Ничего не случилось.
Долговязый Тихоня все еще возит по полу тряпкой, усердно размазывая грязную жижу. Шишак замер и молча наблюдает за Подростком.
Тот что-то ищет на слесарном верстаке. От разложенных по ячейкам верстака пружин, заклепок, болтов и гаек несет утренним холодком. Наконец среди новеньких металлических ящиков с инструментами он находит свой — допотопный, из дерева. От ящика веет теплом, ременная ручка удобно укладывается в ладонь. Подросток, стараясь не привлекать к себе внимания, приближается к смотровой яме.
Бетон под ногами влажно блестит, испещрен выбоинами — недолго и поскользнуться. Откуда-то сбоку вдруг выныривает чей-то башмак, Подросток останавливается, собираясь перешагнуть препятствие, но башмак, следуя за движениями его ноги, поднимается, опускается и опять поднимается.
Он стоит, беспомощно глядя на неизвестно кому принадлежащий башмак.
Потом поднимает голову и, резко повернувшись, едва не врезается носом в бандитскую физиономию Шишака. Тот уставился на Подростка неподвижно-холодным цепким взглядом.
Тихоня, затаив дыхание, приседает на корточки — он весь внимание, на мокром лице светится лихорадочное любопытство. Шишак чувствует это немое жгучее возбуждение, не оборачиваясь, и самодовольно, развязно ухмыляется. Подросток изо всех сил отталкивается от земли, как на уроке физкультуры, когда рейка обманчиво кажется совершенно неодолимой, и опрометью бросается в смотровую яму. Наверху какое-то время стоит тишина, потом раздаются глухие шлепки и ломающийся, неестественно сиплый хохот. Это, хлопая себя по коленям, веселится Шишак или делает вид, что ему так весело. Оживший Тихоня боязливо хихикает. По бетону, стуча каблуками, рысцой проносится Гном. А в отдалении с шумом распахивается железная дверь.
— Опять, Шишак? — глухо, вполголоса, спрашивает Шеф. — Что, соскучился по беседе, дружочек? — Он довольно оглядывается и широко разводит руки. — За чем же дело стало? Давай заходи. Побеседуем с глазу на глаз, никто нам не помешает. Ну, смелее.
Подросток затаился на дне смотровой ямы, перед ним ящик с инструментами. Тихонько, стараясь не скрипнуть, он открывает его и заглядывает внутрь. Но внимание его обращено наверх, откуда доносится шепот.
— Опять он его зацапал, — шепчет Гном. — Этот чокнутый Шишак… Хоть бы раз ему сошло с рук… Везет как утопленнику.
— Молчи ты! — испуганно шипит Тихоня.
— И ведь каждое утро, — не унимается Гном, — каждое божье утро ему влетает.
— Да заткнись! Заткнись, говорю!
— Или позже. Шефу это без разницы. Но чтоб день пропустить — ни за что. Во лютует! Шишак ему прямо как кость в горле.
— А вдруг он за нас возьмется? — с дрожью спрашивает Тихоня. Он уже булькает губкой в ведре.
Вздох Гнома легко отличить: он скорее пыхтит, чем вздыхает.
— А ты уж в штаны наложил? — шепчет он. — Ну, старик, таких трусов, как ты, поискать…
— Скажешь тоже. — Тихоня возмущен. — А чего их искать? Загляни-ка ты в яму, дружочек, — с непривычным ехидством говорит он и хлопает губкой по кузову машины.
Подросток встает в своем «карцере» во весь рост и пытается сосредоточить все внимание на шасси. Отыскав нужный инструмент, он, насвистывая, берется за дело. Тормозной барабан поддается легко. Он как раз по руке, свободно ложится в подставленную ладонь.
Подросток с облегчением переводит дыхание, посторонние звуки его уже не волнуют, хотя шум наверху нарастает. Один за другим в мастерской появляются рабочие. Счастливые взрослые.
А он улыбается. Все готово: карданный вал освобожден от крепления. Сложив инструменты, Подросток решительно берется за перекладину ведущей наверх лестницы. Над головой у него вдруг раздается размеренный стук. Шишак кованым башмаком колотит о кузов машины.
Это сигнал ему, ему одному, Подросток знает наверняка. Ну и пусть!
То, чего они требуют, чего добиваются от него, — полнейший абсурд. Они и сами об этом знают.
А может, они рассчитывают запугать его, ждут, пока он сломается и запросит пощады, начнет пресмыкаться, как эти двое лакеев, перед Шишаком. Но он ведь и так был готов поступиться чем только мог. Чуть ли не унижался перед ними. Он приноравливался, никто не может сказать, что он не пытался к ним приноровиться. Но этот дурацкий приговор… зачем он был нужен? В самом деле, не испытание ли все это? Если выдержит — примут в свою компанию. Но выдерживать дольше невмоготу, это факт… Да нет, шутка это, ничто иное. И все-таки страх в нем растет. Жуткий, порою почти невыносимый.
Как только голова его показывается из смотровой ямы, стук стихает. Башмак Шишака оказывается у него перед носом. Очень хочется отпихнуть его легким движением, но он себя сдерживает. В общем-то, Подросток, хотя он и первогодок, Шишака не боится, во всяком случае не боится его физической силы. Они ровесники.
Поставив ноги на край ямы и ощутив под собой твердый бетон, он с дружелюбной ухмылкой поворачивается к Шишаку. Тот смотрит на него мрачно, в упор. Стоит как вкопанный и смотрит. Выражение веселости, стоившее Подростку неимоверных усилий, не покидает его лица, оно по-прежнему панибратски ухмыляется, но улыбочка эта уже неестественна и натянута. Одной рукой — чего он еще никогда не пытался сделать — Подросток слегка отталкивает от себя верзилу, точно какой-то предмет, мешающий ему пройти. Шишак послушно отступает. Подросток вздыхает и делает шаг вперед, но в следующее же мгновение во весь рост растягивается на бетоне. Шишак, еще раз подняв ногу, презрительно тычет в него носком башмака, будто перед ним туша поверженного животного, и, сунув руки в карманы, вразвалочку направляется в глубь мастерской.
Вокруг раздаются смешки — все уже на местах, приступили к работе. Кости ноют, из разбитого носа капает кровь, но ему не до этого. Его трясет, как под током.
Шишак, остановившись, с ехидной улыбочкой оглядывается через плечо.
— Я тебя самого прикончу! — слышит Подросток свой собственный хриплый и жаркий шепот. — Тебя! Тебя!
Шишак все с той же ухмылкой вскидывает бровь и, смерив Подростка презрительным взглядом, брезгливо отворачивается. Не вынимая рук из карманов, комично вихляя бедрами, он идет дальше.
Шеф стоит на пороге своей конуры. Всем своим видом он показывает, что ничего не заметил. Он долго и тщательно, точно сметая невидимую паутину, оглядывает потолок, стены и наконец останавливает взгляд на Подростке.
— Славно вы извозюкались, Амбрушка. Можно сказать, образцово. — Все оборачиваются, общее оживление, смех. — Да-да, образцово. Во всякой профессии, должен сказать вам, есть свои маленькие секреты. Если взять, к примеру, наше дело, то один из них: как выбраться из смотровой ямы в более или менее чистом виде. Ну, не щеголем, разумеется, не при параде во фраке с бабочкой, нет, нет, нет. Но более или менее чистым. Мы понимаем друг друга? В мало-мальски приличном виде, мой друг.
Снова смех, правда не такой громкий и непринужденный, как только что, но все-таки смех. Подростка он уже не задевает. Взрослые смеются беззлобно, их дружелюбие отогревает его — и горечи как не бывало.
Шеф, однако, на этом не успокаивается. На губах его по-прежнему играет улыбка, но один из глазеющих на него учеников вдруг отводит взгляд.
— И вот что, — с металлом в голосе, размеренно продолжает Шеф, — если кому из вас перепало что от меня, то самое умное — держать это при себе и не передавать другому. Понятно, друг Шишак? Гораздо умнее, скажу больше — мудрее, не передавать другому. Впрочем, мудрости вас научить я не могу. Мудрость, как известно, каждый постигает сам. На практике. Вот ее, эту самую практику, я своим ученикам гарантирую, но не более. Нравится вам или нет, а придется довольствоваться этим, уважаемый Шишак. — Он открывает железную дверь и уже с порога распоряжается: — Амбруш, мой дорогой, вы нынче потрудитесь под началом Мастера. Займетесь спортивным автомобилем. Работа тонкая, интеллигентная и, главное, чистая. Так что пойдите сперва умойтесь.
С этим он снова исчезает.
Пошел уже третий месяц, а Подросток все еще не различает, когда Шеф говорит серьезно, когда глумится. Похоже, он только и делает, что глумится. Его насмешки как острые, разящие на лету кинжалы. Шеф бросает их всегда неожиданно, будто фокусник. Минуту-другую они держат учеников в паническом страхе, и вот уже повисают в воздухе как безобидные, аляповатые бумажные цветки, но случается, что один из кинжалов — иной раз спустя дни — попадает вдруг прямо в цель. Угадать направление их полета, хотя бы приблизительно, просто невозможно, в воздух то и дело взмывают новые снопы клинков, сверкающих непонятно на каком расстоянии, недосягаемых и подвластных только старику, ему одному. Да, Шеф силен, ничего не скажешь…
Спортивный автомобиль почти новенький, на спидометре всего две тысячи километров. Нужно проверить его, залить масло — занятие в самом деле приятное. Да и Мастер из всех ремонтников самый хороший. Единственный в мастерской, у кого нет прозвища. Он Мастер — иначе его не называют.
Тем троим работа досталась грязная. Даже для Шишака, который в учениках третий год, не было сделано исключения.
В дела Шефа взрослые не вмешиваются. Правда, иногда они красноречиво переглядываются, но помалкивают. Мастерская готовит хороших специалистов, ребята дисциплинированные, не то что в других местах, и на экзаменах по специальности завалов еще не случалось — к чему тут придраться?
Спортивный автомобиль сверкает красной эмалью, на кузове ни царапинки. Все узлы хорошо просматриваются, и Мастер только кивает, показывая, что делать. Вообще он человек молчаливый, теплый взгляд его карих глаз внушает уверенность. Склонившись над капотом, Мастер глубоко запускает руки в масляное нутро мотора.
— Послушай, Амбруш, — вполголоса говорит он.
— Ну?
— Что… старик с тобой всегда на «вы»?
— Со мной-то? — удивляется Подросток.
— Ну да, с тобой?
— Постойте, постойте… — задумывается он. — Вроде бы поначалу… да, поначалу он мне «ты» говорил.