Просто детей не будет.
Я не привыкла к таким вещам. Не знала, как лучше сказать.
Маро стоял передо мной, краснея, бледнея, его все отчетливее трясло.
Единственный сын наместника, которому досталось бы все.
Это унизительно, да. Когда лорд Гхаро сказал мне, я спросила: зачем, ведь ни одна ринайская девушка не забеременеет случайно, если не захочет того. Если есть хоть капля дара, то этому учат, лишь только девушка начинает взрослеть. Как лечить, так и оберегать тело от всего нежелательного… А дар здесь есть у каждой. Зачем?
Рогатый лорд сказал мне, что это неправильно. Сказал, что если ринайская девушка захочет развлечься с ним, а Маро вполне симпатичный парень, то это должно быть безопасно. Зачем думать об этом и что-то предпринимать каждый раз, когда можно позаботиться заранее. Так проще. И если Маро хочет остаться, он должен это принять.
Он стоит передо мной, и у него мелко дрожит подбородок.
— А если я откажусь, Ти?
— Они убьют тебя.
Нет другого выхода.
— И ты позволишь им? — сквозь зубы поинтересовался Маро.
— Я? Маро! Что я могу сделать?
Даже опешила от такого. Я хотела бы что-то сделать, но как? Я такая же пленница.
— И ты будешь просто стоять и смотреть, да? — зло поинтересовался он. — Позволишь им?
— Маро… — я не знала, что сказать.
Мне хотелось расплакаться, было обидно. Что я могла сделать?! Я хотела, но не могла. Как? И все же, под взглядом Маро я чувствовала себя виноватой. Словно я отвечаю за него, словно я должна.
Я ведь пыталась.
Пыталась убедить лорда Гхаро. Он спросил — разве я не желаю уничтожить тхаев окончательно? Они ведь убили мою мать. Я… не так… Не так, но… Что если он разозлится и решит убить нас обоих.
— Ты с ними заодно, да, Ти? — злость.
— Нет, Маро…
Я попыталась подойти, шагнула вперед… я не знаю… я хотела дотронуться до него, обнять, объяснить… Маро дернулся назад так, словно я хотела ударить. Бросился прочь. В другую комнату. Схватил стул, со всей силы шарахнул его об стену, так что щепки посыпались… Схватил что-то еще…
Я боялась, что кто-то услышит, разозлится, что он ломает тут все.
Я боялась подойти, попасть под горячую руку.
И все же… я смотрела на него и понимала — он согласится. Ему тяжело это принять, но такая бурная ярость лишь потому, что он сам не видит другого выхода. По крайней мере, Маро будет жить.
15.
Клетка
Мне разрешили прийти сюда на второй день. Разрешили принести ему воды — пищи каменному стражу давно не требовалось, но вода еще нужна, особенно притом, что он потерял много крови.
Его до сих пор держали в клетке, но другой, побольше. И все равно руки прикованы и вздернуты вверх цепями, так что он почти висел на них, ноги подгибались. И клетка точно так же глушила любую магию. Его боялись. Он единственный на корабле, чья магия смогла хоть как-то пробиться сквозь завесу ринай. Даже моя ринайская магия не справлялась, а уж тхайскую завеса должна была глушить полностью. Его огненный меч произвел впечатление. Это тем более невероятно, если понимать, что тхайская магия — идет от сердца, от эмоций, а не от разума, как магия ринай. Лучше всего тхайскую силу питает ненависть… ну и любовь… но любовь мало поможет в войне. Да и какая любовь может быть…
Боевая ярость.
Лорд Гхаро сказал мне, что да, это удивительно. Сила стража должна была затухать со временем, мертвые не испытывают эмоций и магию уже нечем питать. Но либо раньше, когда бы полностью жив, его сила была поистине невероятной, либо… ненависть к ринай еще слишком сильна. Ненависть живуча.
Он опасен.
Именно поэтому его держали в клетке, прикованным, в полузабытье…
Приближенный императора — он знал много такого, чего хотели бы знать эти лорды, готовясь к войне, но отказывался говорить. Весь прошлый день из него пытались выбить информацию силой, но мертвый почти не испытывает боли, совсем не так, как живой. А страха, похоже, не испытывает совсем. Смириться с этим ринайские лорды не могли.
Тогда послали меня.
Мне сказали: «поговори с ним, убеди его». Но это смешно. Что такого я могу сказать?
Я стояла перед клеткой с кувшином воды в руках.
С него сняли всю одежду, я могла отлично видеть, где на теле проходит граница полного окаменения. И все заросшие камнем шрамы, обнажившиеся кости на левой руке, сколы на плече… Черную вязкую кровь на губах. Кровь в трещинах на коже.
Я видела, как баланс заклинаний на нем нарушен, все пришло в движение, но мешает друг другу, что-то глушит клетка, что-то сломали, пытаясь допрашивать его. Даже представить не могла, что он чувствует. Впрочем, может быть, не чувствует ничего, где-то должна быть та грань…
Смотреть все равно было больно.
Я долго стояла рядом, не решаясь позвать его, не решаясь начать.
Потом он сам поднял голову, глянул на меня.
— Я… — замялась, дрогнули губы. Что я могла сказать.
— Как ты, Тиаль? — сказал он. Голос глухой, совсем чужой, словно песком царапает.
— Хорошо, — сказала я, сжала зубы, чтобы не всхлипнуть, чуть переждала, досчитав до пяти. — Я принесла воды.
Его живой правый глаз совсем мутный и красный, наверно, не видит уже.
— Не надо, — сказал он.
— Ты не хочешь пить?
Его губы дрогнули, подобие неуклюжей улыбки.
— Зачем? — сказал он. — Лишь тянуть время.
Мне говорили, он постоянно пытается вытянуть то заклинание, что превращает в камень. Провалиться в это состояние смерти окончательно. Надежды для него нет, только возможность закончить поскорее. Незачем цепляться за жизнь.
— Я… — поняла, что дрожат руки. Так несправедливо. — За что они так?
Он долго смотрел на меня, на то, как кувшин с водой прыгает в руках, я не знаю, что делать, не могу уйти и остаться тоже не могу. Он с усилием ухватился за цепи, попытался подтянуться, встать на ноги, но ноги почти не держали, суставы не гнулись.
— Не надо, Тиаль, — сказал он. — Все хорошо. Они хотят, чтобы ты убедила меня рассказать все. Но ты не убедишь, это невозможно. Иди. Ты… Не стоит, Тиаль.
Я все же всхлипнула, громко. Кувшин дернулся в руках, я поставила его на землю, чтобы не уронить. Шагнула ближе, взявшись за прутья клетки.
— Они не могут так с тобой… это несправедливо. За что?
Он попытался облизать губы, но даже язык пересох давно. Он…
— Тиаль, посмотрит на меня, — голос вдруг стал жестче, резче. — Я — враг. То, что мы не успели столкнуться на поле боя, ничего не значит. Началась бы война, и мы оказались бы по разные стороны. Мы уже оказались. Я вез тебя как дань, как вещь для своего императора. Не вздумай жалеть меня. Не случись этого, я бы пришел на твою землю, убивать твоих друзей, твоих родных. Ты просто наивная девочка и ничего не понимаешь.
Я понимаю. Он прав. Но все равно…
Только покачала головой.
Есть в этом что-то еще, то, чего не понять разумом, только сердцем.
— Они не отступят, — сказала я.
— Они только теряют время. Мне уже давно нечего бояться и нечего терять.
— Так нельзя…
— Ты думаешь, я поступил бы с ними иначе, если бы мне нужна была информация? Они боятся. Однажды уже видели огненного дракона на поле боя и боятся, что это повторится. Это страшная мощь, — его губы растянулись в улыбке, кривой, нечеловеческой. — И они не знают, откуда эта мощь берется.
— Ты знаешь? — я не удержалась, наверно, не стоило сейчас такое спрашивать.
— Я — знаю, — согласился он. — Но даже если скажу — светлым лордам это ничем не поможет. Они не поверят мне.
— Тогда почему ты молчишь?
Если эту информацию все равно невозможно использовать? Если нечего скрывать? Зачем?
Он пожал плечами, как мог.
— Это ничего не изменит для меня.
Прекратит страдания? Я понимала, что его душа еще жива, но тело почти полностью мертво, он не чувствует боли, или чувствует, но совсем не так. Он не признается, они не отступят. Упрямство? В этом он ничем не лучше Маро.
— Тиаль… — сказал он. — Иди. Тебе нечего делать здесь. Не стоит…
* * *
— Мне кажется, вы не поняли, леди Тиаль, — лорд Гхаро вежливо улыбался, но от этой улыбки пробирал озноб. — Я просил поговорить с ним, убедить выполнить наши требования. Вы этого не сделали.
— Я говорила.
Знаю, что говорила не о том.
Он покачал головой с таким видом, словно я была маленьким ребенком, стащившим конфету перед обедом, скорбно и снисходительно.
— Вы даже не попытались убедить. Возможно, вы не понимаете, как это серьезно?
— Боюсь, мне нечего сказать ему.
— А того, что дракон проснется снова, вы не боитесь? — лорд удивленно поднял бровь. — Вы слишком молоды, не видели, как это было. Но ваш отец был там. Неужели вам не рассказывали?
Отец не говорил никогда, но я слышала от людей, вернувшихся с ним. Нет, он не учувствовал в сражении, не успел, он был там позже, спустя неделю. В сражении под Хортой никто не выжил, ни своих, ни чужих. Не осталось даже тел погибших, сама земля спеклась в черное стекло. Те, кто наблюдал это издалека, рассказывали, как небо полыхало огнем, едкий дым заполнил все, так, что было невозможно дышать. Землю на много миль вокруг покрыло пеплом… как в песне — крупные хлопья пепла, подсвеченные розовым, падали на закате, словно лепестки на могилы…
Дракона удалось остановить, но он сам убил слишком многих.
Если есть хоть небольшой шанс, что это повторится, мир может быть обречен.
Отец считал, что нужно любыми силами избежать новой войны. Он считал, что нам нужен мир с императором. Но были и такие, что считал, что пока император жив, мы не можем быть в безопасности. И даже больше. Если тхайская магия позволяет такое, все тхаи должны быть уничтожены.
Однажды я тоже попыталась повторить ему эти слова, о том, какое это зло… Отец хмуро посмотрел на меня и покачал головой. Он сказал, что все помнят тот огонь, но мало кто хочет вспоминать, что Хорта была ответом на Таруфу. Небольшой тхариский город, отчаянно сражавшийся, но занятый сайторинскими войсками. Сожженный и разграбленный. После того, как войска ушли — город опустел, не уцелел никто. Хорта — сайторинский город. Жители видели, как дракон сделал круг над стенами, прятались в ужасе, думая, что пришла смерть. Но город остался нетронутым.