Дети поспешили к лестнице, а Волк потрусил на свое место.
Лифт ушел вверх. Замигало световое табло. Змей матюкнулся натянуто. Отсутствие лифта означало, что им некуда отходить. Они оказались в ловушке. Пастор быстро, держа автомат на уровне плеч, двинулся к двери.
— Змей, прикрой меня.
— Давай! — Змей прицелился в маячащую за стеклянной дверью КПП фигуру спецназовца. — Жека, держи генерала!
— Понял!
Пастор миновал «вертушку», ведущую в предбанник, шагнул на улицу, придержал дверь ногой, оставляя ее открытой. Ледянский оглянулся. На лице его отразилась растерянность. Ситуация, похоже, вышла из-под контроля. Вопрос уже заключался не в том, стрелять или нет, а в том, кто первым допустит ошибку и получит пулю. У него, как и у спецназовца, был при себе пистолет, но достать его сейчас и означало бы сделать тот самый неверный ход. Террористы откроют огонь немедленно. Он не успеет даже вытащить оружие. Пять стволов против одного — это слишком много.
— Командир! — крикнул Пастор, выцеливая спецназовца. — Отходите! Я прикрою!
Четвертаков зло выругался:
— Если они откроют огонь первыми, наши погибнут.
— Что вы предлагаете? — спросил Седнев.
— Медлить больше нельзя. Надо уложить этих скотов прежде, чем они успеют пустить в ход оружие.
— Может быть, вышло недоразумение? Что, если террористы не собираются стрелять?
— Да? А из-за чего в таком случае весь переполох? Зачем они достали автоматы? Куличи лепить? — огрызнулся Четвертаков. — Видно, эти сволочи решили и рыбку съесть, и задницу не ободрать. Получили деньги и оставили у себя детей. Дети для них — стопроцентная гарантия безопасности.
— База, База, мы их держим. Они у нас на мушке! — надрывалась хрипло рация.
Спецназовец приоткрыл дверь и, продолжая целить сержанту в голову, закричал:
— Опусти автомат!
— Черта с два! — завопил тот в ответ. — Сперва ты опусти пушку!
— Опусти автомат, я говорю!
Капитан стоял, не шевелясь, понимая, что любое движение может спровоцировать шквальный огонь как с той, так и с другой стороны. Причем для его ребят положение складывалось пиковое. Они, конечно, успеют подстрелить нескольких снайперов, но власти пригонят новых. У них достаточно людей, а потери в этой стране подсчитывать не принято. Для его же команды каждый выбитый человек — это не просто погибший друг. Потеря даже одного из двадцати автоматически приближает гибель остальных. Трудно оборонять башню в два десятка стволов. В пятнадцать еще труднее. В десять — невозможно.
— Командир! — снова крикнул Пастор. — Отходите. Если эти твари хоть бровью шевельнут, я разнесу им головы.
Капитан усмехнулся и посмотрел на Ледянского:
— Знаете, в чем разница между мною и вами?
— В чем же? — Тот тоже улыбнулся, но неестественно, а через силу. Только чтобы выдержать марку.
— Вы боитесь смерти, а я нет. Сказать почему?
— Почему?
— Вам есть что терять. А вот мне терять нечего.
— Любому человеку есть что терять, — возразил Ледянский. — Жизнь, например.
— Жизнь сама по себе не стоит и ломаного гроша. Смысл жизни человека в любви. Когда становится некого любить, пропадает смысл, а вместе с ним и жажда жизни. Вам жаль, что ваша дочь подверглась насилию? Мне тоже. Мне действительно жаль. Это сделали не мои люди.
— Мы спасли ей жизнь, — добавил сержант.
— Помолчи, — оборвал его капитан.
— Да если бы не вы, — скривился генерал, — ничего этого вообще бы не случилось. Моя дочь сейчас не лежала бы на носилках в «Скорой», а вела бы экскурсию. И это все из-за вас. Точнее, из-за того, что вы решили нажиться на чужом страхе.
— Мне плевать на деньги.
— Расскажите об этом кому-нибудь другому.
— Заберите их, — сказал капитан без всякого выражения и пнул один из мешков ногой. Тот опрокинулся. Тугие зеленые пачки посыпались на асфальт. — Вы плачетесь, что ваша дочь лежит на носилках, в «Скорой помощи»? Но вы, по крайней мере, знаете, что с ней и где она. А вот матери двадцати восьми моих парней не знают о своих сыновьях ничего. Не знают, где их могилы и есть ли эти могилы вообще. А все потому, что какой-то генерал, похожий на вас, подчиняясь приказу ворья, сидящего над ним, старательно заметал следы высокопоставленного воровства. Он не отдал приказ о помощи, как мы ни просили. Обещанная бронеколонна так и не появилась. «Вертушки» пролетели в паре сотен метров, но ушли в другую сторону. Нам не принесли боеприпасов, не поддержали огнем, не помогли выйти из окружения. Единственное, что сказал этот генерал: «Попробуйте отойти короткими перебежками, ребята». А вокруг было не меньше трех сотен боевиков. И мой сын не лежал на носилках и не поехал в больницу, а истек кровью у меня на руках. Он протянул почти сутки. На моих глазах умирали мои солдаты. Понимаете? МОИ. Парни, с которыми я прошел всю эту чертову войну от начала и до конца. За полтора года в моей роте из сорока восьми человек погибли всего трое. А за те два дня штурма — двадцать три. Подумайте. Двадцать три отличных, храбрых парня. Каждый из них был младше вашей дочери, зато пережил в тысячу раз больше, чем вы и ваша дочь, вместе взятые. Те из сорока трех, кому не повезло, позавидовали мертвым. В конце концов они оказались свободны. Но ни у одного из пятнадцати никогда уже не будет семьи и детей.
— Это правда? — спросил у сержанта Ледянский.
— Чистая правда, — все так же спокойно ответил за того капитан. — Прежде чем отпустить, их оскопили. Как по-вашему, это может быть приравнено к изнасилованию? — Ледянский промолчал. — В таком случае почему бы вам, товарищ генерал, — капитан начал повышать голос, — не набраться наконец мужества и не перестать размазывать сопли по щекам? Хотите отомстить за поруганную честь дочери? Ради бога. Махните рукой, и мы — вы, я, эти ребята, — капитан мотнул головой, указывая себе за спину, — ваш помощник, мы все через мгновение умрем. Возможно, вам повезет и вы не успеете ничего почувствовать.
А может быть, напротив, будете умирать медленно и страшно. Хотя какое это имеете значение, когда речь идет о чести близкого человека, а значит, и о вашей чести тоже. Не так ли? Ну же, махните рукой. Смерть страшна, только пока ее ждешь. Смелее. — Он выдержал паузу, глядя Ледянскому в глаза, усмехнулся язвительно. — Я так и думал. Вы никогда этого не сделаете, потому что жажда жизни в вас перевешивает стремление к справедливости. Так кто же из нас настоящий солдат? — Капитан повернулся и пошел к башне, бросив через плечо: — Подождите здесь. Детей сейчас приведут.
— Вы отказываетесь от выкупа? — спросил Ледянский.
— Странно, правда? — насмешливо оскалился сержант, отступая.
17:36. Семь километров от поселка Алферове
«Волга» затряслась по знакомой грунтовке. Поплыли по обеим сторонам дороги «подгнившие» сугробы. Сергеев смотрел в окно и удивлялся тому, насколько игра света может изменить знакомое место. Днем тут было светло, солнечно, радостно даже как- то, теперь же — и ведь не совсем темно еще — появилась в пейзаже не вполне внятная мрачность. Деревья стали казаться еще выше. Сосны и ели нависали над дорогой, временами скрывая закатное розово-рыжее солнце.
Из сумерек вынырнул поднятый красно-белый шлагбаум. Справа от него маячила небольшая будочка с укрепленным на стене плакатом: «Стой! Проход воспрещен!»
— Стой! — скомандовал Сергеев и не удержался, схохмил: — Не видишь? Проход воспрещен.
Водитель шутки не оценил. Мрачно нажал на тормоз. «Волга» остановилась. Сергеев выбрался из машины, подошел к будке, заглянул внутрь. Никого, но натоплено. Обогреватель совсем недавно отключили. Интересно.
Он побежал к машине, запрыгнул в салон.
— Поехали.
Примерно через полкилометра из темноты вынырнул белый бетонный забор с ярко освещенным пятачком ворот, рядом с которыми прохаживался скучающий автоматчик. Шапка на затылке, подсумок болтается значительно ниже пояса. У них, у «дедов», своя гордость.
— Постой здесь. — Сергеев подошел к КПП, предъявил удостоверение.
— Здравия желаю, — хмуро поздоровался солдат.
— Здорово, воин. Командир части еще здесь?
— Нету. Дежурный только.
— Зови.
— Есть. — Солдат вошел в КПП, принялся старательно накручивать диск телефона.
Сергеев тем временем осматривался. Часть как часть. Как две капли воды похожа на сотню других частей, разбросанных по всей территории необъятной Родины. Длинная, хорошо освещенная дорога, со всех сторон окруженная темнотой. Правда, никаких тебе щитов с наглядной агитацией, выполненной местными «Репиными» и «Шишкиными». Вроде: «Рахитичные длиннорукие мутанты отважно бросаются в штыковую атаку против бульдозеров с танковыми башнями».
Дневальный вышел из КПП, сказал:
— Ща подойдет.
— Хорошо.
Сергеев закурил, предложил сигарету автоматчику. Тот взял, засмолил, посмотрел на сигарету с удивлением:
— Слабые больно.
— Это ты к горлодеру привык. Слушай, воин, а в чью смену колонну остановили?
— В мою, — ответил тот, затягиваясь и стряхивая пепел на шинель. — Я из-за этой, бля... извините, колонны на вторые сутки попал.
— Ну? Не повезло.
— Конечно.
— А кто колонну обнаружил?
— Да «чижик» один. Он на продуктовке катается, — автоматчик почему-то оглянулся опасливо.
— Чего озираешься? — полюбопытствовал Сергеев. — Боишься, что ль, его?
— Чижа? Да хрен ли он мне тарахтелся, задохлик. Прихлопнул бы, как блоху. И потом, он все равно сдернул.
— Что?
— Ну, сбежал. После обеда сразу. В час я его на обеде в столовке видел, а в полвторого дежурный по роте прибежал.
— А чего же тогда оглядываешься?
— Да так... — Автоматчик снова оглянулся.
— Как его фамилия?
— Чижа? Секаев. Игореша, бля. Извиняюсь.
Сергеев оторопел.
— Как?
— Секаев Игорь.
— Слушай, у вас тут московская связь есть? Позвонить нужно срочно.
— В штабе.
— А больше нигде?
Автоматчик оглянулся в третий раз и мотнул головой: