Шеф наконец появляется в дверном проеме и, расставив ноги, замирает на пороге.
— Ну что ж, — хладнокровно, с апломбом начинает он. — Почтенный коллектив, разумеется, не вправе отвлекать меня от трудов. Но дух коллективизма мне тоже не чужд, отнюдь. — Рты рабочих невольно растягиваются в улыбке, похоже, речь Шефа их забавляет. — Н-да. Он во мне не иссяк, уважаемые коллеги, и смею заверить, что у вас мне его занимать не придется. Так в чем дело?
— Отмени наказание, которое ты назначил ученикам. Подумай как следует и отмени, — говорит Мастер.
— Хотел бы напомнить: методы обучения и воспитания я выбираю сам, без помощи посторонних, — категорическим тоном заявляет Шеф и уже собирается скрыться в своей конуре, но голос молодого рабочего останавливает его.
— А ну погоди-ка! — кричит парень. — Может, все-таки объяснишь, зачем пацанов уродуешь?!
— У-ро-дую? — Шеф пораженно обводит глазами рабочих. — Это что-то новое, коллеги. — Взгляд его застывает на парне. — Очень жаль, но лично с вами, мой юный друг, мне разговаривать не о чем. Вам понятно?
— Послушайте, уважаемый, — багровея, кричит ему парень, — если вам так уж нравится, я могу и на «вы», мне плевать… Вам ведь прежде не с нашим братом приходилось общаться. Повыше летали… Правда, с этих высот, насколько я знаю, вас турнули под зад коленкой!
— Не о том сейчас речь, — пытается унять его Мастер.
— А вот и о том. Слава ваша, уважаемый, раньше вас тут была. Уж можете не сомневаться, наслышаны мы о ваших делишках, знаем, что вы за птица.
— Не будем начинать от Адама, — нетерпеливо обрывает его Мастер. — Пускай отменит наказание, и дело с концом.
— Отмени, не упрямься, — примирительно говорит кто-то из пожилых рабочих. — Не убудет тебя от этого.
— Так, значит, к первому мая, ребятки, — улыбается Шеф. — Не забудьте, к первому мая, — повторяет он и, отступив, бесшумно закрывает за собой железную дверь.
— Ну, что я говорил! — взрывается парень. — Я вам сразу сказал!
Шишак бледен как полотно.
— Переделывай не переделывай, а мою он не примет. Знаю я, к чему он ведет.
— А ведь ты, сынок, его лучший ученик. Самый способный. Во всех отношениях, — потухшим взглядом смотрит на Шишака Мастер. — Пошли, ребята. — И мрачно идет к выходу.
Подросток, цепенея, смотрит вслед уходящим рабочим. Он знает: можно успеть еще выскочить на улицу, во двор, забиться в какой-нибудь угол, бежать из этого маслянистого, давящего полумрака, но Шишак, засунув руки в карманы, уже двинулся к нему неторопливыми вихляющими шагами. Двое других застыли на месте. Тихоня испуганно ухмыляется, Гном судорожно двигает кадыком.
— Теперь будет достаточно просто сбить его с ног, приятель. Или врезать разок как следует. На худой конец огрызнуться. Только при всех. При всем народе. При директоре, ясно? — Он выждал и угрожающе добавил: — Решайся. Иначе откинешь копыта, приятель. И девчонка твоя заодно. Не думай, о ней мы тоже не забудем.
Подросток, избегая глядеть на Шишака, косит на железную дверь. Но она не открывается. Все вокруг замерло, как в стоп-кадре, только лихорадочный взгляд Гнома мечется между двумя учениками. Наконец, скрипя зубами, Подросток с трудом поднимает глаза на Шишака.
— Гнида, — отчетливо, громко и почти сочувственно говорит он. — Гнида, — повторяет и наклоняется за промасленной ветошью.
Он изумленно следит за спокойными, уверенными, автоматически точными движениями своих рук: он работает. И, как свою собственную, ощущает беспомощность Шишака, его страх, копившийся годами и пропитавший каждую его клеточку, — сам он уже ничего не боится.
Шишак, еще минуту назад грозный Шишак с жалким видом, озлобленный, отходит в дальний конец мастерской, где все трое, сгрудившись, о чем-то шушукаются. Подросток оглядывается на них, улыбается, работает дальше.
Но вот возвращаются рабочие. На триумфальное их шествие не похоже — они расстроенно шаркают ногами. Мастер с мрачным лицом молча берется за работу. Остальные стоят в нерешительности.
— Ну что, пацаны, — говорит молодой рабочий, — слинял наш директор. Минимум на три дня: на курсах его подковывают. Так вот почему старый хрен-то такой спокойный, — кивает он в сторону железной двери. — Но ничего, это ему так не пройдет.
— Ну ладно, — одергивает его Мастер. — Зачем ребят будоражишь? Обождать надо, а там уж посмотрим, как оно будет. Тремя днями больше, тремя меньше — для такой работы роли не играет.
Подросток скользит взглядом по лицам и снова улыбается: минутное воодушевление. Прогорит, как солома. Как спичка сгорит.
Железная дверь медленно и бесшумно открывается, и на пороге вырастает грузная фигура Шефа. Он самодовольно покачивается, переваливаясь с пятки на носок.
— Беритесь за дело, не откладывая, ребятки. Даю вам отеческий совет, — возвещает он с таким спокойствием, что кровь стынет в жилах.
Все молчат. Шеф невозмутимо стоит в дверях. Наконец задиристый парень не выдерживает и, согнув руку в локте, делает красноречивый жест.
— А это видал, уважаемый?
Мастерская оглашается взрывом хохота. Мастер неодобрительно хмурит брови, но рабочих это не останавливает, они продолжают смеяться.
— Ну, с вами мы еще разберемся, — дождавшись, пока утихнет смех, хладнокровно говорит Шеф. — Это подстрекательство, да будет известно вам, друг мой. Ваши речи и действия нельзя расценить иначе как подстрекательство.
— Расценивайте на здоровье! А вот ваши живодерские действия как прикажете расценить?
— От моего воспитания эти юнцы не подохнут. Зато вас, коллега…
Мастер делает шаг вперед. В поднятой руке Мастера замирает разводной ключ, потом медленно опускается и со звоном падает на цементный пол.
— Не подохнут? Да легче подохнуть, чем вынести твою дрессуру, уважаемый товарищ завпрактикой. Вот ты, к примеру сказать, в полировке, в окраске толк знаешь, а жестянщик, не обессудь, из тебя никудышный. Возьмешься выправить вмятину — только напортишь. Так и с людьми: попадет в твои руки кто — так ты гнешь его, ломаешь, увечишь вместо того, чтобы выправить. И, что хуже всего, ты и сам-то не осознаешь, что творишь. Во всяком случае, так мне сдается…
Шеф побагровел, на шее у него вздулись узловатые жилы. Он силится сказать что-то в ответ, но Мастер, проворно нагнувшись, поднимает разводной ключ и, размахнувшись, стучит железом о железо.
— Пошли работать, ребята, — машет он остальным.
Грохот стоит невообразимый, не слышно даже, как захлопывается за Шефом кованая дверь его конуры.
Но вот шум стихает, и рабочие расходятся по местам со странным, им самим не понятным, щекочуще-радостным ощущением.
Только Шишак стоит в общей толчее, беспомощно опустив руки.
— А с нами-то как? — озлобленно выкрикивает он. — Что с нами теперь будет?
Мастер не спеша распрямляется и, ощупывая поясницу, внимательно глядит на ученика.
— Работай, сынок. Остальное тебя не касается.
Шишак нервно скрещивает руки и, покачиваясь на манер Шефа, с едкой горечью усмехается:
— Меня, значит, не касается. Интересненько! Настропалили человека, втравили в скандал, а потом — его не касается. Да ведь речь о моей шкуре, перво-наперво о моей. Мне последний экзамен сдавать в этом году. Мне… — Шишак умолкает под пристальным взглядом Мастера.
— Ты бы лучше руками работал, а не языком, — замечает спокойно Мастер и отворачивается.
В смотровой яме стоит почти полная тишина: звуки, спотыкаясь о края ямы, скатываются вниз по бетонным стенкам и испуганно замирают. Работа здесь, может быть, чище, чем наверху, но зато тяжелее. У Подростка быстро затекает шея, работать на ощупь пока не получается, все его внимание сосредоточено на шасси. Но ему здесь работать нравится. Если уж не с Мастером, то лучше всего в смотровой яме, одному. Машина его не обидит, она ему подчиняется, послушно роняя в подставленную ладонь отслужившие свой срок детали. Машины вообще создания добрые, благодарные и покорные.
Сверху, неуверенно нащупывая ступеньку, в яму просовывается короткая пухлая нога, и по лестнице, забавно вихляя задом, осторожно спускается Гном. Толстяк запыхался, бусинки глаз оживленно блестят.
— Удивляешься? — шепчет он. — Удивляешься, что я пожаловал сюда, верно?
— Нет, — отвечает Подросток. — Ничуть.
Гном недоумевает.
— Брось трепаться, Амбруш. Я же знаю, что ты удивлен. На твоем месте я тоже удивился бы.
— А я нет, — говорит Подросток. — Но если тебе так хочется, могу разинуть рот.
— Потрясно! Вкалываешь тут как ни в чем не бывало…
— Ага, — отвечает Подросток.
Гном глубоко вздыхает.
— А я к тебе с этой… ну как ее… с миссией.
— Да что ты говоришь? — улыбается Подросток.
— Точно, с миссией. Потрясно, а?
— В самом деле, — соглашается Подросток, тщательно протирая карданный вал.
Гном переминается с ноги на ногу.
— Ты, конечно, догадываешься, кто меня послал, — выдавливает он из себя.
— Представления не имею.
— Брось дурачиться, знаешь не хуже меня.
Подросток упорно хранит молчание. На Гнома он не глядит, работает.
— Слушай, Амбруш… Меня прислали сюда. За тобой, понимаешь?
— Это я уже слышал.
— Шишак прислал.
— Ну.
— Что, тебя не волнует?
— Как видишь.
— Потрясно. Старик, я с такими еще не встречался. Что, действительно не волнует?
— Действительно.
Гном почесывает переносицу.
— Велел передать: ты должен что-нибудь сделать. Иначе хана тебе.
Подросток молчит, улыбается.
— Ну что ему ответить? — раздраженно спрашивает толстяк.
— А что хочешь, — говорит Подросток. — Что придумаешь, то и скажи, приятель.
Гном напуган.
— Старик, меня Шишак по стене размажет. Ну скажи, что ему передать?
— Ладно. Передай, что ответа нет. Мол, так и просил сказать.
Гном придвигается к нему вплотную и шепчет взахлеб:
— Слушай, Амбруш. Он труханул. Не на шутку — Шеф теперь его срежет, как пить дать. Сначала его. А что будет потом, неизвестно. Но Шишака срежет, это факт. Это ясно всей мастерской. Шишаку крышка.