приеме? Или это случайное знакомство? Как бы там ни было, Отец не мог ничего подозревать, не мог. Да и давно это было, много лет назад. Может, Шеф был совсем другим? Хочется верить, но это невозможно. Хотя ведь и Мать, и он сам не такими были при жизни Отца. Все тогда по-другому было, совсем по-другому. И Шеф мог быть другим. Но все же представить это трудно. Почти невозможно.
Шеф поднял левую руку, точнее, чуть приподнял ее перед собой и с видимой сосредоточенностью, можно сказать даже с пристальной, но достаточно хладнокровной заинтересованностью обвел длинным ногтем большого пальца полукружья ногтей на руке, словно желая убедиться в их твердости. Проделав эту операцию, он принял обычную позу: слегка раздвинул ноги, а руки сцепил за спиной.
— Стало быть, основной тезис мы с вами сформулировали, — тихо, но внятно сказал Шеф. Услышав неосмотрительный вздох Гнома, он чуть приподнял одну бровь, однако голоса не повысил: — Но означает ли это, что драгоценное время, отпущенное для сегодняшнего «семинара», я считаю исчерпанным? Нет, исчерпанным я его не считаю. Наше общество, как известно, испытывает нужду во все более развитых индивидах, независимо от того, где обретается тот или иной индивид: у станка, при сохе или еще где. Это ясно?
— Так точно, — прозвучал дружный ответ.
— Между тем в воспитании нового индивида главным является… что? Сам индивид. Это тоже понятно?
— Так точно, — уже вяло и вразнобой ответили ученики.
Шеф чуть повысил голос:
— Замечу для общего сведения: я требую от учеников, чтобы одобрение звучало как одобрение. Не слышу энтузиазма. А ну-ка, еще раз, ребятки!
— Так точно! — грянули они хором.
— Ну вот. Другой коленкор. Итак, подведем итоги: главное в воспитании индивидов — координировать их, ибо каждый несет в себе отпечаток среды и духовного, так сказать, климата, в которых он вырос. Вот в чем вся штука, ребятки. А это уже искусство. Чтобы было понятней, поясню на примере. Что являет собой тысячелетняя история нашего городка? Борение духа, идей, образцы мужества и самопожертвования. Ну так вот. Как может относиться воспитанный в данной атмосфере индивид, так сказать коренной обитатель Рио-де-Калоча, к другому индивиду, положим такому же ученику-ремесленнику, который вторгается сюда, гонимый жаждой познания, к примеру, из Батя-Сити, где он до этого прозябал?[3] Как, скажите?
«Вопрос риторический, — подумал Подросток. — К тому же дурацкий. Шеф ненормальный, определенно. Не соображает, что несет ахинею. Скалится, будто сказал что-то сногсшибательное».
— Ну-с… вся компания, я гляжу, страдает отсутствием чувства юмора, — самодовольно просиял Шеф.
Тоже, шутник нашелся… «Рио-де», «сити» — чего тут смешного?
— Юмор мы понимаем, — осклабился Шишак.
Заухмылялись и остальные. Подросток с презрением к самому себе почувствовал, как мускулы на лице дрогнули, в улыбке обнажая зубы.
Шеф кивнул.
— Вот это мне нравится. Молодежи пристало быть жизнерадостной, бодрой и непоколебимо уверенной в собственных силах.
— Хи-хи-хи, — хохотнул Гном.
«Из подхалимства или просто не сдержался? Скорее последнее», — подумал Подросток, краем глаза заметив, как Шишак предостерегающе двинул мальчишку по щиколотке.
Улыбка на широком лице Шефа вдруг сморщилась, будто на нее плеснули кипятком.
— Однако, — медленно протянул он, — однако хорошее настроение и жизнерадостность не могут служить оправданием вздорного и беспричинного зубоскальства, не так ли? — Шеф снисходительно махнул рукой. — Вольно.
Все четверо, одновременно переступив, качнулись вправо. Занемевшие пальцы согнулись, и кисти рук бессильно повисли вдоль тела.
— Именно, именно, о том и речь, — лениво продолжал Шеф. — В здоровом теле… что?.. здоровое самосознание. В развитом теле — развитое самосознание, уверенность в собственных силах и прочая и прочая. Но, к сожалению, в двух случаях из четырех о развитом теле говорить не приходится. Конкретно, в твоем, — кивнул он на Тихоню, — и в твоем, — он сделал шаг в сторону Гнома. — Твой организм, сынок, просто вопиет об отсутствии закалки. Да, да, вопиет. Во всеуслышание вопиет. Так, что уши закладывает.
Шеф, продолжая оценивающе разглядывать упитанную фигуру Гнома, вытянул руку и тыльной стороной ладони небрежно похлопал мальчишку по животу.
— Хорошо идет накопление. Отлично идет, надо признаться, — одобрил он. — Отлично.
Гном, видимо от щекотки, снова захихикал. В горле у Шефа что-то забулькало, но он подавил смех.
— Как с аппетитом, порядок?
Гном, втянув живот, чуть отступил назад. Он не знал, что ответить.
— Ну, смелее, — подбодрил его Шеф.
— Порядок.
— И что же ты любишь больше всего? Наверно, лапшу с маком да со сметаной?
Ученики неуверенно переглянулись. Послышалось несколько неуверенных смешков.
— Хи-хи-хи! — нервно дернулся Гном, корчась от щекотки. — Не-е, больше всего слоеный пирог, — выдавил он наконец.
Шеф убрал руки за спину. Он покачивался легко и свободно, чуть ли не пританцовывая.
— А с какой начинкой, м-м?
— С разной, — пожал плечами Гном.
— А все-таки? — допытывался Шеф.
Глаза у мальчика загорелись.
— Разрешите доложить, с творогом и с капустой, — браво отрапортовал он.
— Из сладкого теста или из подсоленного?
Гном судорожно глотнул слюну.
— Лучше всего из подсоленного, товарищ завпрактикой. И чтоб сметаны побольше. А капустный лучше всего с перчиком. Без перца не то.
— Так, так, так, — закивал Шеф. — С аппетитом, дитя мое, у тебя и впрямь полный порядок.
Гном просиял.
— Товарищ завпрактикой, наверное, тоже не может пожаловаться, — опрометчиво ляпнул он, видимо желая польстить Шефу.
Шишак тихо охнул, и все четверо, словно по команде, вытянулись в струнку. Подросток в страхе зажмурился, сердце у него бешено колотилось, и, казалось, вся дождевая вода преждевременно наступившей осени холодным потоком хлынула ему за шиворот. «Сейчас упаду, — стучало в его мозгу, — сейчас, прямо здесь, на этом месте, упаду, упаду».
Шеф не взвился, не заорал — он заговорил на удивление ровно и спокойно, демонстрируя железное самообладание.
— Да, жаловаться — не в моем характере. Что верно, то верно, ребятки. Потому как в течение всей своей жизни, на каком бы посту я ни находился, я всегда твердо знал, что, когда и зачем нужно делать. Это я могу утверждать с высоко поднятой головой. Без тени колебания. Времена могут меняться, я же собственнолично, а также мои принципы, их суть — никогда! Так что жалоб, дети мои, вы от меня не услышите. Этому не бывать.
Наступило молчание. Напряженное, жуткое. Подросток не помнил, когда открыл глаза, запомнил только, что на смуглом лице Шефа играла обычная недобрая улыбка. Он все еще буравил глазами Гнома.
— Тэк-с, тэк-с. Думаю, растрачивать просто так, понапрасну такие резервы энергии было бы непростительной безответственностью. Транжирить ее бесцельно, вместо того чтобы обратить на пользу какому-нибудь прекрасному или великому делу. Бессмысленно расточать ее на какие-то там… хм… физические упражнения. На прыжки-кувырки. Или, скажем, на бег вокруг мастерской или отжимания от пола. Все это может служить только индивиду, а коллективу, обществу — никакой отдачи. Не так ли?
— Так точно, — хрипло ответил Гном.
— Правильно. — Шеф закачался взад-вперед. — Очень и очень правильно. Самым мудрым и достойным решением будет, если наши физические упражнения послужат и личности, и коллективу одновременно. И так как о примерных масштабах неизрасходованных энергетических ресурсов я имел счастье составить себе представление, то с ходу хотел бы внести одно предложение. Вполне серьезное и разумное. Не угодно послушать?
— Так точно, — ни живой ни мертвый, пролепетал Гном.
— Мое предложение — я особо подчеркиваю, предложение, а не распоряжение, — сводится к следующему. По истечении рабочего времени ты, братец, останешься в мастерской и произведешь генеральную уборку этой самой вот комнатушки. Само собой разумеется… хм… строго добровольно. Это ясно?